Мы начинаем цикл из трёх итоговых публикаций 2023 г. с обзора самых знаковых интервью и колонок, опубликованных на сайте проекта. Для удобства чтения мы разделили обзор на логические блоки: будем двигаться от экспертного анализа неудач и достижений реформ 90-х к размышлениям, как не повторить прошлых ошибок, по пути изучая международный опыт перехода от диктатуры к демократии, взаимоотношения власти и общества, а также пытаясь ответить на вопрос, что можно сделать прямо сейчас, чтобы приблизить общее благо.
Что было не так с реформами 90-х
Существует популярный нарратив: 90-е были годами свободы, но демократы не сумели удержать власть, она была перехвачена спецслужбами, которые постепенно выстроили авторитарный режим нынешней власти. Но в повестке «младореформаторов» и не было задачи устойчивой демократизации, полагают экономисты Игорь Липсиц и Иван Любимов. То, что происходило в России, не было демократической революцией – это был внутрипартийный переворот, смена поколений, смена эшелонов. Правозащитники и правозащитная инфраструктура – ожидаемые защитники и бенефициары демократического строя – в 90-е институционализировались, но этих групп недостаточно, чтобы удержать демократию.
«Массы горячо поддерживали демократию в конце 1980-х-начале 1990-х, но вовсе не потому, что понимали, что это и зачем (этого не понимали даже учёные), – говорит Липсиц. – Они наблюдали за процветающим Западом и видели, что такие ингредиенты, как демократия и капитализм, соседствуют и ассоциируются с высоким уровнем благосостояния. Поэтому они горячо принимали демократию, пока была надежда на улучшение благосостояния, а когда эта надежда не оправдалась, демократия утратила в глазах масс какую-либо важную роль и превратилась в нежелательный способ управления государством, который приводит к хаосу. Гайдар упустил крайне важный момент преобразований. Он совершенно не хотел объяснять россиянам, что они унаследовали обанкротившуюся страну, от которой почти ничего не осталось. Возникла крайне опасная история: люди считали, что был хороший, мощный, богатый Союз, но пришли реформаторы и развалили эту прекрасную страну».
В итоге институты демократического общества формировались не снизу, не от потребности населения, а путём переноса институтов Запада в Россию и оказались карго-институтами, имитацией. Без поддержки элит и поддержки масс, пусть не сопровождающейся полным пониманием роли демократии в общественном устройстве, пониманием, какие выгоды она на самом деле приносит, – удержать и сохранить демократию очень сложно.
Россия – тот случай, когда демократия так и не зародилась, соглашается политолог Мария Снеговая: «Массовых периодов демократизации в истории человечества было всего три, и систематизированное знание о том, как это происходит, пока не сложилось. На фоне третьей волны демократизации конца 80-х – начала 90-х не в меру оптимистичные наблюдатели поверили в конец истории и в то, что человечество очевидно идёт в сторону демократии. Но уже 10 лет спустя стало понятно, что конец авторитарных режимов совсем не означает наступление демократии. Большинство стран, в том числе Россия, зависли как бы в лимбе, так как не имели достаточных структурных предпосылок, чтобы к этой демократии перейти. Правда в том, что мало что можно было сделать с учётом исходных данных. Страна у нас непростая, настоящего запроса на глубокую и сильную демократизацию, по сути, не было». Состав элит при Ельцине сохранился на 80-90%, все советские институты в полном составе были перенесены в новую Россию – от регионального уровня и до МИДа и силового аппарата. Элиты составляют политические институты, а политические институты управляют нами, поэтому тот факт, что сохранилась не просто элита, но и их связи, контакты, манера управления, обусловило реавтократизацию системы.
А что с поддержкой масс?
В России исторически нет привычки контролировать власть, говорит Сергей Давидис, сопредседатель Центра защиты прав человека «Мемориал»: «В начале 1990-х эта привычка сформироваться не успела – власть специальных усилий в этом направлении не прилагала, скорее наоборот. Может быть, структуры контроля общества над властью образовались бы самотёком, если бы Путин 20 лет не разрушал механизмы общественного сознания. Они ведь содержали как матрицу подчинения высшей власти, так и матрицу гражданского контроля. Был запрос на терпимость, на лучшие отношения с другими странами, менее агрессивную внутреннюю политику, контроль над властью, в том числе на локальном уровне. Этот запрос никуда не делся: исследования ценностей россиян 2017-2019 гг. показали, что он пробивается, как трава из-под асфальта».
Развитию этого запроса мешают не только репрессии и отсутствие привычки, но и нищета. По оценке Росстата, 20 миллионов жителей России получает меньше 14 000 рублей ($150) в месяц. Власть черпает оттуда ресурсы для мобилизации, удерживая их в страхе, униженности и бесправии. Эти люди не верят Путину – и вообще ни во что не верят. «В перестройку мы не добились свободы – она действительно свалилась нам на голову; мы пришли к ней в очень плохом состоянии, – говорит журналист Андрей Лошак, автор «Разрыва связи», «Возраста несогласия» и «Пентагона». – Не было лидера, который понял бы важность развилки, на которой мы оказались, и взял бы на себя всю меру ответственности за движение в нужном направлении. И начались джунгли. Хищники поедали травоядных, причём хищниками стали те же, кто до этого был обычными законопослушными гражданами, но почуяли запах наживы и превратились в зверей. И у граждан не возникает даже мысли, что должно и может быть иначе. Все известные истории способы народного представительства обрезаны, государство существует для себя, и люди – для него».
Что происходит с путинским режимом
Диктатуры XXI века эволюционировали и научились достоверно (по крайней мере для собственных граждан) притворяться демократиями. Вроде бы свободные СМИ, вроде бы конкурентные выборы, права человека, прописанные в законодательстве – всё как в России, по крайней мере, до 24 февраля 2022-го. С началом войны Владимир Путин перестал притворяться диктатором обмана и стал полноценным диктатором страха, если воспользоваться классификацией Сергея Гуриева и Дэниэла Трейсмана, которую они предлагают в книге «Диктаторы обмана: новое лицо тирании в XXI веке». «Диктатура обмана притворяется демократией, это своего рода демократический потёмкинский фасад. А диктаторы страха гордятся тем, что они не демократы, – говорит Гуриев. – Большинство недемократических режимов теперь – это диктатуры обмана. Даже Лукашенко, будучи диктатором страха, хотел для Запада выглядеть диктатором обмана. Думаю, изначально Путин не хотел переходить к диктатуре страха. Он начал полномасштабное вторжение с независимыми СМИ, без открытой цензуры. Если бы он смог закончить войну за несколько дней, возможно, Россия до сих пор была бы диктатурой обмана. Но этого не случилось, более того – он увидел огромные протесты против войны и падение собственной популярности. Поэтому в первые же дни войны была введена полноценная военная цензура». Уничтожить такую диктатуру изнутри практически нереально, так как любая низовая активность карается. Важная рекомендация для Запада – приведение своего дома в порядок. Диктатуры экспортируют коррупцию, это их нормальная функция. Если коррупция не вскрывается – то подкупленные ими политики или лоббисты помогают им на Западе. И важно защищать международные организации. Диктаторы обмана проникают в них: Россия была председателем Совбеза, Турция – член НАТО, Венгрия в Евросоюзе. Демократическая коалиция не так сильна, как 50 лет назад. Запад больше не является бесспорным экономическим лидером.
Путин действительно стал эффективным диктатором, но это единственное его достижение. У него был шанс построить сильное государство, но он им не воспользовался, построив вместо этого систему своей личной власти, полагает политолог Илья Матвеев – в том числе потому, что отказался от идеи настоящего глубокого реформирования: «Реформировать и укреплять государство очень трудно – особенно когда речь об административной реформе, при которой инертное государство вынуждено реформировать само себя. Путин обещал гражданам сложный путь, путь верховенства права – но на этом пути нужно было реформировать судебную систему, правоприменительную систему. Он пошёл по простому пути, и в итоге закон не относится к тем, кто эти законы придумывает. В вопросе управления экономикой Путин тоже не пошёл по сложному пути – не стал создавать эффективные институты, которые регулировали бы экономическую деятельность, и не позволил бизнесу заниматься эффективной экономической деятельностью в определённых рамках. Он выбрал простой путь – контролировать экономику лично, через своих друзей. В итоге не развивается ни бизнес, ни государство».
Как власть взаимодействует с обществом
Политики и пропаганда не просто регулярно меняют объяснение целей войны – они берут его из разных идеологических нарративов. Внятной единой идеологии у режима не было и нет, стержнем в отношениях власти и населения является не идеология, а сложный комплекс эмоциональных и когнитивных реакций, в которые людей вовлекают, полагают историки культуры Илья Кукулин и Мария Майофис: «Идеология связана с идеей истины: идеолог рассказывает, как всё устроено. Путинская пропаганда призвана увести как можно дальше от истины. Она стоит на том, что истины никто не знает, и предлагает максимальное количество противоречащих друг другу версий. А чтобы вовлечь людей в свои действия, власть транслирует комплекс психологических и эмоциональных состояний. Мы говорим о коррупции в моральном смысле. Порча – в блокировке механизма этической рефлексии, а подкуп в постоянном подсовывании фактов и картинок, которые способны вызывать ощущение сперва эмпатии, потом абсолютной правоты, а потом и согласие с производимой агрессией».
«Когда государство, имея монопольное право на насилие и на создание ткани общества, сталкивается с пониманием, что надо либо меняться, либо бить и пугать – оно начинает апеллировать к страху и теориям заговора, – добавляет Илья Яблоков, исследователь медиа и дезинформации. – Плодит их, только чтобы компенсировать этот поиск, в который люди неизменно пустились бы, если бы не боялись: а что держит нас вместе? Что страшного, например, в капитализме? Это апеллирование к определённому сообществу, которое поймёт язык заговора. А те, кто не захочет понимать и говорить на нём, будут исключены из сообщества страхом репрессий через законодательство, само обоснование существования которого – внешний заговор».
На какой опыт мы можем опираться
Наличие предыдущего опыта демократических реформ – пусть неудачных – на самом деле повышает шансы страны на успешную демократизацию. Путинизм сыграет в истории России такую же роль, какую когда-то сыграли в истории еврейского национального движения дело Дрейфуса и кишинёвский погром, пишет политолог Аббас Галлямов. Как когда-то евреям, россиянам тоже потребовалось время, чтобы созреть. Разворот будет крайне резким и для подавляющего большинства наблюдателей неожиданным: «Через четыре месяца после падения коммунистического режима в ГДР был проведён опрос населения. Людей спросили, могли ли они представить подобный исход событий год назад. 76% ответили, что ни о чём подобном они не помышляли и были застигнуты врасплох».
Мировой опыт даёт нам эти примеры демократизации.
Опыт послевоенного становления Германии приходит на ум, наверное, в первую очередь: в мае 1945 г. государство фактически перестало существовать, сегодня её последующая история – консолидация западной части, её интеграция в европейские объединения, “экономическое чудо” и, наконец, безболезненное слияние ФРГ и ГДР – видится безусловной историей успеха. Но историю, как и сейчас, творили люди – и руководители государств (в том числе стран-союзников), и сами жители. Дмитрий Стратиевский, политолог и историк, полагает, что Россия вряд ли очутится в ситуации полного военного поражения, оккупации и пр., но в чём-то опыт Германии может быть полезен: это отсутствие боязни идти по пути радикальных реформ после тотального банкротства прошлой модели, умение назвать преступников преступниками, отринуть идеологию, сделать многое, чтобы вернуться в сообщество цивилизованных народов, это систематическая работа во благо страны. Стоит помнить и о том, что децентрализация проявилась уже в ходе совещаний о будущем, в которых участвовали представители различных политических сил.
Сравнивая диктатуры Испании и Португалии и то, как их сменяли демократии, автор «Конца режима» Александр Баунов делает вывод: на длинной дистанции эволюционный подход к демократическому транзиту выигрывает у революционного. В своём размышлении о книге Баунова политолог Борис Грозовский рассуждает: «Отсутствие в Португалии реальных реформ при Салазаре сделало революцию неизбежной: противодействовать режиму могло лишь радикальное меньшинство. Это обеспечило Португалии последующую чехарду правительств и многолетние популистские попытки строить социализм. Испании удался мирный переход от автократии к демократии, основанный на компромиссе, в том числе временном отказе от переходного правосудия. Важнейшим фактором успеха в Испании стало то, что противники режима Франко подавили в себе желание “довоевать гражданскую войну”. Они были готовы к постоянным переговорам и даже частичному примирению со своими бывшими обидчиками. Демократическую испанскую конституцию писали не “победители”, а разные политические силы вместе. России едва ли светит испанский сценарий: страна не может себе позволить отказаться от проработки трудного прошлого, а Владимир Путин, в отличие от Франко, не собирается готовить Россию к последующему демократическому транзиту. Свобода – необходимое условие, без которого решение множества проблем невозможно, но одной свободы недостаточно».
Для смены режимов в Восточной Европе оказалось достаточно массовых демонстраций, разрушения Берлинской стены и добровольного нейтралитета военных (или, как в Румынии, участия армии в революции). А возможна ли в России революция?
«Надежды на революционные события сильны среди российской эмиграции, в особенности недавней. Но мне представляется, что пока революционная ситуация в России не созрела, а у действующей власти достаточно сил и инструментов для подавления даже зачатков возмущения, – говорит медиааналитик Василий Гатов. – Но есть и обнадёживающие данные. Марк Катц в своих работах о революциях ХХ в. подметил одну общую черту всех подобных политических событий: поводом для мобилизации как элит, решивших “сковырнуть” засидевшегося диктатора, так и широких масс всегда было одно или несколько близких по времени событий, подрывавших веру (trust) в дееспособность или адекватность вождя. И наиболее вероятным триггером для бурных политических процессов представляется момент, когда – несмотря и вопреки пропаганде – потребуется сказать правду, а сделать этого Путин не сможет и соврёт в лицо нации, даже своим соратникам».
Как работать с российским обществом
Главная проблема российского общества – крайняя степень его деполитизации, полагает историк Василий Жарков: без малого три четверти россиян не имеют никакой политической позиции либо высказывают её крайне неопредёленно. «Этот политический вакуум возник не сам по себе, но стал результатом проведённого в течение последних трёх десятилетий неолиберального эксперимента. Демофобия стала одной из мощнейших эмоций правящих верхов в России с ельцинских времён и одновременно методом управления общественными настроениями. К президентским выборам 2004 г. функция избирателей в России полностью свелась к аккламации правящего режима. Нужда кремлёвской власти в союзе с либеральной интеллигенцией к этому времени отпала. Так процессы, запущенные в начале 1990-х, привели к деполитизации общества, вытеснению либералов из власти и постоянно твердеющему в своей железобетонной несокрушимости российскому авторитаризму». Возможность подлинной реполитизации в России сохраняется, её обязательное условие – переосмысление и перезапуск повестки справедливости. Это та точка, в которой сегодняшним российским элитам рано или поздно придётся уступить требованиям общества; возвращение справедливости в публичную повестку станет основой не только реполитизации, но и расширения демократических свобод в стране.
Задача оппозиции – возвращение внутриполитической повестки, уточняет Станислав Андрейчук, сопредседатель движения «Голос»: «Нужно бить в больное для власти место. Внешнеполитическая тема всегда была козырем властей, люди всегда отдавали её им на откуп, а вот историю с пенсиями, ценами, зарплатами, больницами, школами люди испытывали на себе, и это всегда взывало много вопросов и недовольства. Оппозиции надо фокусироваться на этом, а власть пусть и дальше говорит про державность и кольцо врагов. Так можно получить голоса избирателей».
Изменить ситуацию, если мировоззрение людей останется прежним, не получится, как не получилось в 90-е, уверен правозащитник Вячеслав Бахмин: «Начнёт работать пропаганда, популизм – и вы опять потеряете население. Борьба за души гораздо важнее, чем любая политическая борьба. Да и любая политическая борьба – это борьба за влияние на электорат. А как на него влиять, если проповедуешь то, что ему чуждо и непонятно?» Поэтому окно возможностей надо использовать для штучного выстраивания взгляда на мир у большинства населения, заключает Бахмин.
Но внутренней свободы недостаточно, чтобы преодолеть деспотию и построить на её месте нечто новое, полагает философ Николай Плотников: «Внутренняя свобода замкнута на индивидуума и не интересуется тем, как выстроено общество вокруг него. Напротив, политическая свобода – это не просто свобода мышления или свобода иметь своё частное мнение. Это свобода совместная, формирующаяся и реализующаяся в общественных связях, институтах, там, где она может существовать как общественное явление. Одна из задач будущей демократизации России – преодолевать аполитичность населения. Организовать систему общественного участия, сделать так, что оно стало потребностью большинства граждан. В одночасье это не получится, в послевоенной Германии демократическое сознание формировалось десятилетиями. Это большая историческая фаза».
«Известная цитата Мартина Нимёллера “Когда они пришли за евреями…” для меня верна в отношении любого государства: отсидеться не получится, оно в любом случае постучится в вашу дверь. Жить тихо значит жить несвободно. Все подлинно человеческие категории – труд, культура, свобода, долгосрочное планирование, – реализуются только совместно», – соглашается с Плотниковым Андрей Быстров, ведущий эксперт Центра республиканских исследований: «Как только мы начинаем заботиться о частных делах больше, чем о публичных, мы делаем первый шаг к коррупции и к тирании. Поэтому помимо понятий общего блага, свободы и собственности республиканская философия уделяет такое внимание категории добродетели».
Что мы можем сделать здесь и сейчас
Навык диалога – ключевой и для людей, и для государств. Без него обсуждение превращается в противостояние с целью подавить, унизить, вывести оппонента из игры; случаются насилие, травля и войны. Наталья Баранова, журналистка и медиаменеджерка, рассказывает, как вырастить культуру общения в себе и в своей команде: «Мы много говорим про демократию, о том, чего мы хотим, об образе будущей демократической России. Так давайте для начала критично подходить к своим командам, своим организациям – что там внутри, демократия или нет? Сонастраиваем ли мы свою жизнь с тем, во что мы верим? Это всё очень важно: обеспечение справедливости и гендерная политика – реальные механизмы, которые меняют личные, политические, экономические установки. Нам нужно начинать с себя, если мы хотим создать прототипы альтернативных институтов, которые не допустят войн, насилия, дискриминации. Для тех, кто эмигрировал, изучение нового политического опыта, уроков и успехов – важный навык, он помогает политически вообразить, как может быть иначе».
Россияне, уехавшие в Европу, могут практиковать то, чего не было в России, – горизонтальную солидарность, считает политолог Алекс Юсупов: «Помогать уезжать тем, кто не смог, захотел только сейчас или начал по новой попадать под удар. Практиковать солидарность с украинцами, показывать своим примером, что она существует и работает, в том числе вне медийного внимания. Стремиться сформировать сообщество: всё происходит в формате learning by doing, и только сформировавшемуся сообществу ты сможешь что-то рассказать и объяснить, в том числе представить свой проект преобразований. Невероятно важно не терять связей с Россией – с семьями, коллегами, одноклассниками».
«Если не веришь в то, что делаешь, то точно ничего не получится. Если веришь, то может быть, и получится. Я не думаю про прекрасную Россию будущего: шансов на неё, по крайней мере в краткосрочной перспективе, немного. Для меня оптимизм – это про здесь и сейчас, про ближайшее будущее, про то, что мы можем помочь конкретным людям», – говорит Григорий Свердлин, основатель проекта «Ночлежка» и, после начала войны, «Идите лесом».
Как не повторить ошибок при проведении реформ
Открытая агрессия России против Украины вскрыла слабые места международного права: соглашения, подписанные 75 лет назад, оказались не в силах предотвратить сегодняшние войны, потому что отталкивались от устаревших оснований. Многие государства предпочитали закрывать глаза на внутреннюю политику диктаторов, с которыми было выгодно партнёрствовать. «Мы видим, к чему приводит господство Realpolitik над правом, не только в Украине и Восточной Европе, но и в Афганистане, на Ближнем Востоке, – рассуждает Глеб Богуш, эксперт по международному праву. – Именно такая политика, идея, что можно действовать, не обращая внимания на право, на гуманитарные соображения, приводит к мировым войнам. Надо стремиться решать вопросы в соответствии с нормами права, объяснять людям, почему правовой путь не просто лучший, а более выгодный для них. Что международное право – это не про абстрактные понятия, а про людей, в интересах людей».
Нормы международного права нужно подстраивать под концепт прав человека, как, впрочем, и будущее российское законодательство. Михаил Савва, украинский политолог, предупреждает: «Если Россия победит, идея прав человека перестанет доминировать. Мир изменится в худшую сторону. Поэтому победы России не должно быть. Её поражение сделает диктаторов более осторожными, не даст ухудшиться отношениям между странами. Запад это очень хорошо понимает. Исторический опыт говорит, что политические режимы падают очень быстро. Новое законодательство России должно быть готово заранее. Чтобы что-то предложить, уже сейчас нужно что-то разработать. Это не обязательно наличие штурмовых отрядов, но это обязательно наличие идей, которые будут предложены обществу».
Экономист Андрей Яковлев полагает, что стоит сосредоточиться на выработке набора компромиссных решений, который был бы адресован вменяемой части российской элиты и одновременно людям, принимающим решения на Западе: «Никакая экспертная картинка счастливого будущего не убедит элиты, если Запад не начнёт говорить, адресуясь к российской элите в целом: ребята, если вы начнёте делать то-то и то-то, то мы можем начать снимать санкции. Если западные политики не начнут думать о том, что будет дальше, рассчитывать на хорошие варианты в России не приходится. Мы можем прописать базовые идеи и некоторые варианты решений под них – такие, чтобы находящиеся в России были способны их воспринять, согласовать их между собой и начать реализовывать. Разрабатывать же детальные проекты реформ должны те, кто их будет выполнять».
Очень важно в будущем создать условия для мирных республик в Евразии, в том числе в России, говорит философ Михаил Минаков: «Депутинизация и денуклеаризация – это задача для россиян. Их обязанность перед каждым убитым украинцем или грузином – построить республику, где военщине не будет места, а у Левиафана будут вырваны когти и клыки. Все Левиафаны страшны, но во многих странах они сидят на цепи разделённых ветвей власти. Российскому Левиафану нужна прочная цепь, а её надежность будет гарантирована, только если сами граждане РФ её наденут».
Эксперты сходятся в том, что для адекватного переустройства России потребуются две крайне важные вещи. Первая – реальная демократизация: иначе есть большая опасность, что вместо одной вертикали власти в масштабах страны возникнет много мелких авторитарных режимов в разных регионах, отмечает Александра Гармажапова, президент фонда «Свободная Бурятия». Вторая – реальная децентрализация. Механизм вертикали власти, который сформировался в России фактически и юридически, должен быть заменён на совершенно другие механизмы, связанные с обеспечением реальной автономии регионов и муниципалитетов (политической и экономической).
Рецепт Василия Жаркова таков: «Надо привыкнуть к мысли, что власть не даётся нам навсегда. Ей надо пользоваться как каршерингом – порулить и передать следующему в полной комплектации. Шеринг власти – то, чему будущие поколения российских политиков должны научиться в первую очередь».
Второй компонент – сохранение того, что людям дорого и ценно: «В России каждый раз срабатывает логика “Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим”, ещё более страшный и тираничный. Но люди живут привычками. Нормы вне привычек не создаются. Если мы разрушим привычный мир людей, нормы будут похоронены вместе с ним, а если нет норм – то нет и основы для верховенства права. Сейчас очень важно исследовать, за что граждане готовы терпеть Путина. И узнав, обязательно это и сохранить. Когда мы объясним им, что это важное для них не будет тронуто, останется неизменным – людям будет проще признать, что новый договор возможен и даже нужен».
Философ Михаил Немцев уверен, что самое важное – как оформлены отношения между людьми в государстве: «Вопрос не “кто виноват”, а “в какие институты мы должны вкладываться, какие институты защищать, чтоб жить в мире, где люди относятся друг к другу по-доброму”. Счастливы те, кому не приходится тренироваться в противостоянии давлению. Чтоб избавить людей от этой необходимости, и существует государство – а не чтобы бомбить и убивать».