Не так давно считалось, что Россия после перестройки двигалась к демократии – не без сложностей, но точно в нужную сторону. В начале нулевых процесс вроде бы развернулся, авторитарные тенденции стали брать вверх. Но Россия – тот случай, когда демократия так и не зародилась, полагает Мария Снеговая в статье в Journal of Democracy. Как получилось, что и внешние, и внутренние наблюдатели обманулись, приняв ослабление государства за демократизацию? «Рефорум» предлагает краткую текстовую версию беседы Марии Снеговой и Кирилла Петрова, состоявшейся на канале «О стране и мире».
Мария Снеговая, постдокторант Walsh School of Foreign Service, Georgetown University, старший сотрудник программы Европы, России и Евразии в Center for Strategic and International Studies (Washington)
Вариантов недемократических режимов очень много, демократия – скорее исключение. Так что путать демократический транзит с временным ослаблением авторитаризма или сменой одного авторитарного режима на другой – довольно типичная ошибка.
Массовых периодов демократизации в истории человечества было всего три, и систематизированное знание о том, как это происходит, пока не сложилось. На фоне третьей волны демократизации конца 80-х – начала 90-х не в меру оптимистичные наблюдатели поверили в конец истории и в то, что человечество очевидно идёт в сторону демократии. Но уже 10 лет спустя стало понятно, что конец авторитарных режимов совсем не означает наступление демократии. Большинство стран, в том числе Россия, зависли как бы в лимбе, так как не имели достаточных структурных предпосылок, чтобы к этой демократии перейти.
Правда в том, что мало что можно было сделать с учётом исходных данных. Страна у нас непростая, настоящего запроса на глубокую и сильную демократизацию, по сути, не было.
Исследователи обычно смотрят на первые свободные выборы после ослабления режима, на то, какой баланс возникает между оппозицией и представителями старого режима. В российском случае старый режим – это советские элиты, номенклатура, составлявшая 1-3% населения вместе с семьями. Эта тоненькая прослойка сумела удержаться у власти: почти на всём посткоммунистическом пространстве представители номенклатуры на первых выборах получили абсолютное большинство голосов – первый сигнал, что ситуация с демократией идет в не очень правильном направлении. Состав элит при Ельцине сохранился на 80-90%. Все советские институты в полном составе были перенесены в новую Россию – от регионального уровня и до МИДа и силового аппарата. Из примерно 300 олигархов, которые возникли после первой волны реформ, 43% были выходцами из номенклатуры. Красные директора перешли с формальной роли управленцев предприятий в роль их владельцев.
При Путине ситуация сохранилась: в топ-100 путинских элит 60% – люди, которые начали номенклатурную карьеру в советское время, либо их дети, уход номенклатуры из власти происходит, как и при Брежневе, в основном за счёт естественных причин. В странах, например, Балтии элиты сменились куда существеннее. Это было связано с наличием массового либерального национального освободительного движения, которое выталкивало старые группы из власти и приводили к ротации элит на выборах.
Второй важный момент – что оппозиции не удалось взять ни одного регионального парламента, все достижения оппозиции были сосредоточены в городах-миллионниках. Прошло 30 лет, а ситуация почти не изменилась.
Почему такой акцент на элиты? Элиты составляют политические институты, а политические институты управляют нами. Тот факт, что сохранилась не просто элита, но и их связи, контакты, манера управления, обусловило реавтократизацию системы. Ельцин, которому мы многим обязаны, сам был той же номенклатурой и людей на ключевые посты назначал исходя из своих связей и опыта. В конце 90-х реформаторы в ельцинской команде сменились на консерваторов – сначала Черномырдин, потом Примаков, – во внешней политике стал заметен реваншистский курс. Путин становится кульминацией этого процесса и к середине 2000-х его завершает слиянием нескольких партий (номенклатурных групп) в «Единую Россию».
За рамками системы оставалось 97-99% населения, но люди не желали конкурировать, не хотели идти во власть, да и не могли туда попасть: даже в регионах все входы и выходы были очень быстро закупорены. Это обеспечило провал транзита.
Нам свойственно говорить: «Если бы Ельцин выбрал не чекиста, всё было бы иначе». Но все остальные кандидаты, Примаков, Лужков и пр., точно так же были из номенклатуры. Я утверждаю, что в силу инерции старой системы реавтократизация случилась бы и при них – просто, может быть, не столь чудовищная.
Кирилл Петров, политолог
Советская система была очень ригидной. Минимальный момент переговоров был только внутри политбюро, но те, у кого был этот опыт переговоров, после распада СССР были выключены из процесса принятия решений в силу возраста и пр. Остались те, кто был на средних и нижних уровнях и у кого этого опыта не было, так как в системе не было вертикальной мобильности. Зато был наибольший импульс к обретению власти. (Очень часто сыновья самых высокопоставленных членов советской элиты были весьма творческими людьми, которые не хотели этой власти – она у них уже была.)
Были группы, которые выиграли от курса Горбачёва, были те, кто проиграл. Кооперативное движение было легализовано с помощью номенклатуры, выиграла и среда, которая была полностью вне закона, т.е. частное предпринимательство. Выиграли силовые предприниматели, выиграли и стали опорой выигравших групп воины-интернационалисты среднего звена, от лейтенанта до полковника. Главная проигравшая группа – научно-техническая интеллигенция, она не получила даже тех благ, которые были у неё при старой системе.
В большинстве постсоветских республик элиты не просто сохранили власть и собственность, но и многократно их преумножили. Вопрос «а давайте мы будем просто политической элитой, без собственности» даже не ставился: если у тебя нет собственности, то ты и политической элитой не будешь.
Мария Снеговая
Каждая перегруппировка вырождается в то же самое: новые лица, представляющие те же элитные группы, врастают в свои кресла, стареют, это снова приводит к недовольству нижестоящих, снова происходят изменения, но сама система не меняется. Смена системы возможна только при возникновении структурного низового движения.
Если бы условный Алексей Навальный или другой политик с западным образованием, с иным опытом, пришёл во власть, он бы выстроил другую систему управления. Но советские элиты смогли лишь воссоздать то, с чем они были знакомы. Не случайно, когда Путин начал восстанавливать жёсткую вертикаль, в их рядах наступила эйфория: всё возвращалось на круги своя.
Кирилл Петров
Теория транзита – очень простая и притягательная. Это очень понятная метафора пути: мы идём из точки А в точку В, свет демократии нас озаряет и потом согреет. Но многих авторов она смущала и смущает. Я ещё студентом в 2000-х спорил иногда с преподавателями, которые подавали её как «отче наш». Кто-то уже в конце 90-х отмечал, что если вы считаете, что можно расстрелять парламент и продолжать демократизацию, – то вы, наверное, ошибаетесь. Но людям свойственно стремится к лучшему. Отмечу ещё, что транзит – это не то, куда мы идём, это то, куда нас везут. Такая вот обывательски приятная, одурманивающая метафора.
Мария Снеговая
С Ельциным России в целом повезло: на общем фоне российской истории, с учётом контекста и предпосылок он сделал куда больше, чем можно было ожидать. Из наших правителей лишь Александр II может похвастаться таким мощным либеральным реформаторством. Но радикальные лидеры, которые разворачивают страну, скорее исключения; короля делает свита. Тенденция фокусироваться на индивидах оставляет за рамками структурные факторы.
На исходе СССР даже Москве, самому богатому городу системы, угрожал голод. Все видели, что нужны перемены, все хотели их, все устали от бесконечных генсеков в телевизоре. Но сам по себе запрос на изменения не означает запроса на демократию, особенно если люди не понимают, о чём речь. Средний россиянин на вопрос, что такое демократия, ответит: это когда государство помогает народу, когда пенсии хорошие. Люди не хотели демократии, они хотели хорошо жить – и действительно стали жить лучше. А небольшая кучка диссидентов и либеральной интеллигенции мало что могла сделать в многомиллионной стране.
Когда была возможность, нужно было активнее идти во власть. Даже если это авгиевы конюшни, они сами не очистятся. Второй момент – люстрации. Никакая элита сама себя люстрировать не будет, так что это задача Запада. В 90-е Россия показала полную неспособность что-то с собой сделать, как-то решить свои проблемы. Внешнее вмешательство было необходимо; в то время, когда страна зависела от западных кредитов, нужно было требовать люстраций, требовать более глубоких реформ. Но Запад этого не потребовал и создал себе и всему миру отсроченную проблему в виде реваншистской, страдающей ресентиментом России. Этот опыт нужно учесть и в будущем всеми силами стремиться достичь максимальной ротации элит.
Повторюсь: не только для России характерна наивная убеждённость, что набитые полки в магазинах создать сложнее, чем демократию. Многие ждали, что демократии возникнут во многих регионах Латинской Америки и Африки, даже Джордж Буш-мл. считал, что можно установить демократию на Ближнем Востоке. Напомню, что эпизоды массовой демократизации очень редки, у нас очень небольшая выборка для их изучения. Благодаря России мы можем уточнить наши наблюдения – хоть в чём-то её вклад будет положительным.
Мы не детерминированы оставаться авторитарной системой. Есть и положительные тренды – они возникли до начала войны среди молодых групп. Модернизация шла, просто очень медленно. Первые ласточки этого процесса – протесты зимы 2011-2012 гг. Россия – большая инерционная страна, страдающая огромным постимперским синдромом. Нам свойственно замыкаться в пузыре больших городов, но в реальности белые воротнички – тоненькая прослойка, от 7 до 8 % населения. В остальном общество достаточно сильно подвержено традиционалистским установкам. Пока хотя бы доля этих людей не присоединится к более модернизированной части, ждать изменений рано.
Работать с населением нужно, но нужно и понимать, что быстрых результатов ожидать не стоит. И не надо искажать данные и говорить, что вся страна против Путина и против войны. Ложь не приблизит нас к прекрасной России будущего. Война уничтожила гражданское общество, всё снова нужно начинать с нуля.
Кирилл Петров
Что больше способствует демократизации – устойчиво расколотая элита, как в Бельгии, или же элита гомогенная, разделяющая общие ценности, которая пытается практики внутреннего спокойного взаимодействия чуть-чуть расширить, как в современном Казахстане? Может быть, было бы лучше, если бы в современную Россию перешли какие-то практики советского политбюро, а не практики среднего и нижнего звена, привыкших повиноваться? В демократии важно ощущение, что ты споришь, но не насмерть, что всегда будет следующий день.