2022 год стал испытанием в том числе и для системы ценностей каждого. Некоторые выстояли, другие потребовали переоценки. Можно ли после Бучи любить Россию, и что подразумевают под патриотизмом те, кто сделал Бучу возможной? Как теперь читать Пушкина, какими глазами смотреть на историю страны? Способны ли противостоять злу свобода и демократия? Разговор о ценностях – это разговор о будущем, о тех основах, на которых его стоит или не стоит строить.
Родина
Представление о великой судьбе и всемирной миссии русского народа было у Пушкина, Гоголя, Достоевского. Сейчас об этом говорят Путин и Дугин. Но раздвигая границы, Россия не делает новых подданных счастливее и не ухаживает за политой кровью землёй. Что не так в отношениях страны с пространством и временем и почему доордынский период может стать неплохим образцом для России будущего, рассказывает философ и культуролог Михаил Эпштейн в колонке «Куда ведёт особый путь России и как с него свернуть»: «Горбачёв ускорял страну в будущее, а Путин по тем же ступеням ускоряет её в прошлое, заколачивая последовательно те же окна и двери, что тот открывал. В нынешней российской политике нет ни идей, ни идеологии, кроме идеологии собственного превосходства и идеологии смерти. <…> Вспоминаю, как какую-то женщину в Красноярске спросили, не жалко ли ей её сыновей, которые могут погибнуть на войне в Украине. Она ответила, что ей их не жалко: главное, чтобы родная земля расширялась. Эта женщина чувствует землю частью своей плоти больше, чем своих сыновей. <…> В истории России есть странный закон: как только она обрастает пространством, она замерзает, останавливается во времени. Как только в результате неудачных войн теряет пространство, то начинает бурно развиваться… России нужно успевать за временем, а не расползаться по карте».
У людей есть национальное самосознание и есть право его защищать. Историк согласится, что украинская нация придумана, как и русская, но она существуют и имеет на то законное право. И граждане России имеют право на коллективную идентичность. Но когда эта идентичность включает чужую территорию и даёт ощущение права несправедливо воевать – пора сказать «идентичность негодная, надо её перевообразить», полагает историк культуры Кевин Платт: «Германия основала новую версию коллективной идентичности на восприятии своего неудобного прошлого и ответственности за него. Грустно, что после распада Союза никто не подумал, что нужно заниматься экспортом этой технологии в Россию. Нет нации, которая не совершала бы преступлений. У всех у нас есть шанс, и он держится на демократических институтах, которые мы должны защищать всеми силами».
Удобное и неудобное прошлое
«Рассказ о прошлом России и Украины может быть абсолютно другим, но из разных историй была выбрана именно та, которая легитимирует конфликт – потому что этот конфликт уже был замыслен, уже состоялся в каких-то политических решениях, – уверен Иван Курилла, доктор исторических наук профессор Европейского университета в СПБ. – Это не бои за историю дошли до войны – это политики притянули историю в качестве удобного обоснования. Других аргументов не нашлось. <…> В короткой перспективе интеллигенция беспомощна, во всяком случае, у неё небольшие ресурсы и возможности. На средней и долгосрочной дистанции возможностей больше: интеллектуалы формируют тот язык, на основе которого живут последующие поколения. Поколение, которое сейчас у власти, люди, которым около 70, используют язык тех лет, когда они учились в школах. А люди, которые сейчас получают образование, в силу естественных причин через 20-30-40 лет окажутся у власти – и мы увидим влияние нынешней интеллигенции во всей красе».
О роли интеллигентов рассуждает и доктор исторических наук, сотрудник ликвидированного «Международного Мемориала» Константин Морозов в статье «Как историки должны бороться с пропагандой»: «Вопрос, которым задаются многие коллеги – не была ли напрасна работа тех, кто пытался донести до общества правду о нашей истории. Ведь задача истории как науки, задача историка-просветителя – развивать в людях критическое мышление, учить искать информацию, сравнивать точки зрения, не становиться человеком одной книги. А официальная пропаганда, абсолютно не стесняясь в методах, смела все наши попытки сохранить историческую память народа, дух и стиль научных дискуссий. <…> После 24 февраля 2022 года нельзя несерьёзно относиться к историческому прошлому, нельзя от него отмахиваться, прятать его за мифами – нужно выносить из него уроки. Как справедливо сказал Ключевский, полемизируя с Гегелем – история не учит, история проучивает за незнание её уроков. Происходящая с нами со всеми катастрофа показала его правоту. <…> Мы должны говорить правду и осуждать тех, кто пытается вырывать людям глаза, вместо того чтобы раскрывать их. Важно использовать наш потенциал и наше желание достучаться до тех, кто настроен проимперски, пропутински и просоветски, кто не хочет видеть историческую реальность и быть адекватным ей».
Возможно, в истории всё же больше места для свободного индивидуального выбора, чем нам кажется
Свобода и демократия
«У человека есть ответственность за то, чтоб в какой-то момент высказать автономное суждение. Если человек сознательно отказывается от этой возможности, то в отказе от свободы виноват он сам», – говорит Николай Плотников, профессор российской интеллектуальной истории Рурского университета. В интервью о том, почему в России не состоялось Просвещение и как это мешает развитию российского общества (в том числе и реформам), он рассуждает: «Пётр понимал, что нельзя провести реформы по образцу Запада, не взяв в качестве дополнения концепцию Просвещения. Они идут только пакетом: с заимствованием технологий придётся заимствовать и всю инфраструктуру просвещённого общества. Пётр и потом Екатерина были вынуждены инициировать Просвещение. Но внедряли его сверху, властно, как картошку, и быстро упёрлись в противоречие. С одной стороны, для эффективного управления нужно расширять образованный слой. С другой – этот самый слой начинает задавать неприятные вопросы и требовать права голоса и соучастия в принятии решений.
Просвещение было реализовано, воплощено в самой структуре западного общества: оно получило институциональное воплощение и в системе образования (а современный университет – продукт эпохи Просвещения), и в организации публичной сферы. Это воплощение гарантировано Декларацией прав человека и прочими основополагающими документами. <…> Для Просвещения нужно мужество, оно требует от общества самостоятельности. Требует выйти из состояния несовершеннолетия, состояния удобного, комфортного, освобождающего общество от тягот принятия на себя ответственности за свои действия, за последствия социальных и политических процессов. Только так получится обрести силу критической рефлексии, а потом и сформировать структуры её постоянной реализации и воспроизводства».
«Возможно, в истории всё же больше места для свободного индивидуального выбора, чем нам кажется? – рассуждает Марси Шор, писательница, историк, профессор Йельского университета. – <…> Ян Паточка говорил, что ответственность – это не то, что ты берёшь или не берёшь в зависимости от обстоятельств. Живёшь – значит, несёшь ответственность. Ответственность преодолевает разрыв между виновными и невиновными. Мы не виноваты в том, что сделали наши бабушки. Но мы ответственны за то, чтоб открытыми глазами смотреть на правду об их поступках. <…> Надо быть человеком здесь и сейчас. Настоящее – это грань между фактами и возможностями, между тем, что нельзя изменить и что можно. Момент ответственности – всегда здесь и сейчас, на этой границе».
Философы ожидали конца истории – момента, когда она станет однообразной, достигнув определённой точки развития. Мы свидетели страшного доказательства того, что история не думает кончаться: она возвращается к моменту, когда война была нормальным инструментом политики великих держав (и тех, кто считает себя таковыми). Построив ООН, выработав принципы совместного существования, мы забрались на огромную цивилизационную высоту – и тем больнее сегодня с неё падать, говорит Алексей Юсупов, политолог, руководитель российской программы фонда им. Фридриха Эберта. Но шанс у демократических систем есть даже в условиях, когда они не могут отгородиться от остального мира: «Конкуренция между демократической и другими системами в последние годы описывалась всё больше не через идейную составляющую, а через вопрос “а как хорошо это работает с точки зрения условного качества жизни среднестатистического европейского обывателя”. Это качество жизни в недемократическом Китае уже сейчас в некоторых местах может быть выше, чем в Германии. В измерении качества системы, в которой живём, мы возвращаемся к идейным вопросам: насколько для нас ценны свобода, плюрализм, определённая возможность защитить интересы малого, индивидуального несмотря на давление общественного. <…> Пространство соотношения себя с общеполитической целью в демократиях свободное и живое. Эта свобода подразумевает свободу выбрать – трансформироваться ли в мягкий авторитаризм с популистом на верхушке или же, вооружившись пониманием, зачем нам вообще демократия, чем она хороша несмотря на препоны и сложности, обновить социальный договор. Мне кажется, предстоящее испытание – именно то, что необходимо для обновления этой формы общественной жизни».
Любопытно, что даже пропутински настроенные граждане, будучи помещены в демократическую среду, начинают действовать по её правилам. Это хорошо видно на примере постсоветского пространства, в том числе стран Балтии. Условная бабушка из советского спальника в рижском Пурвциемсе или таллиннском Ласнамяэ ничем не отличается от условной бабушки из советского спальника в московском Бирюлёво или Ховрино. У них одинаковый советский опыт, обе тоскуют по прошлому, обе праздновали 9 мая, а до 24 февраля смотрели одно и то же российское телевидение. Разница лишь в том, что балтийская бабушка имеет доступ к демократическим институтам и десятилетиями меняет одних политиков на других, а её российская товарка – нет. В итоге их жизнь складывается по-разному. «Когда в России гражданин делает выбор между условным Жириновским и условным Сурайкиным, он понимает, что его выбор в целом ни на что не влияет, – отмечает политолог Сергей Шклюдов. – Когда же у тебя в стране 30 лет подряд почти каждый год проходят конкурентные выборы (парламентские, местные или европейские) без вбросов, фальсификаций, телефонного права, крючкотворства и муниципального фильтра, то любой начинает вести себя рационально. Не зря в 90-е либералы говорили: “Дайте людям функционирующие институты, и Россия расцветет”. Когда мы смотрим на политику и опыт реформ в странах Балтии, мы фактически заглядываем в своё вероятное будущее».
Культура
Русская культура, вопреки тому, что вдалбливают школьникам на уроках литературы, не меняет человека к лучшему. А значит, настало время взглянуть на неё критически. «Культура находится в непрерывном движении. Но время от времени ей нужна перезагрузка (на самом деле – не cancel, а reload, или reset), – рассуждает Борис Грозовский, обозреватель, организатор публичных лекций и дискуссий, автор телеграм-канала EventsAndTexts. – Этот момент наступает тогда, когда эта культура как бы санкционирует преступление, приводит общество к беде, к краху. <…> Комплекс идей, нравов, привычек и т.д., который был само собой разумеющимся для Гомера (Платона, Сенеки, Расина, митрополита Иллариона, Радищева, Некрасова, Бунина, Маяковского), сейчас таковым не является. Именно это делает необходимым critical studies – критический подход в социальных и гуманитарных науках. Во многих современных западных университетах невозможно стать магистром филологии, искусства, социологии и антропологии, не пройдя через программу критического изучения своего предмета. Подготовка к критическому прочтению традиции с каждым годом всё сильнее имплементируется и в школьное образование».
Проблема русской культуры, литературы в первую очередь, в том, что государство смогло её инкорпорировать, полагает сооснователь издательской системы Ridero Александр Гаврилов: «Из-за этого в результате захватнической скотской войны эта культура оказывается предметом отвержения в разных странах: отвергая российское государство, мы вынуждены отвергать и Пушкина, который сегодня является государственным чиновником по особым поручениям. Большевики создавали представление о российской культуре, выстригая то, что им нравилось, для школьной программы. Когда советские оккупанты ставят в украинском селе памятник Пушкину, автор стихотворения “Я помню чудное мгновение” явно не участвует в этом культурном акте. Это оккупанты свой культурный канон, выпестованный и сформулированный очень специфическим образом, используют как орудие для подавления национальных культур и захваченных территорий. Все колониальные империи поступают так: объединяют колонизуемые территории единым культурным пространством. Жителей Владивостока и Калининграда объединяет лишь то, что они знают, кто такой Базаров: персонаж очень плохого романа Тургенева. Иных причин, кроме принудительного культурного единства, для того, чтобы знать эту фамилию, нет. Если мы хотим разрушить это единство – наша задача заставить всех забыть, кто такой Базаров. Если мы хотим его пересоздать, перепридумать русский язык в меняющемся мире, запустить новый диаспоральный процесс, то нужны другие инструменты».
Религия
Православным сейчас, наверное, труднее, чем их собратьям на Западе: РПЦ открыто поддерживает агрессию России в Украине и, не таясь, призывает умирать за президента. Становится ли кризис государства кризисом веры для россиян, привыкших слышать, что «всякая власть от бога»? Во что сегодня стоит верить и кто становится главным носителем евангельских ценностей, рассказывает писатель и публицист Андрей Десницкий в колонке «Помогает ли вера пережить ужасы войны»: «Вера даёт критерии для выбора, как поступить. С одной стороны, это ничуть не облегчает жизнь, а с другой… Узники концлагерей, рассказывал Виктор Франкл, больше всего страдали от бессмысленности своих мучений. Солдат на передовой нередко мёрзнет и голодает ничуть не меньше такого узника, а шансы погибнуть у него выше. Но он видит, как его усилия день за днём приближают победу, и это даёт ему новые силы – а заключённому приходится находить свои цели и смыслы самому. И вера совершенно точно может ему помочь, может показать, какую Победу приближают его усилия, сколь бы ничтожными они ни казались по сравнению с мощью Левиафана».