Представление о великой судьбе и всемирной миссии русского народа было у Пушкина, Гоголя, Достоевского. Сейчас об этом говорят Путин и Дугин. Но раздвигая границы, Россия не делает новых подданных счастливее и не ухаживает за политой кровью землёй. Что не так в отношениях страны с пространством и временем, и почему доордынский период может стать неплохим образцом для России будущего?
Материал является текстовой версией выступления Михаила Эпштейна на канале «О стране и мире» и публикуется с любезного разрешения канала.
Шпенглер говорит нам, что русская культура возникла не как органическое образование, а в результате заимствования западной, как её оттиск. Речь не о конкретных науках или литературных направлениях, а о науке и литературе как таковых. До XVIII века русская культура была монастырской, средневековой.
Со временем та культурная матрица, с которой она себя отпечатала, начала восприниматься как враждебная (возможно, здесь уместно говорить об эдиповом комплексе). Шизофреничное по сути отношение отчаянной ревности и соперничества по отношению к культурным началам, которые тебя создавали, стало определяющим свойством русской культуры. Россия возникла благодаря Западу – и это основная причина его ненавидеть.
Культура склонна противопоставлять себя цивилизации. Сначала возникает молодая культура, которая живёт органикой, интуицией, прозрением и вдохновением. Потом она постепенно остывает и превращается в цивилизацию. В ней начинают господствовать наука, техника, комфорт, общественный порядок. Россия хочет оставаться культурой. Русская культура подогревает себя идеей иррационального и именно ей предначертанного пути, который должен стать авангардом всего человечества – это есть у Мандельштама, Пастернака, лучших российских поэтов. Пути в сферу грёз, фантазий, утопий. В Германии это прорвалось на 12 лет – и потом они сами себя так втоптали в землю, что теперь там почти ничего не растёт. Нет сейчас немецкой философии.
Достоевский в знаменитой пушкинской речи говорил: «О, народы Европы и не знают, как они нам дороги! […] стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и воссоединяющей, вместить в неё с братскою любовию всех наших братьев». Это очень страшно, это главный искус русского империализма – что мы придём, рассудим и примирим. Примечательно, что одновременно Достоевский в «Дневнике писателя» со столь же пленительной судорожной интонацией описывает все пароксизмы ненависти русского народа к Европе.
Мне самому не чужды такие чувства. Я родился и жил десятилетиями на задворках западного культурного мира и, как Мандельштам в Воронеже, ощущал тоску по мировой культуре. Но не дай бог пытаться собирать и воплощать мировую культуру из Воронежа или Москвы. Разговоры о космизме и вселенском призвании России должны быть прекращены на 300 лет, чтобы не подпускать и близко имперский дух. В любой претензии на всемирное значение есть элемент фашизма.
Фрейд, рассматривая русскую культуру через призму Достоевского, говорит, что она отличается от всех известных ему исторических культур своей инфантильностью. В таком состоянии противоположные импульсы легко соединятся: помню, как в разгар крымских событий один из идеологов русской весны кричал, обращаясь к украинцам: «Мы вас любим!». Это означало «Мы вас будем убивать». Так ребёнок, который любит какой-то предмет, хочет его проглотить. Совершенно инфантильно сегодняшнее поведение России в отношении Украины и Запада.
России в принципе свойственно состояние раскола. Не так важно, между чем и чем
России в принципе свойственно состояние раскола. Не так важно, между чем и чем, это может быть православие и католичество, раскол внутри православия, сейчас – раскол русского православия почти со всем мировым. Это состояние прогрессирует. Россия всё больше осознаёт себя уже не как лидера православного («Третий Рим») или коммунистического мира («Третий Интернационал») – а как отдельную отщеплённую сущность, которая противостоит миру в целом. Сама отчаянность этого раскола вводит в действие те силы, что прежде отходили на второй план – я имею в виду ядерное оружие. Идеологи-евразийцы, такие как Дугин, открыто провозглашают, что миссия России – конец истории, рукотворный апокалипсис, а ценность человеческой жизни не доказана ни одной диссертацией. Страшно, что у антисоциума, антимира, каким позиционирует себя Россия, есть вещественный эквивалент.
Ощущение себя «у бездны на краю» цивилизационно присуще России. Вопрос в том, стоишь ли ты на краю этой пропасти обуян благоговейным страхом («чуть помедленнее, кони», как пел Высоцкий) – или стремишься ринуться в ад, как предлагают нам евразийцы.
Горбачёв ускорял страну в будущее, а Путин по тем же ступеням ускоряет её в прошлое, заколачивая последовательно те же окна и двери, что тот открывал. В нынешней российской политике нет ни идей, ни идеологии, кроме идеологии собственного превосходства и идеологии смерти («Я прав, потому что это я»). Она говорит: «Мы умрём и уничтожим весь мир, потому что нам не нужен мир, в котором Россия не господствует». Это последний такт, но очень опасный.
Пространство ради пространства
В России отношение к пространству и земле не такое, как в других странах. Частотный анализ проповедей высшего священства Русской православной церкви показывает, что имя Христа практически не упоминается. Зато они часто говорят: родина, отечество, земля, Россия. Это похоже на языческую религию. Мне кажется, суть фашизма в том, что он признает хтонизм. Хтонизм – это религия земли, когда земля – это самое священное. Вспоминаю, как какую-то женщину в Красноярске спросили, не жалко ли ей её сыновей, которые могут погибнуть на войне в Украине. Она ответила, что ей их не жалко: главное, чтобы родная земля расширялась. Эта женщина чувствует землю частью своей плоти больше, чем своих сыновей. Это хтонический миф о том, что люди – порождение земли.
Но это не означает, что об этой земле будут заботиться. В Индии, например – а Индия самое большое государство по народонаселению в мире, но гораздо меньше России по территории, – люди заполняют свою землю, работают, трудятся на ней. Для России, которая внутри запустела, очень важно раздвигать просторы земли ради раздвижения просторов земли. Не культивировать, не возделывать, не строить города, не прокладывать дороги – раздвигать само пространство. Это территориальное проклятье. Пространства так много, что справиться с ним невозможно и остается только его бесконечно раздвигать. Это то сочетание удали и тоски, которое мы видим у Гоголя.
Земли, которые Россия присваивает, тоже становятся запустелыми. Никаких чудес цивилизации ни в Абхазии, ни в Южной Осетии, ни в Крыму (а казалось бы, такая благодатная земля), ни на Донбасее не появилось. Для России важно символически овладеть землей, даже путем насилия, поднять флаг – и можно не вкладываться в неё впоследствии. В этом суть территориального проклятия: территория преследует свой народ, убивает его.
Вперёд, в доордынский период
Может ли русская культура быть какой-то иной, не империалистической?
30 лет назад я отвечал на этот вопрос оптимистически. В 1990 году я написал эссе «О Россиях». Тогда мне виделось, что отпадут не только союзные республики. Что Россия, следуя тенденции к дезинтеграции, вернется к началам Руси.
Считаю, что говорить о раздробленности Руси неправильно. Раздробленность предполагает, что изначально было нечто цельное, а его не было. Россия возникла как сообщество княжеств и республик, разных по своему укладу. Для Руси естественным состоянием были многоукладность и многогосударственность. Её территории сплющились и объединились благодаря Орде, Орда подмяла под себя все эти земли. А из недр Орды уже возникло Московское царство, которое подчинило себе другие княжества. Современная Россия возникла из Орды как её правоприемница, а не как правоприемница Киевской Руси. Они разные по культурному типу.
Я подумал тогда, что возможен возврат в доордынское время, что может возникнуть многорусская федерация по типу Европейского союза, причём более органического – ведь мы говорим на одном языке. Я видел её как союз русских земель, в который войдут, конечно, и новые составные части, например, Сибирь, Урал, Поволжье. Именно такие образования смогут найти общий язык с миром – потому что Россия в её текущих географических контурах не может вести равноправный разговор с Эстонией, Польшей, Германией.
В истории России есть странный закон: как только она обрастает пространством, она останавливается во времени
Мне казалось, что это возможно, да и сейчас иногда кажется. Если в войне с Украиной Россия потерпит поражение и её центр ослабнет, то возрастет самостоятельность периферии. Она не будет зависеть от центра как грабителя и распределителя местных доходов. У нас сейчас нет субъектов федерации – есть только объекты. А могут возникнуть Московская Русь, Питерская Русь, Ярославо-Владимирская Русь, Воронежско-Липецкая Русь. Каждая из них будет вносить свой посильный вклад в пространство от Владивостока до Пскова, в то же время сохраняя центробежное притяжение к тем цивилизациям, которые их окружают – Японии, Китаю, Западной Европе или исламскому миру.
В истории России есть странный закон: как только она обрастает пространством, она замерзает, останавливается во времени. Как только в результате неудачных войн теряет пространство, то начинает бурно развиваться. Например, реформы Александра II как результат поражения в Крымской войне. После поражения в Японской войне тоже были реформы: Россия постепенно начала вставать на путь конституционной демократии, возникла Дума. После неудачной кампании в Афганистане была Перестройка, отдали территории Восточной Европы и союзных республик, и в 1990-е Россия стала самой динамичной страной в мире. России нужно успевать за временем, а не расползаться по карте.
Не хватает определённости во взгляде пассажира поезда «Москва-Петушки». Он как бы смотрит в точку нуля. А надо смотреть на своё дело, выполнять свою роль, быть скромным в притязаниях к миру, не говорить от имени всего мира. Но боюсь, что только горечь поражения может изъять из российского общества одновременно и комплекс неполноценности, и манию величия. Сокрушить эту гордыню и уничижение паче гордыни.