Конфуций писал: когда слова утрачивают своё значение, народ утрачивает свободу. Почему когда 99 человек починяются одному, это тирания, а когда 49 подчиняются одному – это демократия? Насколько нынешняя демократия в принципе способна предотвратить тиранию? 11 мая в Reforum Space Tbilisi Андрей Быстров, кандидат юридических наук и ведущий эксперт Центра республиканских исследований, рассказал, что случилось со словом «демократия» и что может прийти ей на смену. Мы публикуем сокращённую текстовую версию его выступления.
Греки и римляне не идеализировали демократию: она была для них одной из возможных форм правления со своими нюансами. Платон говорил, к примеру, что она не способна ни на большое зло, ни на большое благо, потому что каждый будет продвигать свой интерес. Тем не менее политика для древнего грека и римлянина была смыслом жизни, разумной экстракцией его побуждений. Если вы ей не занимаетесь, древний грек назвал бы вас идиотом – том числе и всех нас с вами, к сожалению: голосование раз в несколько лет не показалось бы греку участием в политике. Ведь сегодня, после того как вы опустили бюллетень в урну, суверенитет переходит к тому, за кого вы проголосовали. «Английский народ считает себя свободным, он жестоко ошибается. Он свободен только во время выборов членов парламента: как только они избраны он раб, он ничто», – писал Руссо.
После того как вы опустили бюллетень в урну, суверенитет переходит к тому, за кого вы проголосовали
Античная демократия была возможна благодаря нескольким условиям: небольшая территория (для личного участия нужно находиться компактно), городская цивилизация и небольшое число (20 000 в Афинах) финансово независимых мужчин, у которых есть время заниматься публичной властью. Публичное и частное в Греции сильно связаны, Аристотель говорил, что политические отношения – это высшая форма отношений.
В Древней Греции общиной был полис, в Древнем Риме цивитас. Люди в общине финансово независимы, так как они крестьяне и воины одновременно, обрабатывают собственную землю (но собственность – не самоцель, а способ участия в политической жизни) и могут защитить себя с оружием в руках. Земля – самый важный ресурс, его можно продать только гражданину полиса. Автаркия достигается и в полисе, и применительно к индивиду. Высшая добродетель – участие в общих делах. Вооружённый, свободный, добродетельный и экономически независимый человек никакому давлению не поддастся.
Современная демократия не имеет ничего общего с античной в силу разных причин, в самой её логике есть проблемы. Для грека и римлянина их община – не юридическая персона, он отождествляет эту общину с собой. Нынешнее государство является корпорацией, где управлением занимаются специально обученные люди, а народ выведен из возможности участия в политических делах. Но нацию необходимо убедить, что правит она.
Представим: раз демократия – справедливый принцип, то мы распространили её на всю планету. Откроются невероятные возможности для перераспределения и принуждения: например, 4,5 млрд самых бедных решат, что оставшиеся слишком богато живут, а бог велел делиться – и введут 90%-ные налоги. Или велят всем ходить с покрытой головой. Или не рожать больше одного ребёнка. Несправедливо? Но если демократия несправедлива в масштабе земного шара, то почему она справедлива в отношении конкретного государства? Почему конкретно я должен подчиняться решениям, которые не принимал?
В принятии российской Конституции 1993 г. участвовало 55% от тех, кто мог бы, в голосовании за поправки к ней в 2020-м – 68%. Учитывая, что многие из явившихся проголосовали против, получается, что она принята меньшинством. Мы оказываемся во власти закона, который не имеет отношения к людям, принудительно, по факту рождения ставшими членами этого государства. Именно государство создаёт народы, а не наоборот. Руссо говорил, что ни одна государственная единица не может быть легитимна, если не создаётся добровольно. И воля большинства может иметь значение только в случае, если мы заранее выразили единодушное согласие, что эта воля позволяет нам принимать общезначимые решения.
Люди в демократиях современного типа не участвуют полноценно в политической жизни. У Грузии, правда, получилось – улица проявила солидарность, и власть пошла на попятный. Но таких случаев единицы, и Грузия – компактная страна. Улица может что-то решить, но не в диалоге, а когда он уже невозможен, когда одна власть сменяется другой. Это не та активность, которую пестовали и уважали древние греки.
Именно государство создаёт народы, а не наоборот
Монарх и президент обладают идентичными полномочиями, у них одна и та же монополия на разрешение конфликтов и взимание налогов. Но монарх не заинтересован в том, чтоб грабить людей, иначе в будущем экспроприировать будет нечего. Старый порядок – это всегда низкие налоги. Начиная с XVII века они растут, растёт и бюрократия, которая занимается их перераспределением. Так как в государстве мы не знаем других людей в лицо, легко стимулировать желание заиметь чужую собственность. Тирания большинства всегда будет направлена на перераспределение, потому что любой политик воспринимает людей как электоральную базу. Чтобы получить их голос, он должен пообещать как можно больше. Вспомним, что демократию в Афинах привели к упадку популисты – индивиды вместо работы на общее благо пытались использовать её в своих интересах.
Государство использует льстивые конструкции – частная собственность, территориальная целостность, свобода слова, – убеждая людей в том, что эти вещи могут соседствовать в одной конституции. Но если есть право наций на самоопределение, никакой территориальной целостности быть не может. В 2014 г., как мы помним, политики настаивали, что народ сам должен определять свою судьбу – но если этот же народ попробует перераспределить свою судьбу сейчас, то будет наказан по ст. 287 УК (сепаратизм). С помощью налогообложения ваша частная собственность всегда доступна: вы владеете ей до той поры, пока государство с этим согласно и не решит её каким-то образом перераспределить.
Следующий тезис, самый важный на сегодня – легитимация войны. В средневековье война была делом элиты, вопросом частных имущественных отношений. Элита воевала в первых рядах, чтобы расширить владения, для крестьян это был природный катаклизм, они не были комбатантами и не несли издержек. Войны заканчивались династическими браками и прочими соглашениями, могли быть очень долгими, но не приобретали тотальный характер. Структура демократий, стремление расширять налоговую базу позволяет войнам быть тотальными. Человек не сильно изменился – а скольких людей разделило то, что какие-то государства объясняют необходимость войн идеологией! Я не верю в существование плохих сербов или плохих хорватов. Но верю в то, что в гибели 147 млн человек в войнах XX века виновен не только технический прогресс, но и представления о том, с кем мы воюем и почему считаем его врагом.
Фашизм, большевизм, все тоталитарные режимы используют императив о единстве народа, доводя его до предела – а это возможно только в противопоставлении его со всеми остальными. Демократия противостоит частным отношениям, коллектив в ней всегда выше индивида. Нам кажется, что монархия – это плохо, что это тирания. Но при монархе сохраняется классовое сознание: мы знаем, что входа в монополию нет, но также понимаем, что если что – мы объединимся и не дадим с собой произвести то, что нам не нравится. Мы противопоставлены – и поэтому знаем, кто мы такие, и можем защищать себя. В воюющей демократии все абстрактно равны, а потому все участвуют в свальном преступлении.
Поэтому необходимы максимальная децентрализация и федерализация: они позволяют создать максимум юрисдикций, где человек может голосовать буквально ногами. Любая сецессия, любой выход какой-либо территории из состава государства – это полное ниспровержение принципа мажоритаризма. Почему государства так озабочены своей территорией, централизацией власти? Потому что чем они больше, тем легче им поддерживать свою независимость, тем меньше нужды в интеграции. А чем меньше государства, тем больше у них стимулов к открытости границ, тем сильнее разделение труда, которое помогает активно и комфортно коммуницировать. В Древней Греции 1200 полисов компактно сосуществовали, обладая единой культурой и зыком.
Трагично, что демократию смогли так извратить и приватизировать, как и многие другие прекрасные концепты – например, теорию общественного договора.
Демократия существует в одномерном пространстве: кто набрал большинство, тот и обладает всевластием. Уступки меньшинствам остаются на бумаге, пока этого не захочется большинству. Необходим баланс, нужны более сложные системы.
Когда ценностное единство и так есть, вы гораздо менее озабочены тем, что там у соседей
Альтернативой современным демократиям может стать республика со смешанной формой правления, где есть демократический, аристократический и монархический элемент. Общество разделено на имущественные классы: вы по-разному платите налоги и получаете от общего дела пропорционально собственному вкладу. А успешный опыт прошлых лет поможет нам добиться корректных форм взаимодействия, которые защищают человеческие чаяния, свободы и достоинства.
Республика начиная с XVII в. воспринимается лишь как одна из возможных форм правления, не имеющая содержательно наполнения форма организации высших органов власти, которая противопоставляется монархии. Хотя в классическом понимании она ничего общего не имеет с этим противопоставлением. Республика может быть монархической, олигархической и демократической. Изначально республика – форма организации общества. Классическое определение Цицерона таково: республика – это общее дело народа, а народ – это множество людей, соединённых согласием в вопросах права и общностью интересов. Республика и государство (как монопольный агент на определенной территории, обладающий специфическими и эксклюзивными полномочиями по взиманию налогов и разрешению конфликтов) – противоположные вещи.
В России сегодня возродился интерес к республиканизму. Он говорит о понятных вещах – самоуправлении, собственности, достоинстве. И он не имеет идиосинкразии в т.н. глубинном народе. Это путь свободы, который может быть применим в российском сообществе. Напряжение войн создает видимость единства, того, что нас что-то связывает, помимо принудительно выданного паспорта. Когда ценностное единство и так есть, вы гораздо менее озабочены тем, что там у соседей, а занимаетесь внутренними делами.