Проблема пыток и унижений в России не нова и системна. Что нужно исправлять в первую очередь и что можно сделать сейчас, не дожидаясь окна возможностей – обсудили политик и общественный деятель Марина Литвинович и юрист Комитета против пыток Пётр Хромов. Беседа состоялась на канале Сергея Росса, основателя ИЦ «Коллективное действие». «Рефорум» публикует слегка сокращённую текстовую версию разговора.
Что не так со ФСИН
Пётр Хромов
Мой отец работал в милиции 28 лет, я вырос среди сотрудников милиции, наблюдал, как менялись органы МВД. В 2000-х там стало меньше людей идеи, люди шли за «Дайте мне ствол, дайте мне ксиву, дальше я сам». У отца и его сослуживцев не было деления, которое есть сейчас – на сотрудников и граждан. Следователь, полицейский, судья и прокурор в этой системе – сотрудники, единая когорта, так как представляют государство. Это части закрытой системы, где даже врачи носят погоны и в первую очередь ощущают себя сотрудниками ФСИН.
Марина Литвинович
Любая служба накладывает узость мышления и предполагает расчёт на то, что все может решиться силой, просто потому что она у тебя есть. Когда у тебя её нет, ты вынужденно действуешь иначе. Поэтому во ФСИН нужно как можно больше гражданских, даже глава службы должен быть гражданским. Все, кроме охраны.
Коллектив и 12-часовое вшивание молний на протяжении нескольких лет никого ещё не исправили
Чтобы система изменилась, нужно отказаться от нескольких принципов, на которых она построена и которые несут зло – например, от принципа коллективизма. Люди в колонии живут большими отрядами, внутренняя иерархия становится причиной насилия, коллективная ответственность велит наказывать 90 женщин за ошибку одной швеи.
Макаренко придумал, что люди должны исправляться с помощью коллектива и внутри него. Советская власть захотела наказать «буржуев» трудом. Но коллектив и 12-часовое вшивание молний на протяжении нескольких лет никого ещё не исправили.
Пётр Хромов
Первое, где задержанные встречаются с насилием, и 80% нашей практики – это применение насилия при задержании, на первичных следственных действиях в целях добычи признательных показаний. Раньше прокурорский контроль был сильнее, сейчас насилия стало больше из-за низкой квалификации кадров и закрытости учреждений, а когда прокурор раз в год заходит в СИЗО с проверкой, все стоят по струнке и рапортуют «Жалоб нет».
Марина Литвинович
Признано, что содержание в СИЗО тяжелее, чем в колонии: 1 день изолятора в суде рассчитывается как 1,5 дня в колонии. А в спецприёмниках условия хуже, чем в СИЗО – в СИЗО хотя бы туалеты закрытые, а в приёмниках открытые, все тебя видят и слышат. Во 2-м спецприёмнике МВД мы добились того, что двери поставили (спасибо адекватному невыгоревшему начальнику).
Принятая в прошлом году концепция развития ФСИН предполагает постройку пенитенциарных учреждений нового типа – огромных комплексов, где будут сидеть следователи, прокуроры, суды, где заключенные будут содержаться и работать. Мы против: когда судьи, прокуроры и следователи начнут обедать в одной столовой, уголовные дела вообще перестанут расследоваться и будут решаться там же, в столовой, на салфетке.
Плюс все пенитенциарные учреждения хотят выносить за пределы городов – это уже сделано с питерскими Крестами: в чистом поле построены гигантские Кресты 2, где действует суд и откуда уже поступают жалобы на насилие. Это плохо: туда сложнее приехать родственникам, ОНК. У нас будет меньше возможностей понять, что там происходит, и вмешаться: старые СИЗО, как правило, находятся в центре, люди могут кричать в окна, прохожие услышат, приедут журналисты, правозащитники. Так мы узнавали о бунтах.
Кроме того, когда ты начальник СИЗО и у тебя 300 человек сидит, ты в состоянии запомнить их в лица, запомнить, кто в чём нуждается, кто чем болеет, и на планёрке о них спрашивать. Когда их 2000, как в Бутырках и Матросской тишине (а в тюрьмах будущего будет еще больше), разумеется, они все будут на одно лицо.
Когда ты начальник СИЗО и у тебя 300 человек сидит, ты в состоянии запомнить их в лица, запомнить, кто в чём нуждается
Ещё одна новация: вынесен на обсуждение законопроект о создании службы пробации для заключённых. В идеале эта служба позволит человеку, который выходит из колонии, не теряться, найдёт, где ему жить и работать, обеспечит психологическую поддержку. В реальности это возложено на уголовно-сопроводительные инспекции, весь смысл работы которых на протяжении лет – надзирать, чтобы человек ничего не натворил, а вовсе не помогать ему устроиться в жизни.
Кроме того, пробация – сложный институт, она должна начинаться в момент заведения дела. Я встретила в московском СИЗО беременную мать, у которой дома – не в Москве – шестеро детей. Она сидит, потому что украла 60 тысяч рублей с чьей-то карточки. Почему она крала, в какой ситуации жила с детьми, была ли у них еда – никто не разбирался. Социальные службы не работают. Похожая история – когда сажают женщин, которые убивают мужей после 10 лет домашнего насилия. Зачем? Она может быть под домашним арестом, пока идет расследование, она не опасна для общества.
Можно уже сейчас создавать НКО, которые займутся социализацией – это трудная работа, люди, которые выходят из колони, тяжелые, с ними надо психологически работать. Многие из них хотят социализироваться. В спецприёмнких, как правило, есть отдельная камера для сидевших. Там обычно сидят одни мужчины – за нарушение надзора. Они жалуются, что им нельзя выходить ночью, а после судимости на нормальную работу никто не берёт, и единственное, куда они могут устроиться, – это ночью что-то грузить-разгружать. Естественно, их ловят и сажают под административный арест. Замкнутый круг.
Пётр Хромов
Сама служба пробации – отличная идея, плохо то, что её хотят реализовать силами ФСИН. В системе ФСИН и так в каждом учреждении есть соцработник, который может помочь восстановить паспорт и перед освобождением показывает кино, как встать на биржу труда. Так это и продолжит работать, если не привлекать гражданские службы.
Что гражданам России делать без ЕСПЧ
Пётр Хромов
С 15 сентября граждане России не могут подавать жалобы в ЕСПЧ. Для российских заключённых есть две плохие новости.
Первая: ЕСПЧ назначал пострадавшим денежную компенсацию. Для примера возьмём дело «Михеев против России», о котором рассказывается в фильме Юрия Дудя. Алексея Михеева пытали несколько недель, пытаясь выбить из него показания, после чего он выпрыгнул из окна и сломал позвоночник. ЕСПЧ присудил ему компенсацию в 250 тысяч евро. Ещё до этого российский суд вынес обвинительный приговор тем, кто пытал Михеева, а союз полицейских Норвегии (они узнали, что Михеев – бывший полицейский) помог с деньгами на начало лечения. Из двух этих составляющих – приговор виновным и справедливая компенсация ущерба – у наших сограждан с 15 сентября нынешнего года останется доступ только к первой. Да, Россия может что-то заплатить, но вот, например, в деле Фарруха Урозова, который, по нашей информации, погиб в результате пыток – его запинали насмерть, – суд назначил всего 200 тысяч рублей компенсации.
Второй момент – влияние решений ЕСПЧ на условия содержания в тюрьмах. Уже самое первое решение ЕСПЧ, это было дело «Калашников против России», повлияло на всю страну. В 2002 году, когда его выносили, все СИЗО России имели так называемые реснички – на окнах под углом были наварены металлические жалюзи, из-за них в камеру не поступал свет и почти не поступал воздух. По задумке ФСИН, они препятствовали межкамерной связи. Сейчас их нигде нет. И дальше Россия, получая системные постановления (по поводу огороженных туалетов, дальности расположения колоний, которая не должна мешать связям с родственниками, условий содержания, питания, оказания медпомощи и пр.), постепенно вводила поблажки.
После ухода ЕСПЧ у нас остаётся Комитет по правам человека ООН. С исполнением его решений в России похуже – комитет не имеет механизмов принуждения. Но опыт Белоруссии, где никогда не было ЕСПЧ, показывает, что выигрывать дела в ООН и добиваться исполнения этих решений вполне реально.
Что общество думает о пытках – и что меняется к лучшему
Пётр Хромов
Когда мы, Комитет против пыток, открываем вакансию, то прикручиваем к ней вопрос «Кого можно пытать» (террористов, педофилов, никого, свой вариант). 30% кандидатов срезаются на этом тесте. Это люди, имеющие высшее юридическое образование, подающие заявку в Комитет против пыток. Что уж говорить об обществе. Общество воспринимает визуальные вещи: массовое возмущение пытками в тюремной больнице Саратова, а до этого – пытками в ярославской колонии вызвано тем, что есть видео-доказательства издевательств. Рассказы, документы такого отклика не встречают. Когда пошла волна, в Госдуме появилось два законопроекта о криминализации пыток. Если общественное внимание пропадёт (а из-за экономических проблем, боюсь, так и будет), не уверен, что они примутся. То же произошло с законом о домашнем насилии.
Из прокуратуры ответили «На территории Нижегородской области “пыток” нет» (именно так, в кавычках)
Марина Литвинович
У нас в целом нет понимая ценности жизни – у людей нет такого ощущения и в отношении себя, и в отношении других.
Изменения идут, но маленькие, неполноценные. В 1999-м Владимира Путина, тогда премьера, кто-то повёз с внезапной проверкой в Кресты. Там была катастрофа, как и в Бутырках, когда дверь камеры открывалась, люди выпадали, так как стояли в камере вплотную. Был принят ряд решений, которые привели к некоторым позитивным изменениям, которые мы видим сейчас.
Пётр Хромов
Уголовные дела возбуждаются, пусть и со скрипом, поступают в суд, виновные несут наказания. Это вдохновляет. В 1998 году Нижегородской области правозащитники провели мониторинг обращений из мест заключения по поводу пыток. Из прокуратуры ответили «На территории Нижегородской области “пыток” нет» (именно так, в кавычках). В 2000-м в Нижнем Новогороде появился Комитет против пыток. За 22 года по области – 155 осуждённых агентов государства (полицейских, врачей, военнослужащих). Немалый скачок от «пыток нет» до реальных приговоров! Вода камень точит. Просто нужно много воды.
Сейчас без дополнительных затрат можно сделать три важные вещи: не сужать полномочия ОНК (а это обсуждается в Госдуме), пускать в места лишения свободы журналистов и общественные объединения. Прозрачность системы обеспечивает более-менее нормальную её работу.
О реформе пенитенциарной системы по версии Ольги Романовой («Русь сидящая») можно прочитать здесь и здесь.