Закон одинаков для всех. Однако в российской правоприменительной практике некоторые категории граждан равнее других. Ольга Романова называет преступления, за которые в современной России дают реальные сроки, объясняет, какие злоупотребления по ним возможны, и перечисляет варианты решения проблемы правоприменительного произвола.
Классическое определение преступления как «общественно опасного деяния, совершение которого ведёт к уголовной ответственности», явно недостаточно для рассуждения о том, за какие именно «деяния» следует лишать свободы.
В современной России вопрос лишения человека свободы напрямую увязан с особенностями правоприменения.
Например, в РФ есть закон о недопустимости оправдания нацизма (УК РФ, Статья 354.1. Реабилитация нацизма (ссылка); санкция по этой статье предусматривает срок лишения свободы аж до пяти лет). Уголовные дела по этой статье возбуждаются сейчас в отношении художников, певцов и даже бомжа с ментальным расстройством, посмевшим ночью сушить носки на вечном огне.
Никто из них и не думал оправдывать нацизм: артисты в интервью или в художественных высказываниях недоумевали по поводу «победобесия» (определение, между тем, принадлежит протоиерею, профессору Санкт-Петербургской духовной академии о. Георгию Митрофанову) и реваншистского слогана «можем повторить». Человек же с ментальным расстройством просто попытался высушить на огне мокрые носки. Ещё один пример – тотальное уголовное преследование свидетелей Иеговы (запрещены в РФ – прим. «Рефорум»), одного из самых пацифистских религиозных течений, по обвинению в экстремизме.
Нужно ли преследовать людей, оправдывающих нацизм? Нужно ли уголовное наказание для экстремистов? Безусловно, да. Имеют ли отношение к экстремизму мирные свидетели Иеговы, или артисты – к оправданию нацизма? Очевидно, что нет.
Самый массовый и трагический случай вольного правоприменения в России – это осуждённые по статьям, связанным с производством, хранением и распространением наркотиков.
Сейчас в России в местах лишения свободы содержится чуть меньше 500 000 человек, из них треть сидит по «наркотическим» статьям. Примерно 100 000 человек (сейчас чуть меньше) каждый год пополняют их ряды. Но кто эти осуждённые? Среди них нет ни одного более или менее крупного поставщика, это потребители и/или мелкие курьеры, которых ловят чаще всего только потому, что их чуть более крупные кураторы, сотрудничающие с правоохранительными органами, время от времени сообщают о них «наркоборцам», таким образом покупая свободу себе.
Заместительная (метадоновая) терапия в России запрещена, но зачастую даже в местах лишения свободы приобрести наркотики можно без труда. Через несколько лет начинающий потребитель выходит на свободу полностью зависимым, судимость не даёт ему возможность трудоустройства, и он снова быстро оказывается в тюрьме, совершив ради приобретения дозы уже настоящее преступление.
Понятно, что реформа уголовного законодательства (грубо говоря, «за что сажать») невозможна без более широкой судебной реформы, без реформы силовых институтов, без пенитенциарной реформы. Эти давно необходимые России изменения полностью увязаны исключительно с наличием политической воли для проведения таких реформ. Однако мы можем констатировать только её полное отсутствие.
Даже небольшие шаги в сфере уголовной политики могут привести к спасению десятков, если не сотен и тысяч судеб
Но даже небольшие шаги в сфере уголовной политики могут привести если не к существенным результатам для страны, то уж точно к спасению десятков, если не сотен и тысяч судеб. Несмотря на то, что судьба конкретной личности ничтожно мала в сравнении с неким эфемерным общественным благом и уже тем более с государственными интересами (как до сих пор принято считать в России), неизбежное расширение цивилизационных норм может изменить это традиционное мнение.
Одним из самых простых и одновременно эффективных способов влияния на размер тюремного населения страны считается институт пробации. Несмотря на многолетние усилия правозащитников, юридического и адвокатского сообщества, институт пробации в России отсутствует.
Что такое пробация?
Это очень хорошая вещь. Это когда человека осудили, дали срок, но не изолируют от общества. Им ежедневно – именно так – занимается специальная служба пробации, которая реально знает всё о его проблемах: психологических, медицинских, семейных, социальных, трудовых. И помогает с ними справиться, привлекая все сопутствующие службы. При этом осуждённый знает: стоит ему сорваться – он тут же попадёт в настоящую тюрьму. Таких реально срывающихся обычно совсем немного, никто не хочет в тюрьму. Давно доказано: тюрьма не исправляет, она только изолирует человека от общества. А когда он освобождается из тюрьмы – он что, перестаёт быть опасным?
Скорее наоборот. В тюрьме он ожесточается, теряет полезные социальные связи и навыки, зато приобретает криминальные связи – и, возможно, навыки. На выходе человек оступившийся превращается в умелого и убеждённого преступника, у которого нет шансов начать новую жизнь: на работу не берут, счёт в банке не открывают, семья потеряна, жить негде и т.д. Зато есть криминальные связи и понимание, что другой дороги в жизни нет.
Институт пробации в России признан более или менее необходимым, но сил, средств и желания внедрять его нет. Потому что для его эффективности необходимы гражданские институты, прежде всего неправительственные организации, которые готовы носиться – то есть реально ежедневно заниматься – с такими людьми. А неправительственные организации в России по большей части иностранные агенты. Сотрудничество с которыми опасно.
Что ещё может заменить такую в реальности крайнюю меру, как лишение свободы?
Штрафодобывающая промышленность
Непосильные и непомерные штрафы взимаются по решению судов в основном с политических и гражданских активистов и с неправительственных организаций, особенно с тех, кто подпал под категорию «иностранные агенты». К криминальным деяниям небольшой или средней тяжести эта мера почти не применяется.
Пример: Псковская область, 2021 год, работник лесного хозяйства потерял работу. У него на иждивении родители-инвалиды, жены и четверо малолетних детей. Он берёт газовый баллончик и идёт грабить сельскую микрокредитную организацию, распыляет баллончик и добывает 15 тысяч рублей (примерно 120 евро). Физически никто не пострадал. Материальный ущерб – 120 евро. Преступник получает 4 года лишения свободы по статье «Разбой» (вооружённый).
Преступил ли гражданин закон? Безусловно.
Есть ли вина государства в этом преступлении? Очевидно.
Давайте посчитаем расходы государства (то есть налогоплательщиков): зарплата следователей, судьи и судебного аппарата, расходы на адвоката по назначению (то есть государственного), расходы на конвоирование, на содержание заключённого в местах лишения свободы. Прибавлять ли расходы благотворительных организаций (а они чудом нашлись, и все – иностранные агенты) на помощь семье?
Разумнее было бы направить усилия государственных социальных служб на решение проблем многодетной неблагополучной семьи, заинтересовать бизнес (путём предоставления налоговых льгот) или государственные организации в трудоустройстве гражданина с удержанием существенного штрафа из заработка с выплатой компенсации за причинённый ущерб.
В противном случае – то есть в реальности – гражданин отсидит (за счёт налогоплательщиков) в местах лишения свободы, где у него не будет возможности погасить материальный иск. Семья будет остро нуждаться, а по возвращении домой гражданин не сможет трудоустроиться (судимость этому мешает), помочь семье и всё равно останется должен потерпевшим. В чём тогда смысл лишения свободы?
Но давайте подойдем к главному. К тому, о чём споров нет и быть не может (как кажется). К насильственным преступлениям и преступлениям против детей.
С детей и начнем. Педофилия.
Сажать? Лишать свободы, репутации, будущего?
Я думаю, что да. Настаивала бы.
Химическая кастрация? Да я не против. Давайте поговорим об этом.
Но: но мы снова упираемся в проблему правоприменения.
Самый типичный пример в России – раздел жилплощади. Развод, или раздел наследства – да что угодно может быть, включая просто ревность. Гражданин/гражданка просто пишет заявление в полицию: когда моему ребенку (детям) было 1-2-3-4 года, этот человек демонстрировал им половые органы. Известен случай, когда человеку (случай известный, это Владимир Макаров, можно посмотреть в поисковиках) дали реальный срок по обвинению в педофилии по отношению к собственной дочери на основании её детского рисунка, где был изображён кот с высоко поднятым хвостом. Экспертиза сделала вывод, что ребёнок видел эрегированный фаллос.
В России срок за преступления против детей очень значительный, обычно это 12-14 лет. Этот срок легко позволяет решить жилищные, например, проблемы. При этом сама экспертиза находится на уровне оценки рисунка кота.
К тому же здесь есть сопутствующая проблема. Как известно, домашнее насилие в России декриминализовано (что автор решительно осуждает). Но что мы наблюдаем на местах? Сотрудники полиции, к которым обращается жертва домашнего насилия (обычно это женщина, сообщающая о побоях со стороны мужа или сожителя) говорят жертве, что они не в силах этому помешать. Однако, сочувствуя её проблеме, они рекомендуют ей написать заявление не о побоях, а о педофилии. И тогда они смогут принять меры. Зачастую после этого заявитель/заявительница пытается отозвать своё заявление о педофилии, но оно не имеет обратной силы.
Оговорюсь: обвинения в педофилии зачастую имеют под собой реальные факты совершения именно этого преступления. Но расследуются они точно так же, как и выдуманные. И сроки лишения свободы одинаковые. При этом в отдельной группе риска находятся детские преподаватели и врачи: тренеры, учители музыки, педиатры. Известен случай, когда детский офтальмолог был осуждён за то, что подсаживал ребёнка в присутствии бабушки и медсестры за прибор для измерения дефектов глазного яблока, что требует касания ребенка. Доктор коснулся ягодиц и получил 9 лет строгого режима.
Как избежать подобных случаев? Для этого существует институт экспертизы. Однако он фактически уничтожен в России, суды принимают к сведению только ту экспертизу, которая санкционирована следствием. А следствие заинтересовано в результатах своей работы в виде реальных сроков лишения свободы.
Другие насильственные преступления: убийства, покушения на убийства, тяжкие телесные повреждения. Здесь тоже очень интересно. В отличие от педофилии, это процессы открытые, здесь возможен суд присяжных. Здесь тоже есть проблема правоприменения, которую суд присяжных может решить: когда доказательства вины неочевидные, и особенно когда на суде подсудимые заявляют о пытках (что встречается в России всё чаще), один или даже два суда присяжных подсудимого, находящегося обычно в СИЗО много месяцев или лет, могут и оправдать. Другое дело, когда речь идет о непредумышленном убийстве или убийстве с целью самообороны. Здесь, например, один из самых распространенных случаев – непредумышленное убийство при попытке изнасилования. Известны десятки случаев, когда жертва сексуального домогательства получает огромный реальный срок, по разным причинам не прибегая к суду присяжных.
Суд присяжных помогает избежать многих судебных ошибок. Однако есть несколько групп уголовных статей, по которым суд присяжных невозможен
Суд присяжных помогает избежать многих судебных ошибок. Однако есть несколько групп уголовных статей, по которым суд присяжных невозможен. Это экономические преступления и измена Родине, а также шпионаж.
Измена Родине (или шпионаж, совершенно другая статья, но суть одна, что лично вам предъявят, зависит от обстоятельств типа места вашего рождения) – это популярнейшее обвинение в современной России. По статье «Измена Родине» сидят убеждённые государственники и путинисты, учёные с мировым именем и продавщицы сочинского ларька. Что конкретно им вменяют, неизвестно – это государственный секрет, достаточно посмотреть на дело журналиста Ивана Сафронова.
Про шпионаж советую почитать о деле Карины Цуркан, топ-менеджера одной из ведущих в России энергокомпаний, обвинённой в шпионаже в пользу Молдовы (по месту рождения). Из засекреченного обвинения известно только одно обстоятельство: Карина Цуркан получила 15 лет лишения свободы по показаниям секретного свидетеля, который сказал, что она виновата. Никаких других подробностей ни общественность, ни адвокаты так и не узнали.
Безусловно, подобные процессы должны быть открытыми: общество должно понимать, что такое преступление и что такое наказание. Без этого любые сроки и любые обвинения со всей очевидностью становятся похожими на выдумку спецслужб.
Как ни странно, но в ту же группу «фантазийных» дел могли бы войти и экономические дела. Сейчас они не самые популярные в России, пик раскулачивания явно прошёл. Однако сама по себе трактовка экономических преступлений очевидно требует доработки юристов. В этой области официальное правоприменение претерпело значительные изменения: от признания преступлением извлечение прибыли (покупали дешевле, продавали дороже) до оспаривания решений иностранных и международных судов (как в деле ЮКОСа, например). Судебные процессы в экономической сфере тем не менее остаются состязаниями профи с профанами, облечёнными властью. Преступления в сфере экономической деятельности расследуются обычно теми же следователями, которые ведут дела о мелких кражах. У них нет ни соответствующей квалификации, ни образования, ни опыта.
Что со всем этим делать?
Помимо широкомасштабной судебной реформы, реформы силовых ведомств и пенитенциарной системы, можно предложить простое и эффективное решение: расширение функций суда присяжных в России.
Да, спецслужбы научились контролировать и отбор присяжных тоже. Нужно это понимать и признавать. Что мы можем противопоставить этому в условиях тотального политического контроля за судебной и силовой системами?
— Требовать расширения функций суда присяжных и, по возможности, переводить судебное следствие именно туда;
— планировать в перспективе внедрение программы Innocence (Невиновность) в российской адвокатуре;
— разработать и в перспективе осуществить концепцию реформирования уголовного законодательства в России.
Что касается лишения свободы, повторю ещё раз несколько аксиом:
— Лишения свободы – это крайняя мера.
— Лишение свободы никого еще не исправило.
— Лишая свободы, мы должны учитывать права потерпевших.
— Закон и его применение людьми – разные вещи.
— Закон тоже принимается людьми.
Тюрьму люди придумали примерно пять тысяч лет назад. Раньше, чем пирамиды. Люди сажали в ямы и тюрьмы других людей, которые им не нравились. Они были их врагами, они были из другого племени, они поклонялись другому богу.
Железная маска, неправильные жёны, неудачливые наследники, потом революционеры, контрреволюционеры и наоборот.
Главное – одни (которые сажали) были сильнее других (которых сажали). Историки спорят, кто из них был прав. Или не спорят, но Железной маске от этого не легче.
Мы и правда хотим всё это повторять?
Автор – директор благотворительного фонда помощи заключённым и их семьям «Русь Сидящая» (включён Минюстом в реестр иностранных агентов).