Государство в его нынешнем виде – достаточно новое явление. А идеалы свободной политической жизни добродетельных мужей были во многом воплощены уже в древнегреческом полисе. О них писали Платон и Аристотель, потом Цицерон. Они были переоткрыты в период Ренессанса в северной Италии, развиты в контексте революционных событий в Англии XVII в., частично реализованы отцами-основателями США в ходе борьбы за независимость. Современный республиканизм отличается от других идеологий тем, что он не стремится быть современным: он основан на обращении к античным идеалам и отказе от аксиом политической философии Нового времени; с современностью приходится считаться лишь в тактических политических решениях, но не в идеалах и ценностях республиканского движения. Андрей Быстров, ведущий эксперт Центра республиканских исследований, рассказывает, зачем нам сейчас изучать Цицерона, почему первой реформой должна стать именно образовательная, что может и должно удерживать людей вместе – а также даёт подсказку, как не стать идиотом (в древнегреческом смысле).
— Чем нам сейчас поможет республиканизм?
— Республиканизм – это своего рода политический будильник, который должен помочь человеку проснуться, осознать, в какой политической реальности он живет, и отбросить всевозможные клише. Привычное не значит необходимое.
Что представляет собой политическая философия республиканизма? Республика, следуя классическому определению Цицерона, подразумевает общее дело народа. Народ – это не аморфная масса сограждан, которых объединяет лишь дизайн паспорта: Цицерон понимает под народом общность людей, которых связывает общность интересов и согласие в вопросах права.
Ни одно нынешнее государство этому описанию не соответствует, хотя практически каждое из них так или иначе обосновывает свою претензию на власть с помощью концепции «народного суверенитета». Для современного человека государство – это по большей части что-то вроде стихийного бедствия, абстрактная и незыблемая данность, материализующаяся разве что в образе полицейского и чиновника. Для многих оказывается открытием, что государство не тождественно обществу, оно является лишь одной из возможных его проекций на политическую сферу. Человеческой истории известны и другие формы социально-политической организации: античные полис и республика, политический и правовой плюрализм средневековья, коммуны Нового и Новейшего времени. Республиканизм сегодня оспаривает тезис о неизбежности организации мира как системы национальных государств, которая, кстати, окончательно сложилась только к концу XVIII в. По меркам истории, государство – это совсем «зелёная» форма политической организации общества.
Вернёмся к определению Цицерона. В качестве эксперимента предлагаю вам выйти на улицу и поймать человека с похожим на ваш паспортом: вероятность, что вы найдете того, с кем вы, что называется, смотрите в одну сторону, исчезающе мала. Это касается не только России, но и всех государств планеты Земля, представляющих собой не более чем систему организованного насилия над большими анонимными группами, которые именуются населением.
И даже США, считающиеся обителью современной демократии, наследуют родовую травму государства, связанную с фундаментальными противоречиями, которые касаются принципов общественного устройства. Сторонники Трампа выступают за Первую поправку, право на ношение оружия, частную собственность, сторонники Байдена – за фактическое равенство, экономическое перераспределение, позитивную дискриминацию, защиту ЛГБТ и пр. Примирение между этими группами, исповедующими прямо противоположные идеалы, благодаря выборам – скорее не примирение, а все то же принуждение, которое зачастую зависит от нескольких процентов голосов сомневающихся.
Нужно продемонстрировать альтернативные формы человеческого общения. Вопрос Руссо по-прежнему, если не более, актуален: как же так получается, что человек рождён свободным, но повсюду он в оковах?
Республиканская же философия важнейшей ценностью провозглашает свободное политическое сообщество, заботящееся об общем деле (res publica) и защищающее от посягательств внешних врагов и внутренних тиранов свои частные дела (res privata) – именно для этого необходимы общий интерес (сходные представления о добродетельной и благой жизни) и согласие в вопросах права (единство подходов к справедливому разрешению споров и институциональному устройству политики).
Что касается пользы от обращения к республиканизму здесь и сейчас – я вижу его задачу в актуализации вышеназванных свободолюбивых практик и опыта древних в современности. Всё начинается с изменений идеологического климата: необходимо развенчивать миф о тождественности государства и общества, который активно вдалбливается уже в школе на уроках обществознания. Нужно продемонстрировать альтернативные формы человеческого общения. Вопрос Руссо по-прежнему, если не более, актуален: как же так получается, что человек рождён свободным, но повсюду он в оковах? Как известно, любое выздоровление начинается с осознания своей болезни; в первую очередь философия республиканизма нацелена на изменение взгляда на мир.
Повторюсь: именно тип мышления предопределяет политическую практику. Будь то буржуазные революции или октябрьский переворот, welfare state или век демократий и прав человека. Да и само государство немыслимо без интеллектуальной эквилибристики Бодена и Гоббса. Маркс ошибался: именно сознание определяет бытие. То есть республиканизм – это буквально третий путь в условиях навязанной чёрно-белой картины государственного мира. Более того, республиканизм имеет и некоторые тактические преимущества для наших соотечественников: он свободен от отрицательных коннотаций, которыми отягощены понятия либерализма и демократии из-за травматичного опыта политических экспериментов 90-х.
— Античная демократия в её классическом виде сейчас невозможна. Как республиканизм может выглядеть на практике?
— Демократия, демократизм в широком смысле слова – потерявшая изначальный смысл античная идея, которая сегодня узурпирована дискурсом национального государства, парламентского представительства и фундаментальным отчуждением народа от политики. Древние назвали бы современную «демократию» скорее олигархией.
Люди сегодня исключены из политической жизни: участие даже в так называемых развитых демократиях сводится лишь к тому, что человек один раз в энное количество лет может бросить бюллетень в урну. Ещё Руссо утверждал, что когда английский народ считает себя свободным, он горько ошибается: он свободен только во время выборов членов парламента, но как только они выбраны, он становится рабом, он – ничто. Как нельзя за другого пить и есть, так и не может воля одного быть в полном смысле представлена другим человеком. То есть народный суверенитет – это обычная легитимизирующая фикция, которая пришла на смену божественному праву королей, новое божество, оправдывающее власть одних над другими. В многомиллионной толпе народный суверенитет невозможен даже чисто технически.
И когда мы говорим о первых шагах, которые могли бы способствовать более свободной жизни и приближению республиканского идеала, стоит задуматься о серьёзной децентрализации власти, о создании реального местного самоуправления, о селективном налогообложении, о восстановлении живой непосредственной связи между людьми. Это значительно сократит отчуждение власти от людей, позволит сформировать представление о культуре личной ответственности.
Республиканизм на практике начинается с активного политического участия. Но в современных условиях невозможно полноценно заниматься реальной политикой: силы государства и людей доброй воли несоразмерны. Поэтому необходима культурная революция. Нужно подготовить изменения в умах, развеять морок этатистской парадигмы, выстроить горизонтальные связи между своими. Так что мы прежде всего политические философы, а не мечтатели-реконструкторы.
Да, мы верим, что все ключевые идеи уже были проговорены в античности, что необходимо «исправление имён» и отказ от нововременной парадигмы мышления о политике. Но необходим и поиск новых политических форм и практик, отвечающих духу и идеалам республиканской мысли – именно этим мы преимущественно и занимаемся в ЦРИ, наряду с просветительской работой. Первоочередная задача для республиканцев сейчас – противостоять современной этатистской парадигме мышления, воспитывать поколение людей, свободно мыслящих и не скованных идеологическими клише.
Это необходимое условие для республиканизма на практике.
Хотелось бы донести до широкой аудитории, что политическое участие не сводится к борьбе за мандаты и пламенным речам в парламенте.
То, что понимали под этим древние, и то, что понимается сейчас, – две большие разницы. Макиавелли писал, что закон только тогда является освобождающим инструментом и реализует человеческую устремлённость к свободе, когда гражданин непосредственно принимает участие в его создании, как это делали древние греки, римляне, жители средневековых свободных городов – приходя на агору или площадь, участвуя в собраниях, имея доступ к власти. Тех, кто не участвовал непосредственно в политике и был озабочен только частными делами, греки называли идиотами.
— Те, кто не хочет участвовать в политике, по-прежнему идиоты?
— Если говорить о политике в современном смысле, то понятно желание некоторых людей «учить санскрит» и не иметь ничего общего со спектаклем, опосредующим насилие и обогащение.
А вот если говорить о республиканском взгляде на политику – да, идиоты. Мышление куркуля противно достойному человеку не менее, чем государственный порядок. Собственно, лишённые воображения лавочники во многом и проложили дорогу тотальности государственной власти в Новое время. Появление бюрократии, то есть класса профессионалов, чей профессионализм зачастую сводится к тому, что эта деятельность – единственный источник их дохода, стало возможно не только благодаря всё нарастающей специализации труда, но и благодаря потворству конкретных людей, готовых отдать управление публичными делами третьим лицам (сократив временные издержки) в обмен на возможность зарабатывать деньги.
Человек постоянно, каждым своим вдохом, вынужден бороться с надвигающейся смертью. Общественный организм, любое политическое объединение существует в этой же логике. Доминирование частного интереса разлагает общество, и большинство работ по республиканской теории посвящено тому, как противостоять этому внутреннему разрушению. Как только мы начинаем заботиться о частных делах больше, чем о публичных, мы делаем первый шаг к коррупции и к тирании. Поэтому помимо понятий общего блага, свободы и собственности республиканская философия уделяет такое внимание категории добродетели. Нельзя соглашаться с известным тезисом современности «принимай себя таким, какой ты есть». Нельзя себя принимать таким, какой ты есть! Так ты лишаешься возможности стать тем, кем ты можешь стать, – а в пределе и тем, кем ты должен стать.
Когда Аристотель говорит, что человек – политическое животное, он подразумевает, что именно участие в политической деятельности отличает его от животного. Все подлинно человеческие категории – труд, культура, свобода, долгосрочное планирование, – реализуются только совместно. Даже со-знание – продукт коллективный. Известная цитата Мартина Нимёллера «Когда они пришли за евреями…» для меня верна в отношении любого государства: отсидеться не получится, оно в любом случае постучится в вашу дверь. Жить тихо значит жить несвободно.
В отличие от марксизма, республиканизм не предлагает волшебного преображения человеческой природы; не будет никакой утопии, никакого коммунистического рая. Зато республиканизм предлагает честно взглянуть на вещи и на самого себя, попытаться вернуть истинный смысл словам и понятиям. Найти своих и не успокоиться, спросить себя, кто мы, откуда, куда мы идём.
— Может ли республиканский способ организации общества как-то влиять на участие этого общества в войне?
— Современные государства – это анонимные воображаемые сообщества, где люди на самом деле друг друга не знают, их единство связано только с тем, что им выдали одинаковый паспорт и они вынуждены подчиняться единым правилам, которые для них создают третьи лица. Чтобы сохранять внешний порядок при таких вводных, государству необходим общий враг: в отличие от королей, которые честно воевали от своего имени, чтобы захватить блага и земли соседа, тем самым увеличив свою собственность, нынешние государства воюют в первую очередь ради того, чтобы обеспечить и объяснить непрестанность внутреннего насилия.
Во время войн страдают конкретные люди, государства же усиливаются; у них появляется новый повод утверждать необходимость подчинения именно им. Если люди объединены вокруг общего интереса, нет необходимости и потребности выстраивать свою идентичность через противопоставление другим. Так что да, республиканская философия и организация жизни повлечёт минимизацию внешних противостояний.
— Как вы сами стали республиканцем?
— Меня с юности волновала политическая мысль. Вкупе с обострённым восприятием несправедливости социального устройства – а у молодых оно всегда обострённое, и нет ещё тех обременений, которые связывают любое идеалистическое устремление цепями быта взрослого человека, – это стало хорошей почвой для восприятия философии республиканизма.
Начиналось всё с национализма – первичной и примитивной формы преодоления собственной эгоистической ограниченности; в условиях либерального диктата 90-х это было ещё и своеобразной формой протеста против господствовавшей на тот момент идеологии. Поэтому не надо смотреть на молодых националистов с ненавистью: зачастую у них альтруистические устремления, но в силу неопытности люди выбирают ложные формы их реализации. В какой-то момент я тоже осознал, что это тупиковый путь: даже если ты готов заботиться об общем благе тех миллионов, кого ты считаешь своими, то остальные «свои», связанные только необходимостью подчиняться одним и тем же правилам, которые придумывают третьи лица, в этом не заинтересованы, говоря по-республикански – нет согласия в вопросах права и общности интересов.
Благодаря предмету «История политических и правовых учений», который я сейчас уже преподаю сам, я подробно познакомился с анархистской мыслью, и русские успехи в данной области меня поразили – как и очевидность идеи, которая ставит свободу человека превыше всего. В конце нулевых водоворот политических событий в нашей стране встроил меня на какое-то время в рамку бинарного противостояния status quo vs либерализм, однако впоследствии стало очевидно, что либерализм непоследователен в деле человеческой эмансипации: он действительно подтачивает когти тирании, но обрезает крылья свободе. Если человек свободен, он вправе выбирать формы общежития – но это означает конец государства, в том числе и либерального.
Республиканизм – больше, чем учение, это стиль мышления. Это убеждённость в наличии объективных законов и категорий, позволяющих говорить, что есть красивое и уродливое, нормальное и ненормальное, мужское и женское, добродетельное и порочное. Это защита ценностей, связанных с самоуправлением, свободой, добродетелью, частной собственностью и неизбежной – как бы неудобно это ни звучало – естественной иерархией. Больше общества, меньше государства. Мне кажется, быть республиканцем – это одновременно быть против всех и быть за человека.
Нужно воспитать поколение людей, ценящих идеалы добродетели и свободы, людей с неприятием тирании, лизоблюдства, сервильности. Тогда политическая практика может стать подвижной и восприимчивой к изменениям.
— Порекомендуете ключевые работы, пронесшие республиканский дух сквозь века?
— Minimum minimorum – «Политика» и «Никомахова этика» Аристотеля, диалоги «О республике» Цицерона (в русском переводе, правда, «О государстве» – хотя, конечно, это совсем разные понятия), «Государь» Маккиавелли, «Заметки о штате Виргиния» одного из авторов Декларации независимости, Томаса Джефферсона.
Дальше американские и русские анархисты: «Не измена» Лисандра Спунера, «Записки революционера» Кропоткина, «Государственность и анархия» Бакунина. Положение русского анархизма в наследии мировой политико-правовой мысли уникально: ни русские марксисты, ни тем более русские либералы не сказали практически ничего нового. Когда же мы говорим «анархизм», мир прежде всего вспоминает фамилии наших соотечественников. Это вдвойне любопытно, учитывая предельно власть-центричный характер всей русской политической истории, и подтверждает тезис о том, что другая Россия возможна.
Дальше правые либертарианцы: «Этика свободы» Мюррея Ротбарда и «Демократия – низвергнутый бог» Ханса-Хермана Хоппе.
Если говорить об истории республиканской мысли, то посоветую «Свободу до либерализма» Квентина Скиннера и «Момент Макиавелли» Джона Покока, «Кровь патриотов» Родиона Бельковича и отчасти «Теорию республики» Сержа Одье (хороший выбор для ликбеза, но читать нужно критически).
— Верят ли республиканцы в окно возможностей?
— Верят, но верят и в то, что политика требует выбора подходящих средств для достижения поставленной цели. Аристотель учил, что храбрость состоит в том, чтобы избегать крайностей трусости и безрассудства. В этом проявляется добродетель.
Я не считаю, что кто-то это окно прорубит: будущее нужно, конечно, готовить самим. Нужно учиться у древних, учить этому других. Я искреннее верю, что только воспитание свободных людей может изменить ситуацию. Культура определяет правопорядок. И в таком случае именно сфера образования должна стать первой республиканской целью: отмена навязанной стандартизации мышления. Пусть расцветают сто цветов. Без этого самые продуманные планы, самые непротиворечивые законы не изменят реальный правопорядок: всё зависит от носителей тех или иных представлений, которые связаны этими законами.
Как я уже говорил, нужно воспитать поколение людей, ценящих идеалы добродетели и свободы, людей с неприятием тирании, лизоблюдства, сервильности. Тогда политическая практика может стать подвижной и восприимчивой к изменениям.
Что касается законодательных реформ – законов точно не должно быть так много, как сегодня. И они не должны ограничивать столь широкую сферу человеческой жизни. Вместо принципа, к окончательному воплощению которого мы движемся – «запрещено всё, что прямо не разрешено», – нужно вернуться к известному со времён римского права «разрешено всё, что прямо не запрещено». Запрещено покушаться на собственность и причинять другому физический вред. Общеконституционные нормы должны быть прямым выражением воли политической общности, менее значимые – располагаться уровнем ниже, ближе к человеку, устанавливаться в отношении не столь больших групп (мы возвращаемся к расширению полномочий на местном уровне, где люди могут вступать в непосредственные отношения). Кстати, выражение вами фундаментального согласия с конституционными основами – это всего лишь готовность признать авторитет уважаемых сограждан в вопросах законотворчества. Оно не даёт им полномочий устанавливать уголовную ответственность в отношении неугодных или возлагать произвольные налоги.
— Но кажется, что всё это упирается в масштаб современных государств: что можно в полисе, мало представимо в любой нынешней столице. Вариант общего дела предполагает же некий консенсус?
— Предполагает. Кстати, на латыни консенсус – это еще и со-чувствование.
Есть определённые технические сложности с большими сообществами, настоящую республику на территории современных государств не организовать. А с другой стороны – нужны ли нам эти большие государства? Может, лучше иметь тысячу миролюбивых лихтенштейнов, которые создадут конкуренцию юрисдикций?
Я упоминал США в отрицательном контексте – но можно обратиться и к положительному опыту Штатов, где каждый субъект сохраняет определённые республиканские элементы: там есть своя налоговая система, уголовное судопроизводство находится преимущественно в ведении штатов и многое другое. Штат сам определяет, что правильно, а что нет для его жителей, и если он образован консерваторами, считающими аборт убийством, – никто не может навязать им свое мнение. Каждый state в этом смысле скорее эквивалент государства, в полном соответствии с этимологией (а вот русское слово «государство» намекает нам, что объединение по-русски происходит вокруг фигуры государя).
Хотя страшен, конечно, не размер государства, а сама его сущность, природа этой власти – и в небольшой стране при желании можно устроить Кампучию. Мы не отрицаем возможность крупных республиканских политических образований: вопрос в пределах их власти, в полномочиях, которые можно доверить таким образованиям.
Так что технические сложности есть, но опыт политической истории говорит нам, что они преодолимы.
Единое пространство может быть предельно автономным.