Колониализм в путинской риторике – ругательство: в нём обвиняют страны Запада, а сам Путин публично гордится тем, что «в XX веке именно наша страна возглавила антиколониальное движение». Между тем вызванная, помимо прочего, имперскими чувствами агрессия России против Украины заставила многих задуматься о деколонизации самой России. Сергей Абашин, социальный антрополог и исследователь стран Средней Азии, на примере одного региона рассказывает, как могут строиться отношения колоний и метрополии и почему сейчас они хуже, чем при СССР.
Завоевание Казани мы худо-бедно помним, завоевание Кавказа тоже – помогают Пушкин и Лермонтов. А о завоевании Средней Азии все забыли. В русской культуре о нём напоминает только живопись Верещагина (даже книга Салтыкова-Щедрина «Господа ташкентцы» – не про Ташкент, там ставятся общественные вопросы).
Средняя Азия была вне поля зрения и в сам момент завоевания. Оно было стремительным и кровавым (что тогда скорее было предметом гордости: в Азии любят силу, и мы показали им силу), длилось с 1862-го до середины 1880-х и пришлось на эпоху либерала-освободителя Александра II. 6 или 7 военных экспедиций проходили с довольно большими жертвами и разрушениями, города бомбились, поселения сжигались. В итоге все тогдашние среднеазиатские государства признали своё поражение, часть вошла в состав Российской империи как подданные, Бухара и Хива образовали протектораты, независимые во внутренней политике, но внешнюю обязанные вести с оглядкой на Россию.
Ни в музеях, ни в учебниках нет подробного описания того завоевания. Оно почти исчезло из мемориальной памяти. Это было последнее большое завоевание Российской империи, но российское общество не очень понимало, зачем мы её завоевываем. В дневнике министра внутренних дел Петра Валуева есть примечательная запись: «Сегодня пришло сообщение, что генерал Черняев взял Ташкент. Никто не знает, почему и зачем». Было много скандалов из-за коррупции, воровства, было непонимание, зачем тратить деньги и силы на юге, непонимание, кому и что мы пытаемся доказать.
Это отношение к завоеванию Средней Азии, к попыткам интегрировать её в состав государства сохранилось до самого последнего времени. Другой Черняев, помощник Михаила Горбачёва, пишет в дневнике, что в Туркменистане происходит чёрти что, будто 70 лет советской власти не было, и не послать ли их подальше, зачем они нам?
В середине позапрошлого столетия одно из обоснований колонизации было экономическим, хотя и отложенным: в регионе были золото и хлопок – на этом сырье выросла вся экономика Британии, а американский хлопок из-за Гражданской войны перестал поступать на европейский рынок. Было обоснование геополитическое: это беспокойный регион, там всё время войны, нет торговых путей, процветает рабство. Нужно его умиротворить, принести туда науку, культуру, а может быть, и православие.
Было геополитическое объяснение: после неудачной Крымской войны Средняя Азия может стать козырем, который позволит угрожать Британской Индии и торговаться с Британской империей. Генерал Скобелев любил говорить, что Средняя Азия нам нужна не сама по себе, а чтобы обменять её на Константинополь.
А ещё Российская империя завоёвывала новые земли, потому что так поступал Запад. «В Европе мы были приживальщики и рабы, а в Азию явимся господами», – писал тогда Достоевский. Ущербность, стремление доказать Европе, что мы не хуже, совмещалось с чувством собственного превосходства: мы поступаем с колониями лучше, чем Запад, мы не завоёвываем, а присоединяем, причём мягко, человеколюбиво. Мы до сих пор чувствуем зависимость и вторичность по сравнению с Европой и в то же время спорим с ней. Мы не спорим со Средней Азией, и большинству всё равно, что там происходит.
В статусе и правах мусульманские подданные Российской империи были ущемлены: во время выборов в первую Думу от Туркестана было избрано 13 человек, 6 от мусульман и 7 от колонистов, хотя мусульманское население составляло около 95% жителей региона. Так что распаду империи в регионе порадовались. Более того, многие историки считают, что сам распад начался в Средней Азии. В 1916-м, за полгода до февральской революции, там произошло мощное антиимперское восстание – оно стало ответом на мобилизацию местных мусульман на фронт Первой мировой, которую Николай II пытался провести в обход закона. Кровавую историю кроваво подавили, а потом отправили в Туркестан комиссию для изучения восстания. Её возглавил Александр Керенский, который сам вырос в Ташкенте (из Туркестана родом и будущий соперник Керенского генерал Корнилов). Вернувшись, Керенский выступил в Думе с речью, обличающей царскую политику в регионе. Ниточки революций вообще часто ведут в колонии, на окраины. Сталин тоже происходил из колониальных владений Южного Кавказа.
Для мусульман революция была шансом. Жители смогли продвигать свою повестку, свои интересы и требования. Большевики объявили Туркестанскую автономию, кооптировали свой состав в местную элиту, многие мусульманские активисты продвинулись в политической сфере. С другой стороны, шло кровавое подчинение региона заново: в 1918-м Туркестанскую автономию кроваво разгромили, в 1920-м захватили Хиву и разбомбили Бухару. Большевики боролись с местными повстанцами – басмачами, как их называли в советском кино.
Так или иначе, по поводу Российской империи консенсус есть: это точно была колониальная империя. По поводу СССР консенсуса нет. Есть исследователи, которые считают, что Союз тоже был колониальной империей, есть те, кто видит в нём империю с коллективными практиками (т.е. она не только подавляла, но и эмансипировала). И есть специалисты, полагающие, что это была уже не империя, а мобилизационное государство элитарного типа, которое установило тоталитарные порядки для всех без исключения граждан, чтобы быстро пройти модернизацию.
Государства Средней Азии отделились, но гораздо более зависимы от России, чем раньше
Моя точка зрения – между второй и третьей. В СССР мы находим множество свидетельств неравенства: хлопок превратил Среднюю Азию фактически в сырьевой придаток, местным было сложно попасть в центральную элиту. Видим процесс русификации: после Второй мировой местные языки начали исчезать из общественного пространства. Знаем о неформальной ксенофобии и расизме. Но мы находим и много эмансипаторских вещей: существовало формальное равенство, все без исключения имели доступ к образованию, медицине. Выходцы из Средней Азии всё же порой занимали высшие посты в Москве и могли лоббировать интересы региона, туда шли серьёзные инвестиции. Узбечка Ядгар Насриддинова была самой статусной женщиной Союза – председателем совета национальностей ВС.
Истоки турбулентности, которую мы сейчас наблюдаем, ищут в советском времени. Но постколониализм не обязательно следует из колониализма, иногда он возникает из собственных оснований. Сегодня его больше, чем в Союзе 1920-х . Государства Средней Азии отделились, но гораздо более зависимы от России, чем раньше – в военном, экономическом смысле. Через Россию идут важные для них железные дороги и трубопроводы. Подчинения и неравенства больше, ксенофобия процветает. Лоббирование осложнено, российские инвестиции в регион не идут: России это уже не нужно.
В плане мигрантов колониальности стало больше, чем в СССР. В 1970-1980-х миграция была организованной, Москва переселяла рабочих-лимитчиков в специально созданные совхозы в среднеазиатском стиле, люди, приезжая, тут же получали доступ к поликлиникам, больницам, школам, получали ту же зарплату и формально имели те же права, что и местные. Сейчас трудовая миграция из Средней Азии в Россию очевидно напоминает миграцию из прежних колоний в метрополии – из Северной Африки во Францию, из Пакистана – в Британию. У мигрантов всегда проблемный статус, их экономически эксплуатируют, их легко депортировать или посадить в кутузку, у них ограниченный доступ к медицине и образованию.
В 1960-е много дискутировали: советский народ – это нация или не нация? Решили, что не нация, а новая историческая общность людей, сейчас бы сказали – постнациональная. Национальные различия, идентичности и языки не исчезают, это советская идентичность и культура надстраивается над национальными. Понятно, что под советской часто подразумевалась русская: русский язык был чертой советского человека, русские символы вроде московского Кремля подавались как общесоветские. Но хотя за идеей советского народа и стояла идея русификации и интеграции местных народов в метрополию, все понимали: сделать из них русских не получится, получится лишь создать комбинации советского и национального, разные для разных регионов. Зато с помощью фильмов, книг и пр. получилось сформировать некую общесоветскую идентичность. Этого опыта социализации нет у большинства нынешних жителей Средней Азии. Наивно думать, что они проголосуют за возращение в прошлое.
После 1991 г. в странах Средней Азии по-разному происходила отстройка от Союза: у всех были разные ресурсы и разная степень зависимости от России (а уровень зависимости влияет на формирование политики памяти), разный размер русскоязычной общины. Но какие-то практики были и есть везде. Поднимается статус местных языков, меняется топонимика, сносятся символы и памятники, советская архитектура постепенно либо прячется, либо сносится. Встречаются противоречия: например, в Ташкенте есть музей памяти жертв репрессий, 30 августа, в день памяти жертв репрессий, всё руководство Узбекистана идёт к музею и поминает репрессированных и в советское, и более ранее время. В том же Ташкенте стоит памятник воинам, погибшим в 1855 г. при штурме города, в их числе генерал Черняев, взявший Ташкент, по мнению современников, непонятно зачем и для кого.
Антиколониальная повестка за последний год поднялась из разных точек – Бурятия, Якутия, Забайкалье, Узбекистан. Это важно, но стоит помнить: не любое насилие и подчинение можно назвать колониальным. Иначе само это слово теряет смысл, становится метафорой либо ярлыком, а не термином – академическим, аналитическим и потом правовым. У колониализма есть несколько явных признаков: это завоевание одной страны другой (или другого народа, или региона), где одни несут цивилизацию, а другие её принимают. Где мы понимаем, где метрополия, а где колония, а у жителей той и другой разные статусы и возможности. Поэтому мы не можем описать сегодняшнюю Россию как колониальную империю. Возможно, это национализирующее государство: мы видим активную риторику про русский мир, язык, народ. И можно говорить о пост- или постпостколониальных практиках, которые использует национализирующее государство в отношении разных групп населения. Возможно, для описания ситуации пора изобретать новый аналитический базис, придумывать другую картину мира – он за последние 200 лет сильно изменился. Но в этом новом понятийном аппарате хорошо бы сохранить чувствительность к насилию, неравному статусу разных людей, к иерархии, которые точно есть в словах «колониальность» и «постколониальность».
Материал подготовлен по итогам дискуссии на канале «О стране и мире».