Что происходит с правами женщин на Северном Кавказе

«Рефорум» обсудил с экспертами нарушения прав женщин на Северном Кавказе. Правозащитницы и журналистки рассказали, чем рискуют жительницы региона, начиная с младенчества, почему они не стремятся обращаться в суды и какие правовые системы в принципе работают в регионе. Поговорили и о светлых сторонах традиций и праве на хиджаб.

«Большинство наших дел – проблемы отъёма детей у матерей после разводов и смерти отца», – рассказывает Ольга Гнездилова, адвокат «Правовой инициативы»: в Чечне и Ингушетии ребёнок по традиции считается принадлежностью отцовской семьи. В случае развода сам отец не обязательно занимается воспитанием – передает детей своей матери, сестрам, – родной же матери часто не разрешают даже видеть детей. С детьми иногда жестоко обращаются, Гнездилова вспоминает случай ампутации конечности у девочки, все же изъятой из отцовской семьи.

На Кавказе действует сразу три свода правовых норм, напоминает адвокат: российское законодательство, шариат (религиозные предписания, основанные на тексте Корана) и адаты – своды местных обычаев, традиционное право. Верховенства какого-то одного права нет, власти жонглируют всем тремя системами так, как им выгодно, это вопрос договорённостей.

Верховенства какого-то одного права нет, власти жонглируют всем тремя системами так, как им выгодно, это вопрос договорённостей

В шариате ребёнок должен находиться с матерью до 7 лет. Российские суды и на Кавказе встают на стороны матерей. Но решения и религиозного, и светского суда регулярно не исполняются: «Мы оказываем психологическую помощь матери, обращаемся в европейские суды, стараемся, чтобы их решения были воплощены в жизнь. Нескольких детей удалось вернуть – но это капля в море».

Никто не знает, сколько детей на Северном Кавказе растёт без мам, отмечает журналистка Лидия Михальченко. В попытке выяснить это она с коллегами провела в Чечне, Ингушетии и Дагестане опрос – из 1,5 тысяч участниц 18% лично столкнулись с проблемой (либо им не давали общаться с матерью, либо они сами матери, отлученные от детей). Четверть опрошенных замужних женщин хотели бы расторгнуть брак, если бы не риск отъёма детей. «Многие женщины винят в отъёме детей себя, что они что-то не учли, были плохими жёнами. И так как проблема не ставится как системная, как часть дискриминации женщин, к её решению невозможно подойти системно, это будут единичные случаи в суде, – отмечает Михальченко. – Я сейчас в Грозном, только вышла от массажистки, у которой муж отнял детей. Она не идёт в суд, потому что девочкам нужно же выйти замуж , а как они выйдут, если мать судилась с отцом. Подавать на алименты – тоже позор. Женщину все стыдят – от собственной семьи до руководителей региона». К счастью, сейчас ряд таких стигм начинает преодолеваться, развиваются соцсети, в регион ездят журналисты.

Отъём детей был всегда, но многие женщины смирялись либо ждали медиатора. Сейчас о них просто заговорили, добавляет главный редактор сайта daptar.ru Светлана Анохина. «Ключевой момент тут – права детей, мы стараемся подавать в ЕСПЧ и от лица женщины, и от лица ребёнка, – говорит Гнездилова. – Женщины борются, их поддерживает общество, пусть и не кавказское. Адвокаты, с которыми мы работаем, говорят о нескончаемом потоке на фоне успеха. Ситуация в республиках, особенно в Чечне, радикализовалась – Кадыров много раз заявлял, что ребёнок должен жить в семье отца».

Избавиться от колониализма

Впрочем, есть и другая сторона вопроса. Дети принадлежат отцу в рамках традиционного права, или адатов: выйдя замуж, женщина становится частью семьи мужа, соответственно, в этой семье и рождаются дети. Эта норма возникла в интересах женщин и детей, напоминает Таня Локшина, директор российской программы Human Rights Watch: она давала женщине возможность после смерти мужа спокойно устроить свою жизнь, переложив ответственность за детей на мужнину родню. «Я знала женщин, которые, овдовев, оставались в семьях мужа со своими детьми. У них были хорошие отношения с детьми и роднёй. Знаю тех, кто уходил и создавал новые семьи, и им не препятствовали общаться с детьми в семье отца. Важно принять за аксиому, что есть разные ситуации. Мы, правозащитники и журналисты, порой рассказываем чудовищные истории, но это не значит, что Северный Кавказ – это ад, все живут так и с любой женщиной случится именно это».

За последние годы вышло несколько нашумевших фильмов и материалов об острой ситуации с правами женщин на Северном Кавказе. Это очень важный шаг, но многим жителям региона невероятно обидно,  у них вполне обоснованное ощущение, что о них говорят и на них смотрят как на туземцев (их слово), экзотическую группу, живущую по своим диким законам, отмечает Локшина. Когда чеченские власти принуждают женщин покрывать голову и одеваться в соответствии с определёнными нормами, это насилие, это нарушение прав. Но стоит помнить, что многие мусульманки хотят носить хиджаб и традиционно одеваться. И это их право.

Многие мусульманки хотят носить хиджаб и традиционно одеваться. И это их право

Ирина Костерина, гендерный исследователь и программный координатор Фонда им. Генриха Бёлля, проводит тренинги для кавказских мужчин – помогает им осмыслить их место в мире, разность поколений. «Я начинала именно как феминистка, думала «сейчас приеду и спасу всех женщин от хиджабов». Но после одного моего выступления меня окружили женщины из Чечни и Ингушетии и строго спросили: «А что вы имеете против вторых жён? Мы все хотим стать вторыми жёнами, это наше право». Для меня это был первый громкий колокольчик». Светлана Анохина рассказывает об удачном опыте совместной работы с мужчинами-мусульманами, чьи интересы совпали с интересами правозащитников: с их помощью удалось достучаться до имама, который дал нескольким женщинам давно желанный развод. «Интересно, как гнев на феминисток [у исламских мужчин] сменился вопросом: если они есть, может, это мы что-то недорабатываем? Я надеюсь, что сотрудничество с этими мужчинами будет долгим, раз они готовы решать вопросы. Можно достучаться до целевой аудитории, которую зачисляют в наши страшные враги».

Ещё одна осуждаемся кавказская традиция – похищения невест. Она приводит к ранним и насильственным бракам, но у неё есть и обратная сторона, и когда Кадыров запретил похищение невест, в Чечне было много недовольных – не только потенциальных похитителей, но и людей другого толка, вспоминает Локшина. Традиция была единственным шансом для влюблённых, чей выбор не одобрили их семьи: после похищения пути назад у родни уже нет. «Когда мужчина бьёт женщину – всё однозначно. Когда мать должна через суд добиваться свиданий с детьми – это однозначно. Мы живем в светском государстве, где действует светское право, российское и международное, и у любого человека должно быть право на справедливый суд и правовую защиту. Но в целом поле сложное», – резюмирует правозащитница.

«Жизнь жестока, мы отталкиваемся от заявительниц, которые идут к нам и говорят, что страдают, что страдают их дети, – отмечает Гнездилова. – У нас есть иллюстративный кейс, который закончился решением в Европейском суде: парень девушку похитил, но свекровь её невзлюбила, девушка попала в больницу с признаками отравления и до сих пор в коме».

Закрыть, потом зарыть

В Дагестане, Чечне, Ингушетии 1200 девочек ежегодно подвергаются обрезанию, калечащей процедуре, негативно влияющей и на физическое, и на психическое состояние, отмечает Гнездилова. Услуга востребована, её оказывают и московские клиники.

В Дагестане, Чечне, Ингушетии 1200 девочек ежегодно подвергаются обрезанию

Семьи факт обрезания скрывают, до суда дошло только одно дело – когда операцию сделали отец с мачехой, не поставив мать в известность. Но с точки зрения российских законов клиторэктомия – причинение лёгкого вреда здоровью, вроде царапины (а вот утрату способности мужчин испытывать половое возбуждение медицинские эксперты хором называют тяжким вредом здоровью). «Нужно менять сознание, поднимать вопрос о том, что такое калечащая операция. Нужна дискуссия с медицинским сообществом».

Закрытость порой стоит женщинам не только психологических и физических страданий, но и жизни: большая замалчиваемая проблема региона – так называемые убийства чести, когда палачами женщины, которая якобы неподобающе себя повела, становятся ее близкие. Семья старается тихо закопать тело, соседи иногда даже могут указать, где именно оно закопано, говорит Гнездилова. Убивают не только за подозрение на интрижку, но и за сигарету, за то, что поздно вышла из дома. Любое проявление женщины, не одобренное кем-то из родни, может стать поводом к расправе. Часто убийствами чести маскируют обычные преступления – убивают, чтобы отобрать имущество, прикрыть сексуальное насилие.

Часто убийствами чести маскируют обычные преступления – убивают, чтобы отобрать имущество, прикрыть сексуальное насилие

И расследуют такие дела обычно плохо, добавляет Локшина: в Чечне с момента прихода Кадырова-младшего к власти практика всё более распространена (глава республики публично её поощряет), угрозы идут и от ближних родственников, и от дальних, никого не осуждают, не привлекают к ответственности. Москва не вмешивается.

Вся российская правоохранительная система заточена под то, чтоб женщину «гасить», отмечает Анохина, это не северокавказская, а общая проблема: «Есть ли институты, которые защищают женщину, которая бежит, спасая детей? Есть ли институты, которые дают ей право на анонимность, статус свидетеля под охраной, чтоб она могла оформить новые документы? Все НКО, направленные на защиту прав женщин, тихо душат». Госдума никак не примет необходимый закон о домашнем насилии, зато постоянно принимаются поправки в противоправный закон об иноагентах, соглашается Локшина. Государство не может и не стремится защитить женщин от страха жестокого обращения – Совет Европы уже признал, что женщины в РФ дискриминируются по признаку пола, напоминает Гнездилова.

У женщины должен быть выбор, отмечает Локшина: носить хиджаб без осуждения, если это добровольно, и не носить, даже если заставляют. Или пойти второй женой. Всё это не проблема – проблема, когда вторая жена с детьми, овдовев, оказывается пораженной в правах, и государство её не защищает.

Если государство будет действовать по закону, наказывать виновных, оберегать жителей от ультраконсервативных агрессивных организаций вроде «Карфагена», ситуация будет меняться к лучшему, уверена Ирина Костерина: кавказские и российские НКО активно работают в регионе, положительно влияют глобализация и проникновение интернета. «Я работаю на Северном Кавказе 8 лет и вижу, что какие-то темы, ранее необсуждаемые или по отношению к которым были консервативные установки, изменились. Люди с Кавказа рассказывают мне о прогрессивных пабликах в Инстаграме, которых не знаю даже я – они всё это читают, видят». Дополнительных усилий прилагать не нужно – нужно, чтобы государство не мешало, резюмирует социолог.