Не только для славян

Мы сами ставим границы между нами, говорим «россияне» и «жители Северного Кавказа», «дагестанцы». С одной стороны эти границы субъективны, с другой – вполне реальны. Мы проводили исследование, изучали жизнь общины Северного Кавказа на некавказской территории. Выяснили, что проблема границ есть даже среди детей: около 10% школьников и студентов воспринимают выходцев из Северного Кавказа негативно. Существование реальных межэтнических проблем признали 60% респондентов.

С какими проблемами сталкиваются жители республик? В первую очередь это предвзятость и ограничения в профессии. Когда наши респонденты пытались устроиться на определенные должности, допустим, в правоохранительные структуры или прокуратуру, им сразу же отказывали из-за их этнической принадлежности. Ещё одна проблема – пристальное внимание городских правоохранительных органов, которые часто придираются к выходцам из Северного Кавказа, мотивируя претензии некими внешними факторами. О подобном к себе отношении заявляли даже видные представители интеллигенции и люди в возрасте. Так что проблемы есть, и они объективны.

Расскажу о личном опыте столкновения с ними. Я родилась не в республиках, но даже живя в «русской» части России, всегда чувствовала некую степень оторванности. Ощущала, что окружающие воспринимают меня как «другого». Регулярно приходилось слышать что-то вроде «вы же мусульмане!» или, наоборот, что мы, мусульмане, «их» не так воспринимаем, осуждаем.

Часто мы вынуждены были использовать вторые, чисто славянские имена – мусульманское имя могло вызвать настороженность и агрессию, особенно в тёмное время суток. Настороженность копилась годами.

Для моих детей серьёзной проблемой стала школа – вопросы из-за имён, религиозной принадлежности. Ситуация обострилась с введением предмета «Основы православной культуры». Нашим мусульманским детям говорят: «Религию нужно воспринимать вот так и никак иначе, а ты понимаешь неправильно». А это ведь мои дети, они живут со мной и много знают о религии, так как я занимаюсь её изучением. Они вместе со мной посещают конференции, слушают выступления, читают, анализируют. В чём-то, может быть, мыслят даже более прогрессивно, чем я. И они начинают вступать в дискуссии, а дискуссии приводят к конфликтам, в том числе с одноклассниками. Учительница же всегда встаёт на сторону большинства, регулярно делает мне замечания: «Почему ребёнок высказывает своё мнение?» Когда я ссылаюсь на Конституцию, на свободу мысли и свободу веры, отвечает: «Какая Конституция, о чём вы говорите. Ребёнок должен мыслить правильно, в рамках установленных норм». Школа травмирует; это и мой личный опыт, и опыт участников наших исследований.

В ходе исследований мы слышали и много положительного о жизни мигрантов. Проблемы, пусть и реальные, в то же время носят эпизодический характер, и этнические меньшинства к ним привыкли – это неприятная, но знакомая часть жизни. Почему люди готовы с ними мириться? Потому что большие города дают новые перспективы, здесь легче строить карьеру и легче жить – это вопрос возможностей, инфраструктуры и отсутствия давления. О давлении, о постоянном контроле внутри республик говорят многие.

Необходимо формирование новой, комплексной государственной стратегии по интеграции различных этносов и национальностей. Нужно признание многообразия нашего общества, существования в нёмразных групп – и этнических, и религиозных. Учителя и ответственные лица не должны подчёркивать различия между детьми, с ними должна проводиться соответствующая работа.

Учитывая полиэтничность нашего государства, поправку о «русском народе как государствообразующем» не стоило принимать. Прошлая формулировка, которая говорила о многонациональном народе, была адекватнее.

Наше направление – «свидетельский театр» – работает с такими сторонами российской реальности, как пытки, политзэки, насилие над женщинами. Моим дебютом стала постановка «Однушка в Измайлово». В основу лёг блог в ЖЖ, где девушка рассказывала, как сбежала из Дагестана.

Главная героиня «Однушки», девушка по имени Эмма, училась на факультете журналистики и в 16 лет влюбилась в однокурсника. Однако ее семья решила, что ей необходимо выйти замуж за дальнего родственника, потому что так принято. Со свадьбы она сбежала, точнее, её выкрал возлюбленный. После этого она стала «позором семьи» для своих, да и для семьи мужа. Муж начал издеваться над ней, указывать, что ей делать. И Эмма решила сбежать от мужа в Москву. Воспоминания о первом времени в Москве обрывочны и полны ощущения своей инаковости, того, что она не такая, как все вокруг. Эмма поселилась в квартире подруги, татарки, которая сбежала из Чечни – в той самой однушке в Измайлово. Эта квартира стала своего рода перевалочным пунктом, где девочки с Кавказа смогли остановиться, перевести дух, почувствовать себя в безопасности. А потом двигаться дальше.

Рассказ Эммы в ЖЖ нашла основательница Театра.doc Елена Гремина. Девушку пригласили в театр и попросили написать сценарий к спектаклю. Эмма написала, но повествование обрывалось на пике, и было совершенно неясно, что с ним делать. Материал сопротивлялся. Это одна из особенностей документального материала – когда ты пытаешься систематизировать стихию, она пытается донести до тебя, что этого делать не нужно.

Именно в этот момент пришла я. Мне дали этот материал, представив его как «слишком своенравный». Сначала мы работали над спектаклем вместе с режиссером Русланом Маликовым, но он не мог понять мотивов и поведения девушек и того, как вообще такая сиутация оказалась возможна. Так что вскоре я осталась с «Однушкой» один на один.

Мне нужно было рассказать эту историю без налёта экзотики – я хотела, чтобы зритель прочувствовал и понял эту боль. Поэтому я позвала в спектакль лишь одну актрису татарского происхождения, остальных героинь играли русские девушки.

В какой-то момент мне показалось, что ключ ко всей этой истории – тело, которое тебе не принадлежит. Тебя могут избить, запереть. Размышляя о теле, я стала много читать про лезгинку. Это языческий танец, уходящий корнями во времена доисламского или дохристианского Кавказа. Оказалось, что пол исполнителей лезгинки нигде не прописан чётко. Параллельно я выяснила, что воин джихада (священной войны) вовсе не обязательно мужчина.

В этот момент я подумала, что священную войну мы в первую очередь ведём с самими собой, во вторую очередь – с миром, который постоянно пытается навязать нам те или иные правила жизни, гендерные и национальные особенности бытия. Который постоянно внушает тебе «ты именно такая». Но ты-то не такая! На этой войне с навязанным «ты такая», на ритмических особенностях лезгинки мы и выстроили весь сюжет спектакля.

Выпустив спектакль, в котором было много тяжелых и даже страшных элементов, мы ждали критики от мужчин с Кавказа. У нас всегда после спектакля есть обсуждение; на одном из них зритель оказался очень взволнован судьбой девушек, страшно переживал за них. Говорил, что на Кавказе совершенно не принято насилие в отношении женщин. А другие говорили нам после спектакля: «Знаете, мне стыдно, но я так смеялся!» И мы поняли, что даже человеку, оказавшемуся в аду, может быть смешно от абсурдности происходящего вокруг. Люди боятся смеяться над тем, что страшно, хотя именно смех – один из главных инструментов в борьбе с паникой.

Жизнь шла своим чередом, и главная героиня нашего спектакля – Эмма – вдруг решила вернуться обратно в Махачкалу, причём не просто вернуться, а еще и стать предпринимателем, открыть на родине кондитерскую под названием «Радости и сладости». И у неё всё складывалось успешно. Счастливый конец у этой истории или нет? И актрисы, и зрители хотели понимать – хорошо или плохо, что девушка вернулась обратно? Моей целью было показать им, что и лезгинка, и джихад – история на самом деле бесконечная. История о том, что не надо бояться быть уязвимым, что именно в этом, в признании своей уязвимости – сила наших героинь. Они не боялись начинать заново. Это одно из важных правил Театра.doc – каждый имеет право на провал.

Мы часто сталкиваемся со стереотипами, вопросами и шутками про наш цвет кожи: «Ой, а где ты так загорела?», «А это правда, что все чёрные любят крылышки KFC?», «А волосы твои? А выпрямлять пробовала?» и тому подобное. Особенно любят шутить молодые люди – среди мужчин считается (мы не совсем понимаем, почему), что темнокожие девушки, мулатки с радостью кинутся в их объятья, как только их увидят. В наших жилах же такая горячая кровь! И искренне не понимают, почему их шутки не срабатывают.

Даже по федеральным каналам мы часто слышали про то, что люди с африканскими корнями не очень умные и «с пальмы слезли».

У нас есть шоу о жизни мулаток, которому на днях исполнился год. Первое видео было как раз на тему стереотипных шуток – когда мы его выложили в соцсети, многие написали, что это реальность, с которой мулаты в России сталкиваются постоянно. Писали в комментариях: «О боже, это наша боль!».

Шутка может быть неуместной, неприятной или откровенно мерзкой и противной. Но мы, мулатки-россиянки, всю жизнь живем в России и большинство шуток на тему расы уже слышали, нас очень трудно чем-то удивить.

Мы даже в какой-то момент решили завести блокнот и записывать в нём каждую смешную шутку на эту тему. И знаете, блокнот до сих пор пуст. А вот по мотивам несмешных шуток мы уже готовим стендап.

Наверное, многие слышали про скандал с нашей подругой, блогеркой Марией Магдаленой. Она столкнулась с ужасной травлей из-за короткого видео про расизм, которое она сняла и выложила в тикток. Мы хотели бы поддержать Машу и обсудить эту тему. Проблемы расизма и ксенофобии не надо замалчивать: многие сталкиваются с травлей, и им надо знать, к кому обращаться, что делать, как с этим справиться. Открытый разговор о проблеме может помочь многим.

На волне антирасистских протестов, которые в последнее время прошли в Америке и Европе, тема расизма и угнетения темнокожих стала подниматься и у нас. Эта проблема реальна, она существует и в России. Когда начались протесты, нам стали посылать угрозы в Инстаграме – что разместят наши странички в националистских группах, что за нами придут, нас будут преследовать. Для нас стало неприятным открытием, что есть националистские группы, которые занимаются травлей и угрозами – по сути, экстремизмом. Во ВКонтакте есть группа «Чернильница», в ней постят фотографии интернациональных пар. Есть телеграм-канал, ведущий которого выкладывает и интернациональные пары, и просто каких-то неугодных ему женщин. Эти группы отвратительны и их, к нашему большому удивлению, много. Если вы натыкаетесь на такие – то, пожалуйста, жалуйтесь на них, блокируйте и просите друзей на них пожаловаться. Важно не распространять такие публикации, потому что так мы привлекаем к этим насильственным призывам внимание и даём им больший охват.

Мы редко слышим о проблемах цыган. Тому есть несколько причин.

Начну с истории. Советская власть хотела, чтобы цыгане оставались на одном месте: их приписывали к колхозам, но никакой интеграции не происходило. В школах детей цыган практически не учили, к ним не применялся принцип обязательности школьного образования. Цыгане пытались подстраиваться, но как им дальше жить и работать – не понимали. Единицам удавалось устроиться пастухами и доярками.

С крушением советской системы цыгане в принципе стали никому не нужны. Более того, их начали все активнее выталкивать из социума. Так происходит и по сей день. Из-за проблем с образованием и предвзятости работодателей цыгане вынуждены занимать низкоквалифицированные должности, работать без регистрации и бесплатной медицинской помощи[1].

Наши исследования показали, что до 80% цыган не могут найти работу – даже квалифицированные специалисты (например, по кузнечному делу) с трудом устраиваются по специальности. И если их обманывают с зарплатой, то чаще всего они никуда не обращаются – не знают, куда. Куда пойти за социальными пособиями, большинство из них тоже не знает. Им сложно разбираться в бюрократических процедурах, например, с проведением коммунальных платежей, регистрацией жилья и земли в собственность. Из-за того, что дома цыган отапливаются небезопасными методами, сгорают целые цыганские посёлки. Одна проблема цепляется за другую, специалисты называют это «структурной дискриминацией». Без помощи извне цыгане не могут справиться с ситуацией. А чиновникам в России чаще всего до них дела нет, им легче просто отстраниться.

Проблемы у цыган начинаются с детства.

Когда цыганские дети попадают в школы, им под разными предлогами проводятся тесты и по итогам ставится диагноз, намекающий на их неполноценность. Есть даже специальные «цыганские классы», где детей практически ничему не учат.

Я объездил более двух десятков таборов и сталкивался с такой сегрегацией во многих городах и регионах – в Орле, в Волгограде, в Ленинградской области, в Татарстане…

В Ленинградской области в поселке Верхние Осельки школа имеет отдельную специальную огороженную кирпичную пристройку, куда ходят только цыганские дети. Внутри почти ничего нет, кроме пары классов со столами и доской. В Тульской области цыганским детям без всякой причины запретили приходить на линейку 1 сентября, чтобы «не позорить школу». И дети, и родители были в абсолютном шоке. А в школе в Волгограде я разговаривал с директором по поводу сегрегации, и директор мне говорила: «Что вы, у нас нет никакой сегрегации! У нас в столовой даже есть отдельный стол, тарелки и ложки для цыганских детей, а также отдельное время для приема пищи». Я сначала даже подумал, что это шутка, но нет. А меж тем детей цыган необходимо интегрировать в социум, и обучать совместно. Мои коллеги из антидискриминационного центра «Мемориал», где и я сам долгое время работал, на протяжении многих лет делают специальные конференции для учителей со всей России. Объясняют учителям, почему с научной точки зрения неправильно ограничивать детей цыган, не пускать их в школу или сажать в отдельные классы. У нас есть два позитивных примера – школы в Челябинске и в Пензе, которые после этих мероприятий стали учить всех детей вместе. В результате цыганские дети успешно учатся наравне со сверстниками, некоторые уже заканчивают школы, получают аттестаты. И для общины заслуги ребят – основание для гордости, это помогает цыганам найти своё место в жизни.

[1] О том, на какую медицинскую помощь могут рассчитывать в России мигранты и люди без документов, читайте в интервью проекта «РеФорум» с сотрудницей фонда «Гражданское содействие».

Этой весной мне пришлось перечитать книгу «Зулейха открывает глаза» Гузель Яхиной. С моей точки зрения, такие книги способствуют взращиванию культурного расизма. Мне ужасно обидно за своих бабушек, которые в романе показаны абсолютно невежественными. У них всё плохо, и лишь через отрицание своей религии, образа жизни и даже имён они начинают жить лучше. Когда я дочитала книгу, мне очень захотелось защитить их, и я поняла, что я смогу сделать это, лишь приняв в себе то, что я татарка, не отказываясь о собственной идентичности. Это потребовало серьёзной работы над собой.

Я росла в Узбекистане в эмансипированной семье и не испытывала никаких трудностей в связи со своей национальностью. Легко отвечала на вопросы о ней. Ситуация резко поменялась, когда в 12 лет я переехала в Россию: я оказалась не готова к вниманию, которое дети оказывали моей национальности и даже имени. Его часто коверкали, называли не Нуриёй, а Фатимой. Мне оставалось предположить, что имя у меня просто некрасивое или даже смешное. Почему родители не дали мне имя попроще, более универсальное?

Затем мне захотелось, чтобы и внешность моя была более обычной, не такой заметной. Мне даже взрослеть не хотелось: глядя на популярные в 90-х конкурсы красоты, я понимала, что таких, как я, не показывают по телевизору. А ведь мне так хотелось встроиться в существующую социальную матрицу, не переживать из-за того, что я какая-то не такая. Например, в какой-то момент я всерьез задумалась о том, чтобы изменить форму носа. Меня часто спрашивали, в кого у меня такой нос, я наивно отвечала «в дедушку», люди смеялись, и это причиняло боль.

Вслед за подростковой дискриминацией на меня обрушился негатив, спровоцированный массовой трудовой миграцией. Сюда же добавилась исламофобия.

Некоторого рода катарсисом для меня стала одна из моих первых командировок в летнюю академию в Чехии, где я встретила множество людей со всего мира. Я была поражена, насколько все они разные и красивые, каждый по-своему. Тогда – кажется, впервые с 12 лет – я вдруг подумала: «А может быть, и я ничего?»

Мне кажется, важно понимать, что национализм имеет дело не с реальностью, а с представлениями о ней. Это то, как кто-то в одной группе представляет себе жизнь и мысли людей из других групп. И независимо от того, в какой точке мира вы окажетесь, в социальной матрице скорее всего будет «зашит» расизм. И почти каждый из нас наверняка хоть раз в жизни был «наивным расистом».

На мой взгляд, бороться с расизмом и национализмом значит находить их признаки в себе – и останавливать.

Важно понимать, что расизм развивается. В США, где не так давно прогремела серия протестов под лозунгом Black lives matter, по-прежнему существует биологический расизм, основанный на различном цвете кожи. Однако у расизма бывают разные формы, и в Европе, например, от чисто биологического он мутирует в сторону культурного. О стали говорить около четырёх лет назад, когда в Европу хлынула новая волна беженцев с Востока. Многие политики стали заявлять о «культурной несовместимости». В данном случае речь идет о национализме как о стремлении наделить какую-то группу людей определёнными культурными особенностями, которые бы оправдывали ее дискриминацию. А самый опасный национализм – тот, который функционирует на уровне государственных институтов.

Откуда в России появился национализм? Куда делась «дружба народов»? Эти вопросы мне задают уже четверть века, с тех пор, как я стал изучать современный русский национализм.

В советское время люди в центральной России не так часто сталкивались с этнически отличными от них гражданами – разве что на рынке. И в тот момент, когда Советский Союз рухнул, жители метрополии пережили шок. Ведь еще вчера Харьков, например, был русским городом – а теперь оказался заграницей. Зато постепенно стали приезжать какие-то «другие» люди из-за этих новых границ.

Националистическое движение несколько «отставало» от реальных процессов. В начале 90-х все ультраправые организации продолжали борьбу со «всемирным еврейским заговором» и сопротивлялись предложениям (исходящим, кстати, из их собственной среды) переключиться на нового «врага» – людей с Кавказа. На то, что сегодня для наших националистов стало общим местом, в свое время потребовались годы.

Долгое время никаких уличных стычек и насилия не было, насилие появилось вместе со скинхедами. Акценты в практике сместились, и соответственно изменилась идеология. Новое поколение националистов не стремилось строить империю, для них главным стал лозунг «Россия – для русских». Понимать эту фразу можно очень по-разному, но смысл, который вкладывают в нее националисты, однозначен: «Россия – это страна для белых славян». Скинхеды считали, что любые идеологические споры – пустые хлопоты, имеют значение только прямые действия. Никто точно не знает, сколько людей было убито и покалечено скинхедами, статистика не велась.

Это движение было безусловно расистским и одновременно революционным. Когда к началу 2000-х годов стало очевидно, что выиграть выборы в России не очень-то просто, последователи националистского движения собирались сменить режим именно революционным путем. Многочисленные убийства мыслились ими в «нулевые» годы не только как форма проявления агрессии, а как метод дестабилизации политической ситуации и мобилизации масс через насилие (стандартный подход террористических организаций).

Националисты понимали, что не в силах физически истребить всех мигрантов, но им казалось, что они могли бы «поднять народ». И это интересным образом сочеталось с настроениями, которые тогда преобладали среди населения. По данным опросов мы знаем, что уровень ксенофобии около 2000 года вырос и держался приблизительно на одном уровне до 2012 года. Около половины опрошенных отвечали положительно на вопросы «не стоит ли ограничить в правах некоторые группы населения?» или «нужны ли коренному населению привилегии»? Половина – это очень много!

При этом «сверху» эти настроения не поддерживались, беспорядки бы государству не понравились. Срыв был лишь однажды, в 2013 году, когда по телевидению прошла внезапная анти-иммигрантская националистская кампания, продолжавшаяся несколько месяцев и приведшая к серьезному подъему соответствующих настроений в широких массах. Возникло ощущение, что всё происходящее санкционировано сверху. Это привело к беспорядкам, в том числе на окраинах Москвы. Кампания была прекращена резко – наверху спохватились, что ситуация выходит из-под контроля.

В 90-е и начале «нулевых» на уличное насилие националистов власти в целом закрывали глаза. Было много жалоб населения, но никакой реакции.

Ситуация начала меняться после массовых беспорядков в карельском городе Кондопога в августе-сентябре 2006 года, когда в городе приблизительно на сутки исчезла власть – разбежалась и попряталась. Именно после этих событий в стране было учреждено управление по противодействию экстремизму Министерства внутренних дел Российской Федерации (ныне — ГУПЭ МВД России). Первые годы эти специальные полицейские активно занимались тем, что вылавливали нацистские группы – несколько сотен человек ежегодно. Это изменило ситуацию радикально. Если в конце 2000-х наблюдался пик уличного насилия, около 100 убитых в год по наиболее консервативным оценкам, то сейчас это единицы. И хотя даже такие цифры по европейским меркам смотрятся не очень хорошо – это не сравнить с тем, что было. И это чистый результат полицейского воздействия. Никакой перемены в умах не произошло – просто уличных бойцов очень сильно напугали.

Мы подошли к сегодняшнему дню. Националистическое движение, которое хотело своим «белым террором» «поднять Россию», ничего поднять не смогло. Террор полностью провалился. Кто-то эмигрировал, кто-то «пал в борьбе», а все остальные «белые герои» сели. Политически они почти ничего не добились. Их уличные марши стали быстро терять в численности, в том числе из-за раскола в отношении к войне на Донбассе. Этот раскол оказался очень серьезным и даже на самих участников движения произвел тяжкое впечатление. Количество людей, выходящее на улицы, стремительно падало от года к году. Пик был в 2013 году, когда на «Русский марш» выходило около 17 000 человек по стране. В 2018 году вышло около 600. Это падение почти в 30 раз, считай, почти никого не осталось.

Или всё-таки осталось? Националисты не исчезли. Они размышляют о том, в какую сторону им следует меняться дальше. Политизированная ксенофобия в форме националистических движений зашла в тупик, хотя сама по себе ксенофобия никуда не делась. Это подтверждается социологическими данными.

Спрос на такого рода активизм в обществе сохраняется, вопрос лишь в том, какое из его проявлений окажется успешным.

Одно из таких движений новой волны само себя называет «национал-демократами», и это люди, которые выставляют на первое место демократические требования, а на второе – требования, связанные с этнокультурной «чистотой». Это движение малочисленно.

На индивидуальном уровне большое количество националистов «перетекает» либо пристраивается сбоку к либерально-демократическому протесту. Их трудно увидеть лишь потому, что их в целом мало, но иногда на больших шествиях их можно было заметить. Это приводит к тому, что терпимость к фигурам с достаточно специфическим «бэкграундом» постепенно повышается, потому что общий оппозиционный пафос перевешивает разногласия. Раньше такой толерантности бы не было. Сложный вопрос, насколько нужно проявлять такую толерантность. Ведь политика – это всегда в конечном счете поиск союзников. Но хороший выбор есть не всегда.