С началом войны десятки медиа, пишущих о России и для русскоязычной аудитории, вынужденно покинули страну. Их работа стала много сложнее, но главные проблемы начались задолго до войны, уверен Сергей Пархоменко. На встрече в Reforum Space Tbilisi издатель, журналист и политический обозреватель ответил на вопросы Егора Куроптева, директора Free Russia Foundation на Южном Кавказе, и аудитории. Он успел рассказать не только о перспективах российской журналистики (хороших), но и поделиться прогнозами для всех граждан России (плохими). Видеозапись встречи здесь.
О российских медиа сегодня и завтра
Борьба с оппозиционными медиа началась задолго до 24 февраля, отмечает Сергей Пархоменко: 20 с лишним лет российское государство последовательно уничтожало их, чтоб сохранить только те, которые оно надёжно контролирует.
Реально свободные, реально конкурирующие медиа были главным достижением горбачёвской и ельцинской эпохи, уверен он: «Можно долго рассказывать, какой олигарх владел каким каналом, но я долго работал в медиа и могу сказать: это и есть жизнь, она обеспечивала профессиональную свободу и множество возможностей – в отличие от ситуации, когда СМИ контролируются государством напрямую или косвенно. В бурной воде олигархических войн можно было добиваться успехов – случился расцвет “Коммерсанта”, “Ведомостей”, появились РБК, НТВ, много разных радиостанций, множество журналов. Это была блистательная эпоха».
Путин сразу начал перекрывать медиа кислород. В первую очередь потому, что знал: телевизор сделал из него, никому не известного чиновника, лидера нации – и он же может сбросить его обратно в грязь. Сначала государство взяло под контроль рекламный рынок (те, кто давал рекламу в неугодные издания, рисковали нарваться на проблемы с бизнесом), потом рынок дистрибуции печатной прессы и частот. Инвестиции в сектор стали невыгодны, а то и опасны.
В последние годы любой журналист – потенциальный преступник. Иван Сафронов не имел доступа к секретным данным, он вёл журналистскую работу – и получил 22 года, приводит пример Пархоменко: «Расследования ФБК – журналистика высокого класса, команда Навального сделалась заметным ярким медиа вопреки собственному желанию. Где сейчас Навальный, мы помним».
Но есть и хорошие новости. На этом пепелище образовался новый слой медиа – активных, энергичных, работающих по другим принципам, легко рождающихся и закрывающихся, легко перестраивающихся. Несколько сотен журналистов этих медиа сегодня являются одной из самых сильных журналистских групп в мире. «Я нахожусь в тесном контакте с международными организациями и вижу, что российская журналистика котируется очень высоко. Её произведения обращают на себя внимание мира, создают новаторские методы репортажа, расследования, которые потом перенимаются коллегами из других стран», – говорит спикер.
При этом российские медиа уже давно существуют в ситуации, когда классические источники информации почти недоступны: «Никто ничего вам не прокомментирует, не подтвердит и не опровергнет, только прокурора на вас натравит». Журналисты находят другие источники и способы добычи данных. Их лучшими друзьями становятся коррупционеры, готовые продать базы данных. Конечно, купить базу недостаточно: «Расследование отравления Навального – настоящий шедевр: из сравнения нескольких вроде не связанных баз удалось выявить группу убийц. Это новаторская работа – из ничего вынимать важнейшие точнейшие сведения».
Не факт, что все релоцировавшиеся проекты выживут, релокация – это не пересадка цветка в горшок побольше вместе с землёй и корнями, предупреждает Сергей: «Значит, образуется что-то новое».
Россия – не первая страна, которой предстоит построить свою жизнь на десятилетия вперёд на основе преодоления последствий содеянного
О «Дожде» и журналистах-солдатах
Неизбежным продолжением разговора стали вопросы о «Дожде» и о том, может ли журналист во время войны стоять над схваткой (тем более российский журналист, которого воспринимают в первую очередь как представителя страны, ведущей эту войну).
Оставаться вне войны нельзя, но нельзя становиться её частью, полагает Сергей: в мировой практике было множество случаев, когда журналисты становились солдатами. В этот момент они переставали быть журналистами. Это прописано в журналистских кодексах, как и то, что корреспондентов на передовой нужно регулярно ротировать (что бывает, когда этого не делают – мы видим на примере российских военкоров): «Если не вынуть репортёра из окопа, он вживается, принимает одну из сторон, перестаёт видеть, что происходит вокруг».
Но это самая простая ситуация. Можно оказывается воюющим журналистом и не на фронте. И это уже вопрос ответственности, совести, профессионализма и понимания того, кому мы служим – работаем ли мы на нашу армию (страну, фюрера и пр.) или на читателя-слушателя, отмечает Пархоменко. А ещё – понимания, куда ты попал: «Нельзя сказать “Мы релоцировались в Тбилиси”. Вы приехали в Грузию, в Армению, в Германию – и в каждой из этих стран сейчас непросто. “Дождь” приехал в страну, переживающую сложный момент политической истории, внутренний кризис. В этой ситуации нужна отдельная специальная работа, которая помогала бы с ней справиться. Мы видим успешные примеры: “Медуза” много лет в Риге, она давно, сложно и тщательно работает над взаимоотношениями с латвийским и европейским политикумом. Профессиональный GR есть и у редакции ФБК в Вильнюсе».
Забыть Рюрика
В завершение беседы Сергею задали несколько вопросов о будущем России и о роли её граждан в создании этого будущего.
Относительно граждан иллюзий нет, и каждому из них придётся трудно, уверен он. Смерть диктатора не остановит войну, не решит проблему, лишь переведёт её в другую форму, ведь в войне сегодня участвует вся страна: «Мы увидели это в начале мобилизации и увидим при её неизбежном продолжении. Люди ищут прежде всего оправдания, пытаются найти в этих чудовищных обстоятельствах положение тела, в котором меньше болит. Пропаганда дарит людям слова, которыми они объяснят свое поведение. Но поведение они выбирают сами». Отвечать они тоже будут сами, многие десятилетия, в знакомой логике Германии и Японии. Германия – сложная демократия – и сегодня, спустя 78 лет после поражения, занята своей виной и ответственностью, их изживанием, компенсацией. Это важная часть германской жизни, и она будет оставаться таковой и после того, как в своей постели умрут последний узник концлагеря и последняя жертва блокады Ленинграда.
Так что Россия – не первая страна, которой предстоит построить свою жизнь на десятилетия вперёд на основе преодоления последствий содеянного. Она будет заново завоёвывать право на представительство в международных организациях, с нуля добиваться права на собственное наследие, культурное в том числе – право назвать Чайковского русским композитором, например.
А страна-продолжатель Российской Империи пришла к тому, чтоб исчезнуть с глобуса. Не так важно, нравится её жителям история государства или нет: каждый россиянин ощущает эту историю как свою. Были кривичи, потом Рюрик, потом князь Владимир, потом Романовы, теперь есть некое коллективное «мы». Неважно, поддерживали «мы» эту традицию или сопротивлялись ей – мы естественное продолжение всего того, что воевало внутри себя, само себя мучило и убивало. Его наследники. «Завоевали Хиву и Бухару – поэтому Центральная Азия наша. Брали Бухару? Попробуй поспорь. А Тифлис? Наше всё, мы тут договаривались, подписывали. Это наша зона: забор мы ставили – забор цел. Любим или ненавидим, но забор признаём. Это должно прекратиться», – говорит Сергей.
Что должно образоваться на месте нынешней России, как она будет относиться к прошлой версии? «Сегодняшние греки признают, что их страна не имеет отношение к той, что породила Гомера и Софокла, они говорят: “Мы не строили Парфенон, мы им гордимся, зарабатываем на нём, но он не наш. Мы строим нашу сегодняшнюю Грецию”, – продолжает Пархоменко. – Стран, которые преодолели прошлое, много. Китай то справляется, то не справляется с имперским комплексом. В Будапеште вам не скажут “Мы второй город Австро-Венгрии”, его жители любят свою Венгрию, а не часть прошлой империи. У России этот путь впереди».
Людям в России, что бы они сейчас ни думали, предстоит справедливо проиграть эту войну и понести все тяготы поражения, заключает он. Есть шанс, что тем, кто первым это поймёт и начнёт строить жизнь исходя из этого, будет чуть проще.