Стереотипы — опасная вещь. Например, они провоцируют войны. Галина Старовойтова сказала как-то: «Гордиться тем, что ты русский, — всё равно что гордиться тем, что ты родился в четверг». За 30 лет до неё герой книги Джеймса Крюса «Мой прадедушка, герои и я» спрашивает правнука: «Я германский подданный, а рождён был английским подданным. Твои прапрапрадедушка и прапрапрабабушка были датчанами. Моя прабабушка была полькой. За какое же из этих отечеств ты хочешь почётно умереть?» Ольга Канунникова, участница акселератора Reforum Space Vilnius, рассказывает историю борьбы с вредными установками на отдельно взятом чердаке; её предыдущая статья из цикла «Сказка под знаком войны», посвящённая Янушу Корчаку, — здесь.
Остров Гельголанд невелик. Расположенный в Северном море, этот скалистый остров площадью всего в один километр, населённый птицами и рыбаками, начиная с XII века поочередно переходил от Дании к Германии и Англии и затем опять к Германии. Жители острова, малый народ северные фризы, говорили на гельголандском диалекте фризского языка — смеси немецкого, голландского и английского, отражавшей этапы колонизации. Во времена Третьего рейха катакомбы и пещеры Гельголанда использовались для размещения подводных лодок; во Вторую мировую остров подвергся массированной бомбардировке и стал непригодным для жизни. Островитяне, быстро превратившиеся из жителей в «мирное население», вынуждены были покинуть Гельголанд. Среди военных беженцев была и семья юного Джеймса Крюса, перебравшаяся на материк, в Нижнюю Саксонию.
(В 1947 году на покинутом людьми острове был произведен самый мощный в истории человечества неядерный взрыв: британские военные уничтожали бункеры, построенные Германией для нацистских подводных лодок. Окончательно изуродованный и обезлюдевший остров стал использоваться как полигон. Только в 1950-е бывшие жители Гельголанда начали международную кампанию, требуя прекратить разрушение их родного острова, и в конце концов эту территорию вернули Германии. Остров был отстроен заново и начал новую жизнь.)
Крюс поступил в педагогическое училище, но у Рейха были на него свои планы. В 1944 году будущий знаменитый писатель и лауреат Андерсеновской премии (аналог Нобелевской премии для детей) был призван в Люфтваффе. К счастью, война вскоре закончилась, и Крюс, не успевший совершить ни одного боевого вылета, смог вернуться к мирным занятиям. Знакомство с тогда уже известным немецким сказочником Эрихом Кестнером привело его в детскую литературу. Крюс написал очень много всего в разных жанрах: повестей-сказок, пьес, стихов, либретто, статей для школьных учебников и детских журналов; он переводил поэзию и прозу для детей.
К 1967 году, когда вышла книга Джеймса Крюса «Мой прадедушка, герои и я», он был уже признанным писателем, автором любимой немецкими (и не только) детьми книги «Тим Талер, или Проданный смех». В «Прадедушке» Крюс обратился к темам, которые, вероятно, его никогда не отпускали: детство, жизнь семьи на острове, война.
Собственно войны в книге почти нет. Написанная в жанре европейских хроник, она построена как череда диалогов мальчика и его прадедушки. Прадедушка заболел и может перемещаться только в каталке, а правнук повредил ногу и не может ходить, и они коротают время на чердаке прадедушкиного дома. В обществе друг друга им не скучно, потому что и прадедушка, и правнук — поэты. Это отделяет их от окружающих и объединяет в тайный поэтический орден. Старый и Малый (так их называют домашние) придумывают друг для друга разные увлекательные истории, часто в стихах, под добродушное ворчание Верховной бабушки, хозяйничающей этажом ниже.
Прадедушка рассказывает правнуку истории про героев. Перед читателем предстает целая галерея героев от времен античности до наших дней. Поскольку бумаги под рукой не обнаруживается, сочинители используют для записи придуманных историй оборотную сторону рулона обоев. Прадедушка в шутку называет эти разговоры «героеведением».
С точки зрения прадедушки, ни Геракл, персонаж греческой мифологии, ни Зигфрид, персонаж немецкого эпоса, не были такими уж героями: «безрассудная смелость — это еще не геройство, а сотня трупов не доказательство героизма. Но зато мы знаем, что требуется большое мужество, а иногда и героизм, чтобы одержать победу над собой».
Прадедушка полагает, что «храбрость должна быть не слепой, а разумной». Сомневается, «геройство ли выполнять задание, понимая, что это сущая бессмыслица». И призывает задуматься, «не слишком ли много высокомерия и предрассудков в таком героизме? Чтобы воспротивиться предрассудкам, по-моему, требуется ещё больше мужества».
Правнук не решается признать прадедушкину правоту и приводит как аргумент школьную хрестоматию, в которой написано, что «сладостно и почётно умереть за отечество».
«О господи, откуда такая премудрость? — удивился прадедушка. — За какое же это отечество ты хочешь умереть? А знаешь ли ты, что наш остров долгое время принадлежал Дании? А потом больше ста лет — Англии? И только несколько десятилетий как стал немецким? Теперь я германский подданный, а рождён был английским подданным. Твои прапрапрадедушка и прапрапрабабушка были датчанами. Моя прабабушка была полькой. За какое же из этих отечеств ты хочешь почётно умереть?»
Все рассказы прадедушки – нелобовая атака на комплекс стереотипов, заблуждений и предрассудков, некритичное следование которым ведёт к войне. Кроме патриотизма, высмеиванию последовательно подвергаются: ксенофобия, тупость, патриархальные устои, ложно понятая мужская честь (в книге есть новелла о кровной мести, из-за которой погибали все взрослые мужчины в двух черногорских родах, конец чему смог положить один нестандартный и трезвомыслящий герой, отказавшийся «отомстить за отца» и «смыть позор кровью»).
Антивоенный пафос сочетается с антиклерикальным. Это видно, например, по рассказанной Малым истории об Энрико Бетанкоре, испанце, который во время завоевания Мексики Кортесом не только отказался принимать участие в убийстве коренных жителей, но и спас жизнь индейцу, которого собирались убить солдаты Кортеса. «Энрико де Кастильо Бетанкор, худой, стройный юноша с кудрявыми … волосами, не раз заводил со мной разговор о религии и высказывал чудовищную мысль, что надо отказаться от бога и вообще от всех божеств, потому что в истории человечества бесконечная цепь кровавых преступлений совершалась во имя богов». Что же это за бог, если он допускает такое, вопрошает Энрике, указывая рукой на двор перед храмом, где несколько испанских солдат стоят, как палачи, среди окровавленных трупов. А дальше происходит диалог между индейцем и Кортесом, в котором Кортес интересуется, почему индеец позволил христианину Энрике спасти себе жизнь. «Ответ был прост:
— Потому что мне дорога жизнь.
— Кто ценит свою жизнь выше, чем господа бога, — воскликнул Кортес, во имя чего он жаждет жить? Во имя какого бога? Во имя какой жизни?
— Во имя жизни без богов — человеческой жизни, господин генерал».
Кортес объявляет двух «богохульников» вне закона и отпускает их. Они уходят, чтобы попытаться выжить в мире, где их теперь никто не защитит.
Прадедушке история понравилась, но он признался, что сам никогда бы не смог пойти на то, на что отважился Энрике. «Смелости у меня на это, может, и хватило бы, но как-то чересчур уж чудно мне показалось бы защищать этого мексиканца. Представляешь, ты сам испанский солдат — и вдруг ты один против всех испанцев. Человек как-то привыкает знать, с кем он и откуда…» И правнук понимает, что спасая жизнь мексиканцу, Энрике расставался со всем, что составляло его собственный мир, — с богом и с людьми. «И я задумался о героях, которым хватает мужества противопоставить себя толпе, стать изгнанниками».
Прадедушка учит правнука разбираться в сортах тиранов. Рассказывает о тиранах современности, которые выстраивают свое тиранство более тонко (см. книгу Сергея Гуриева и Дэниэла Трейсмана «Диктаторы обмана»).
«— Ну вот, Малый, представь себе… тирана, который не выносит людей с веснушками. Он уже не может просто так взять да и приказать всех их уничтожить, как это делали прежние тираны. Он теперь подкупает за большие деньги профессора, чтобы тот научно доказал, что у всех людей с веснушками коварный характер. Потом из этого создают учение — учение о чистой и нечистой коже. А на основе учения издают закон о защите носителей чистой кожи. И этим законом оправдывают кровавые приговоры, которые всех подданных с веснушками передают в руки палача.
— Но ведь это подло, прадедушка! По-моему, это еще хуже, чем тиранство во времена Геракла!
— Это и в самом деле хуже, Малый. Потому что неправоту переряжают в право, а произвол — в законность. И отравляют души».
Остров Гельголанд. Источник: Labirint.ru
Апогей тирановедения — история о бургомистре Адольфе Бякжелтке и крутых яйцах. В городе Яйцеграде мирно жили-поживали яйца сырые, яйца всмятку и яйца крутые, равноправные горожане. Крутые зарабатывали на жизнь тем, что делали шляпы для всех горожан, которые пользовались такой популярностью, что за ними приезжали даже иногородние. Но после того как в бургомистры Яйцеграда пролез некто Адольф Бякжелток, сырое куриное яйцо, ненавидящее крутые яйца, «все разговоры о крутых яйцах стали вестись в Яйцеграде в каком-то странно ядовитом тоне. Бургомистр Бякжелток, яйцо чрезвычайно ограниченное, был твердо убеждён, что в скорлупке крутого яйца заключено всё зло. Как только кто-нибудь начинал, например, возмущаться высокими ценами в городе, он говорил:
— Это крутые сговорились повысить цены!
А когда кто-нибудь жаловался на безработицу, рычал:
— Это всё крутые! Хотят сами все денежки заработать!»
Начались притеснения «крутых». Бякжелток издал распоряжение о «происках крутых», которое получило широкое распространение: «Каждому, кто обращался за чем-нибудь в магистрат, например за бланком или за справкой с печатью, вручали одновременно специальный листочек, на котором чёрным по белому было написано, что во всех несчастьях города виноваты крутые».
Постепенно прав у «крутых» становилось все меньше, а гонения усиливались. «Даже шляпы у них уже почти никто не покупал, разве что близкие друзья да иногородние. Твёрджелткам грозило полное разорение, и многие соседи перестали с ними здороваться».
Все крутые яйца собрались вместе, чтоб решить, как быть. На совете было принято решение уговорить всех горожан свариться вкрутую, — «ведь кто сам сварен вкрутую, тот не станет травить других».
Когда Бякжелтку сообщили о тайных сборищах крутых, «он повелел срочно распропагандировать в печати, что эти выродки собираются на пир и пожирают ночью своих собственных детенышей. На заседании городского магистрата, члены которого — или, по крайней мере, половина из них — были уже крутыми, Бякжелток разорялся вовсю.
— Я требую от имени всех подлинных яиц, чтобы все неистинные яйца — я имею в виду крутые! — были убраны со всех официальных должностей из всех государственных учреждений! Я требую издания закона об охране чистоты яичного желтка! Долой крутые яйца!» (это, конечно, прозрачная аллюзия на Гитлера, нюрнбергские расовые законы и Холокост).
История закончилась хорошо: горожане свергли бургомистра, а когда начальник полиции, сырое яйцо, слегка подтолкнул бургомистра, а тот свалился с балкона и разбился, «всем и стало ясно, какая тёмная душа была у этого типа — растёкшийся по мостовой желток оказался черным». Бургомистром был выбран господин Тверджелток, который объявил с того же балкона, что «все яйца, будь то сырые, всмятку или крутые, имеют одинаковые права и обязанности. Каждый, кто попытается столкнуть друг с другом или натолкнуть друг на друга яйца различных видов, будет наказан семью ударами большой городской ложки и изгнан из города».
Услышав эту историю, Малый сказал, что всё могло кончиться и по-другому: убийство Бякжелтка могло вызвать взрыв тухлых яиц и повлечь за собой разгул преступности, на что прадедушка ответил: «рассказы-то мои! А я предпочитаю чуть-чуть обгонять действительность, подавать ей пример».
Есть в книге и практически прямое антивоенное высказывание, спокойная ремарка меж диалогами: «Таким образом, хорошо налаженное уничтожение живых людей при помощи пороха, огня, металла и математики, называемое войной, продолжалось и в этот праздничный вечер».
Героеведение наоборот подобно изнанке обоев, на которых написаны придуманные сочинителями истории: «На стене видна только лицевая сторона обоев, Малый, — замечает прадедушка. — И вообще, должен тебе сказать, в жизни не часто увидишь оборотную сторону».
Но существует героизм, который прадедушке симпатичен. В книге приводятся истории о маленьких людях, которые не склоняют головы «перед сильными мира сего», проявляют гражданское мужество, а иногда ведут себя как герои под маской клоуна. «Шагать с другой ноги, когда все маршируют в ногу, — это, может быть, поступь героя», — говорит прадедушка.
Тема памяти, безусловно важная для Крюса, присутствует в «Моем прадедушке» в эпизоде, где прадедушка и правнук рассматривают альбом с фотографиями памятников героям в разных странах и размышляют о том, кому нужно ставить памятники, а кому нет. Есть в книге и герой, которому воздвигли памятник из звезд, назвав его именем созвездие, – Геракл. Сам прадедушка в конце книги (и жизни) говорит правнуку: «Ты подаришь мне что-то вроде бессмертия. И продлишь мне жизнь… Я построил себе памятник в твоей памяти. И сделал это не без умысла, Малыш. Умру я теперь в один прекрасный день или нет, это не так уж важно».
После смерти Джеймса Крюса в 1997 году, согласно его воле, его прах был перевезен с Канарских островов, где он жил в последние годы, и развеян над морем у острова Гельголанд. Крюс был известен и любим в Германии настолько, что ещё при его жизни одна из берлинских школ была названа его именем. Сейчас его имя носят несколько улиц и школ страны. Наследники Крюса учредили в 2013 году премию Джеймса Крюса, а в 2008-м на Гельголанде был открыт музей Джеймса Крюса, почетного гражданина острова, сначала изуродованного войной и людьми, а потом заново отстроенного, который Крюс так любил и с такой художественной силой запечатлел в своих книгах.