Жил-был мальчик, а папа у него сидел в лагере. Такой невесёлый зачин у волшебной истории, которую Джованнино Гуарески придумал в немецком концлагере для своего маленького сына. Гуарески, карикатурист, юморист, писатель, автор чрезвычайно популярных в Италии рассказов о приходском священнике Доне Камилло и его дружбе-вражде с руководителем местных коммунистов Пеппоне, – герой новой истории цикла «Сказка под знаком войны». Филолог и участница акселератора Reforum Space Vilnius Ольга Канунникова рассказывает о главных антивоенных историях, написанных в тёмные времена. Эту статью Ольга посвятила памяти Арсения Рогинского, одного из основателей общества «Мемориал». Рождество – хорошее время, чтобы вспомнить о тех, кто сейчас не на свободе, и об освобождающей силе творчества и любви, которые помогли Гуарески выжить в лагере 80 лет назад.
Во время Второй мировой Джованнино Гуарески оказался в немецком лагере для военнопленных итальянских офицеров. Впрочем, офицером он пробыл всего несколько дней – в сентябре 1943-го прибыл в свой гарнизон, а через два дня гарнизон был захвачен немцами. Гуарески был взят в плен. Пленным предложили выбор: пойти воевать на стороне рейха или лагерь. Гуарески выбрал второе.
История участия Италии в войне чем-то напоминает рассказы самого Гуарески, где трагическое соседствует с абсурдным. Италия, которая начала войну союзницей Германии, закончила ее в составе антигитлеровской коалиции. В промежутке в 1943 г. случился государственный переворот. Новое правительство подписало перемирие с союзниками и объявило войну Германии. При этом на территории Италии продолжали находиться немецкие войска. За несколько дней почти два миллиона итальянских военных, разбросанных по Италии и другим странам Европы, были взяты в плен бывшими союзниками. Большинство из них, как и Гуарески, которого призвали в армию накануне переворота (перед этим арестовав за публичное оскорбление Муссолини), не захотели перейти под командование вермахта и отправились в лагерь.
Джованнино Гуарески в лагере. Фото: milanopost.info
Джованнино Гуарески сначала попал в лагерь для военнопленных и интернированных в Польше, потом его перегоняли ещё в несколько лагерей, последний был в Германии. Он провёл в плену почти два года, с сентября 1943-го по август 1945-го. Накануне призыва его дом в Милане разбомбили; к счастью, семья с маленьким ребёнком в это время находилась в другом месте. Когда Гуарески уехал воевать, его сыну Альберто исполнилось три года, вскоре родилась дочь Карлотта.
Два года, проведенные в неволе, оказались определяющими для мировоззрения Гуарески: из лагеря он вышел сложившимся политическим журналистом. Позже он писал в автобиографии: «Именно время плена стало для меня временем самой напряжённой внутренней работы. Ведь я должен был во что бы то ни стало остаться в живых, и мне это почти удалось».
Отдушиной стало сочинительство. Дабы поддержать дух солагерников, оторванных от семьи и тоскующих по дому и детям, Гуарески рассказывал им смешные истории, главным героем которых был маленький мальчик Альберто. В первую зиму плена, накануне Рождества 1943 г., Гуарески написал «Сказку на Рождество».
Это сказка о рождественском чуде, которое случается в обстоятельствах, к чудесам не располагающим. Герой сказки, военнопленный, alter ego автора, во сне попадает в волшебный лес и там встречается со своей матерью и сыном (его зовут, как и реального сына писателя, Альберто). Как и положено в сказке, встрече предшествует череда приключений и испытаний.
В одушевлённом мире сказки всё наполнено ожиданием, надеждой и верой в помощь, которая приходит будто ниоткуда, прямо из повседневности. Мальчика, который собирается в далёкий путь, чтоб встретиться с папой, напутствуют домашние вещи:
«– Скажи папе, что я считаю минуты до его возвращения, – шептали настенные часы.
– Скажи папе, что я поглощаю дни, чтобы увидеть его поскорее, – шелестел отрывной календарь.
– Скажи папе, что мне не удаётся выдавить из себя ни буквы, – скрипела пишущая машинка».
Мальчику готово помогать всё живое, что встречается на его пути. Сдаётся даже ленивый светлячок, который поначалу не хочет вылезать из теплого угла и жалуется на нехватку «керосина для заднего фонаря»: он включает автономную динамо-машину «с ножным приводом» и летит во тьму, дабы осветить мальчику путь. «Это очень правильное освещение, – с прагматичным добродушием замечает рассказчик, – с одной стороны, всё видно, а с другой, электрический счётчик не крутится». Возвышенно-сказочное соседствует с ироническим и приземлённо-бытовым.
Обложка книги Джованнино Гуарески «Сказка на Рождество»
Ворвавшийся в окно ветер уносит стихотворение, которое мальчик читает пустому стулу своего папы. Стихотворение должно попасть к адресату, но на пути поэзии много преград: осторожный ветер, не желающий лететь в страну, где его могут схватить и отправить на принудительные работы – вращать ветряные мельницы; зенитная пушка вражеской противовоздушной обороны, ранившая ангела-хранителя; бюрократ-пограничник, не пропускающий без военной цензуры стихотворение через границу.
Сквозь строки сказки просвечивает лагерная реальность – но и сказка озаряет прозу лагерных будней.
В повествовании чувствуются ограничения военного времени с его арифметикой, экономией и скудным бытом: «Это была необыкновенная страна: лето там длилось всего один день, и часто даже в этот день шёл дождь или снег. Это была удивительная страна, в ней всё делали из угля: сахар, масло, бензин, резину. Даже мёд, потому что пчелы там сосали не нектар из тычинок цветов, а крошку антрацита. Другой такой страны на свете не было, там всё, что нужно для существования, было рассчитано в миллиграммах, калориях, эргах и амперах. Малейшая неточность в арифметическом действии во время еды – и человек мог тут же умереть от голода».
Но беспощадная военная цензура для поэта, кажется, тяжелее бытовых ограничений:
«Потом, однако, он [пограничник] вынул очки и стал читать, что было написано на крыльях:
Динь-динь-дон – колокольный звон
В эту ночь отовсюду звучит…
– Ни в коем случае! Во время войны запрещено подавать звуковые сигналы по ночам!
Пограничник обмакнул кисточку в тушь и вычеркнул несколько слов.
– И звезды немерцающий свет
Серебром среди неба горит.
– Ещё чего! Нарушение обязательного затемнения!
И замазал слова чёрной тушью.
Пастухи молоко и мёд
В дар младенцу уже несут.
– Нарушение режима военного рациона! Вычеркиваю!
И царей-волхвов в поход
На горбу несёт верблюд.
– Ни за что! – пограничник сорвался на крик. – Опять! Хватит! С царями покончено! Не сметь говорить о царях!»
Здесь есть ещё один конфликт – между бюрократическими условностями и ограничениями (и это уже не только про военную цензуру) и свободой поэтического духа, который «веет где хочет».
«И действительно, в правилах было сказано, что в страну, где всё – проза, запрещено пускать стихи. Бедной птахе пришлось вернуться назад. Теперь она уже и взлететь не могла совсем: кисточка с тушью порвала ей все перья.
– Не расстраивайся так, – подбодрил ее белобородый старик, сидевший на камне у самой границы. – Не расстраивайся, что они тебя не впустили. Они и меня не впустили, а я ведь тоже вхож в самые главные страны мира. А тут – нет, уже много лет сижу и жду.
– А ты кто? – спросила стихотворная птица.
– Здравый смысл, – ответил старик».
Стихотворение и пограничник. Фото: «Лабиринт»
Белобородый здравый смысл своим почти библейским обликом и мощью напоминает некоторых будущих персонажей «Малого мира Дона Камилло». В тот мир перейдут приметы только что закончившейся войны – танк, который перетаскивают, объединившись, заклятые друзья Пеппоне и Дон Камилло, и оставшийся заминированным берег реки По.
Сказка Гуарески окликает и другие сказочные истории – среди помощников главного героя сверчок из коллодиевского «Пиноккио» и Стрекоза и Муравей из басни Крылова.
Ещё один волшебный помощник, Дед Мороз, хоть и выглядит традиционно, «в красном кафтане, с белой бородой и мешком за спиной», оказывается другом свободного слова и ценителем авангардной поэзии. Увидев ощипанное пограничником-цензором стихотворение, из которого можно прочесть только: «колокольный… серебром… на горбу… уже несут», Дед Мороз довольно восклицает: «О, авангардное стихотворение!» – и удостоверившись, что перед ним не архаист, а новатор, растроганно предлагает отнести стихотворение домой.
Наконец случается чудо встречи отца и сына. Происходит оно где-то в лесу на краю сна: герой объясняет маленькому сыну, что дети даже во сне не должны видеть лагерь. «Обещай, что никогда туда не сунешься», – просит отец. Сын обещает.
В лагере Гуарески непрерывно думал о своих детях. Мысли о них – в каждой его дневниковой записи, в каждом письме. Вот он пишет домой, когда его дочери Карлотте исполнилось полгода:
«22.04.1944 – Стаммлагер Б, Германия – Мароре
Дорогая Карлотта, жду с нетерпением, когда тебе исполнится полгода, тогда, я уверен, ты сделаешь что-нибудь прекрасное. Держись, Карлотта! Попроси Альбертино тебе помочь и трудись ради отца! Тебе поздравление с полу-днём рождения, Альберто – с четвёртым днем рождения, мне – с 36-й весной.
Дорогая Энния, из вашего последнего письма мне показалось, что у вас проблемы. Так что больше запросов не посылаю. Тратьте всё на себя. Я всё равно больше уже похудеть не могу. А потом, посылки приходят, но мне с ними не везёт. К тому же по моему состоянию здоровья мне теперь по вечерам вместо обычного хлеба с опилками дают четвертушку белого и четверть молока. Так что я в порядке, несмотря на то что моя язва не даёт мне насладиться супом из редьки и сушеной капусты, которым нас кормят пять дней в неделю. Так что Провидение мне, как видишь, помогает. Я получил три твоих замечательных посылки. Но ничего из Милана. Лучше я не буду слать запрос, а то потом начинается невыносимое ожидание, да и вы не должны будете убиваться, чтобы найти мне продукты. Ты ходила в банк? Потрать всё и купи то, что надо, сейчас же! И 200 лир на шоколад для Альбертино! Приказываю! Обменяй на еду мои новые сапоги, за них должны много дать. И ешь! Если я найду тебя худой, разведусь! И пусть мама тоже ест! Я больше не хочу видеть худых людей. Дух, как всегда, на высоте. Здоровье улучшается».
Переводчица, исследовательница творчества Гуарески Ольга Гуревич рассказывает: «Это письмо от 22 апреля 1944 г. 1 мая Джованнино должно было исполниться 36 лет, а 13 мая в один и тот же день Альберто – четыре, а Карлотте – полгода. Мотив “работы для папы” появляется часто и в дневниках и письмах. Джованнино представлялось, что активное движение ручками и ножками – своего рода молитва младенца, проявление воли к жизни, воли к встрече; и он каждый день за тысячи километров уговаривал: “Трудись, Карлотта”. Также важна для него была магия чисел и дат. В лагере царил голод. К тому же он страдал язвой желудка и практически не мог есть лагерный хлеб. Единственной надеждой и отрадой были посылки из дома, которые передавал Красный Крест. Для получения посылки нужно было сначала заполнить и отослать специальный модуль. Сколько он будет идти, сколько родные будут собирать посылку, сколько будет добираться она до Германии, был неизвестно, и Джованнино всегда ждал заветных дней: дней рождения родных, месячин Карлотты, Рождества, Пасхи, ведь в эти дни его родные особенно сильно о нём думали, и посылка должна была обязательно прийти. В то же время Гуарески тревожился, что необходимость отправлять ему посылки может лишить его семью необходимых для роста детей средств. И все же почти каждую запись в дневнике, каждое письмо он заканчивал словами надежды на Бога и твердости духа, ведь главное было пройти через всё и остаться человеком».
Сказка Гуарески – о том, как фантазия и надежда помогали выжить и маленькому беззащитному герою сказки, и её взрослому, но также беззащитному перед натиском истории автору. Но есть там кое-что ещё: спрятавшийся внутри сказки гимн торжествующему духу поэзии: «Стихотворение рождается в сердце поэта и тут же выскакивает на лист бумаги, лежащий на столе, и принимается по нему прыгать. Но у него нет крыльев, и летать оно не может. Тогда поэт окунает ручку в чернильницу и мастерит своим стихам крылья из самых точных слов, которые приходят ему на ум. Каждая строчка становится пером. А потом стихи взмывают в небо и разносят по миру слова поэта».
P. S. Когда ещё до войны мы готовили к публикации письмо Гуарески для одного из российских мультимедийных изданий, я попросила прочесть отрывки из него Александра Рогинского, младшего сына одного из основателей общества «Мемориал», советского диссидента и политзаключённого Арсения Рогинского. За редактирование исторического альманаха «Память» Арсений Рогинский получил лагерный срок и провёл четыре года в советских лагерях. Сестра Александра Ася Рогинская, как и дочь Гуарески Карлотта, родилась, когда её отец отбывал заключение в лагере. Старший сын Арсения Рогинского, ныне известный критик Борис Рогинский, вспоминал, что, когда ребенком он с мамой приезжал навещать отца во время отсидки, отец часто рассказывал ему смешные сказки, придуманные в лагере.