Немецкого писателя Эриха Кестнера российский читатель знает как автора детских детективов об Эмиле и автобиографической повести «Когда я был маленьким». А среди юных немцев большей известностью пользуется другое сочинение Кестнера – сказка «Конференция зверей». Чем сказка продолжает привлекать читателей, и при чём тут Нюрнбергский процесс? Мы публикуем следующую статью цикла «Сказка под знаком войны»: участница акселератора Reforum Space Vilnius филолог Ольга Канунникова рассказывает о главных антивоенных историях, написанных в тёмные времена.
Призванный на Первую мировую 18-летним, Эрих Кестнер вернулся с войны с хронической болезнью сердца и стойкими антимилитаристскими убеждениями. В 1920-е он писал весёлые и лёгкие повести для детей, но воспоминания и размышления о войне не отпускали его, требуя выхода. В 1931 г. была издана повесть Кестнера «Фабиан» (с подзаголовком «История одного моралиста»). Главный герой повести – молодой думающий немец, который попал в ловушку истории меж двух мировых войн и не понимает, как из неё выбраться. Неустойчивая межвоенная действительность заводит его в тупик: всё, что для Фабиана было дорого и важно – любовь, дружба, работа, – прекращает свое существование, лишая жизнь смысла и приводя героя к трагическому финалу.
«У Европы сейчас большая перемена. Учителя ушли, расписания уроков как не бывало. Старому континенту не перейти в следующий класс. Следующего класса не существует!»
«Я слоняюсь без дела ещё по одной причине. Помнишь, во время войны, когда мы знали: не сегодня завтра нас призовут, – мы писали сочинения и диктанты, делая вид, что учимся, но, по существу, всем было безразлично, учимся мы или только притворяемся. Нам ведь предстояло идти на войну. Разве не сидели мы под стеклянным колпаком, откуда медленно, но верно выкачивают воздух? Мы метались, но метались не из озорства, а потому, что нам не хватало воздуха. …Мы ничего не хотели упустить, нас снедала жгучая жажда жизни, ибо каждый миг мы воспринимали как последний обед приговорённого к смерти».
«Ближайшее будущее уже решило переработать меня на кровяную колбасу. Что же мне оставалось пока делать? Читать? Вырабатывать характер? Зашибать деньги? Я сидел в огромном зале ожидания, имя которому Европа. Через восемь дней придёт поезд. Это я знал. Но куда он поедет и что станется со мной, не знала ни одна живая душа. А теперь мы опять сидим в зале ожидания, и опять имя ему Европа. И опять мы не знаем, что будет дальше. Мы живем только сегодняшним днем, кризису не видно конца».
«Будь проклята эта война! Будь она проклята! Отделаться от неё только болезнью сердца – ещё не так плохо, но Фабиан был по горло сыт даже воспоминаниями. По провинциям рассеяно множество уединённых домов, где всё ещё лежат искалеченные солдаты. Мужчины без рук и ног. Мужчины с устрашающе изуродованными лицами, без носа, без рта. Больничные сёстры, которых ничем уже не испугаешь, вводят этим несчастным пищу через стеклянные трубочки, которые они вставляют в зарубцевавшееся отверстие, там, где некогда был рот. Рот, который смеялся, говорил, кричал».
«Эти жалкие подобия бога! По сей день лежат они в изолированных от мира домах, не могут даже есть сами и всё-таки вынуждены жить дальше. Ведь убивать их – грех. А сжечь им лица огнемётами – грехом не считалось. Семьи ничего не знают о мужьях, отцах, братьях. Им сказали, что они пропали без вести. С тех пор минуло уже пятнадцать лет. Жены вновь повыходили замуж. А покойник, которого кормят через стеклянную трубочку где-то в провинции Бранденбург, живет в своей семье лишь как фотография над диваном или букетик цветов в дуле ружья на стене, под которым сидит его довольный преемник. Неужели опять будет война? Неужели мы опять до этого докатимся?»
Кестнер близок к Ремарку и Хемингуэю: его волнует судьба потерянного поколения, он пытается осмыслить происходящие после войны изменения и мучительно размышляет, какой выход возможен для неравнодушного человека в мире, погруженном в бесконечную бойню.
Когда после прихода Гитлера к власти началась массовая эмиграция интеллигенции, Кестнер уезжать отказался. «Долг писателя – пережить то, что вынужден переживать его народ, частицей которого он является, разделить с ним судьбу в тяжёлые времена, – позже писал он. – Уход в эмиграцию может оправдать только непосредственная угроза жизни. В остальных случаях профессия обязывает его идти на любой риск, если благодаря этому он сможет стать свидетелем и сможет однажды дать письменные показания. В течение двенадцати лет я был непосредственным очевидцем…»
Решение остаться дорого обошлось: Кестнера многократно вызывали и допрашивали в гестапо, он дважды сидел в тюрьме, был исключён из союза писателей, на публикацию его сочинений был наложен запрет. Его имя было включено в список неугодных Третьему рейху авторов, сочинения которых подлежали уничтожению. Его книги сжигали у него на глазах вместе с книгами других немецких писателей в знаменитом костре на берлинской Оперплац как «не соответствующие немецкому духу». Он вспоминал: «В 1933 г. в Берлине, на площади возле Государственной оперы, в мрачно-помпезной обстановке неким господином Геббельсом были сожжены мои книги. Он торжествующе зачитал имена двадцати четырёх немецких писателей, которые символически навеки изгонялись из литературы. Я был единственным из двадцати четырёх, кто лично присутствовал при этом театрализованном свинстве. Я стоял перед зданием университета, стиснутый толпой студентов, одетых в форму штурмовиков, — «цвета нации». Я видел, как наши книги летели в пылающий костер, слышал нагло-слащавые тирады отъявленного лжеца-коротышки…».
Памятник сожжённым нацистами книгам на Оперплатц (ныне Бебельплац) в Берлине
Кестнер жил преимущественно на гонорары из Швейцарии, где его публиковали; в Германии ему разрешено было только написать под псевдонимом сценарий фильма «Мюнхгаузен» (1942 г., киностудия UEFA, режиссер Йозеф фон Баки). Киновед Наум Клейман считает этот фильм единственным созданным в Третьем рейхе киношедевром, который был снят по сценарию фактически антигитлеровского оппозиционера, в титрах не указанного.
Вскоре после Второй мировой Кестнер написал сказочную повесть для детей «Конференция зверей». Звери любят детей, озабочены их судьбами и хотят их защитить, но отчаялись убедить взрослых покончить с войнами. Лев Алоис, слон Оскар, жираф Леопольд и их друзья созывают собственную конференцию, где принимают важные для человечества решения, на которые люди оказываются неспособны, и задумывают «операцию по принуждению к миру»: решают похитить всех детей на планете, чем и принуждают взрослых заключить мир на все времена.
«Я хотел бы помочь людям сделаться порядочными и разумными, а пока я занят тем, что стараюсь привлечь их внимание к разуму и порядочности», – говорит герой «Фабиана». Он видит причину войн в неразумности человека и отсутствии солидарности между людьми. Эта же неготовность людей договориться гротескно обыграна в «Конференции зверей»: звери решают созвать свою конференцию как раз в то время, когда люди проводят конференцию в Кейптауне, где пытаются прийти к общему решению, – и, как едко замечает один из персонажей, «эта конференция, кажется, уже 87-я по счету».
Не обнаружив в людях солидарности и решимости искоренить войны, Кестнер находит их в мире животных. «С людьми нужно что-то делать, – крикнул в телефонную трубку слон Оскар. – Ради их же детей. …люди время от времени устраивают конференции и никогда не приходят на них к согласию. Вот я и подумал – мы организуем свою конференцию. Конференцию зверей». «Все происходило так, как во время Всемирного потопа, когда Ной отбирал попарно зверей для своего спасательного ковчега. По одному делегату от каждого вида и породы зверей собирались на конференцию в Высокий дом зверей – что-то вроде звериного ООН. От двух до тысяченогих». От людей тоже приглашены делегаты – пятеро мальчиков и девочек разных национальностей со всего мира.
Резолюция конференции, которую предлагают звери, – это формула мира, выстраданная Кестнером из опыта двух войн. Вчитаемся в неё.
«Мы собрались здесь, чтоб помочь человеческим детям. Почему так – потому что сами люди пренебрегли этой своей наиважнейшей обязанностью. Мы требуем, чтоб на земле больше никогда не было войн…
…требуем совершить прыжок, преодолеть наиважнейшую преграду – границы между странами.
…конференция зверей требует от Кейптауна положить конец идее государства.
Бюрократические бумаги должны быть уничтожены.
Униформа должна быть уничтожена.
Науки, служащие смерти, запрещаются».
В сказку на каждой странице прорываются реалии времени. Вот жираф Леопольд читает ежедневный «Вестник Сахары»: «Через четыре года после войны число беженцев, преимущественно стариков и детей, в Западной Германии выросло на четырнадцать миллионов и каждый месяц растет. Никто не хочет их…
– Хватит, Леопольд, – обрывает его жена, – это не для жирафят».
Вот лев Алоиз зачитывает отрывок из другой статьи: «Через четыре года после войны, которая разрушила полмира и всех последствий которой ещё и сегодня невозможно предвидеть, вновь уже ходят слухи о войне, которую готовят тайно и ближайшим…
– Прекрати, Алоиз, – просит его жена, – это не для маленьких львят».
Но Алоиз, похоже, уже не может прекратить. «Я подумал о людях, – говорит слон Алоиз. – О беженцах, об атомной бомбе, о забастовках, о голоде в Китае, о наводнениях в Южной Америке… о погибших родителях и детях, о… беспорядках в Палестине, о тюрьмах в Испании, о чёрном рынке, об эмигрантах…»
Звери в сказке читают сообщения из газет, но тон этих сообщений больше напоминает приговор или обвинительное заключение. Возможно, эти интонации станут понятнее, если мы вспомним, что Эрих Кестнер был наблюдателем на Нюрнбергском процессе, куда его аккредитовала мюнхенская «Новая газета».
Самый крупный международный процесс в Нюрнберге длился почти год, с ноября 1945-го по октябрь 1946 г. Ещё несколько судебных процессов шли вплоть до 1949 г. Кестнер начал писать «Конференцию зверей» в 1947-м, опубликована она была в 1949-м. Сказка, сохранившая дыхание времени, запечатлела боль и ярость писателя, который задолго до начала новой мировой войны задавался вопросом: «Неужели мы опять до этого докатимся?»
Есть некий реванш в том, что писатель, который в 1933-м бессильно наблюдал, как нацисты уничтожали «без суда и следствия» его книги, в 1946-м присутствовал на судебном процессе над главными нацистскими преступниками. Номинально Кестнер находился на заседаниях Нюрнбергского трибунала как наблюдатель, но фактически был там в трех ипостасях – как наблюдатель, как пострадавший и как свидетель, «непосредственный очевидец».
Конференция зверей» получила большую известность в Германии. Она не только легла в основу органного концерта, но и сыграла роль в развитии немецкой анимации. Экранизация 1969 г. стала первым полнометражным цветным мультфильмом в Германии, а одноимённый анимационный фильм 2010 г. – первой европейской картиной в 3D. Известно, что Кестнер сразу после выхода сказки предложил экранизировать её Уолту Диснею, но тот отказался, сочтя сюжет слишком политизированным. Кстати, в книге есть оммаж диснеевской мультипликации – самый удачный способ прекращения войн предлагает именно диснеевская героиня, мышка, подружка Микки-Мауса.
Немецкий художник Вальтер Триер, проиллюстрировавший «Конференцию зверей» и все остальные книги Кестнера, был известен в Германии и как автор антифашистских карикатур. В 1936 г. художнику пришлось эмигрировать в Лондон, во время Второй мировой Триер помогал британскому Министерству информации выпускать антинацистские листовки и другие пропагандистские материалы. Неравнодушие художника, его страстная антифашистская позиция поддержали то лучшее, что есть в его иллюстрациях к сказке – иронию, ярость, эмоциональное напряжение каждого кадра, – и способствовали тому, что творческий тандем писателя и художника оказался безусловной удачей.
Вальтер Триер. Гитлер и Муссолини. Антифашистская карикатура
«Конференция зверей» снова очень актуальна. Кстати, органный концерт по сказке вышел на нескольких площадках в России – «Конференцию зверей» представили на сцене Тюменской, Пермской и Томской филармоний. Последнее сообщение о постановке датируется мартом 2022 г. Решится ли какая-нибудь из российских площадок постановку возобновить? Будем следить за афишей.