Мы привыкли верить, что Владимир Путин постоянно укрепляет вертикаль власти, строит сильное государство. Но фактически за 23 года он сумел лишь стать более-менее эффективным диктатором, раздавшим власть доверенным лицам. И когда доверенные лица выходят из повиновения и по стране ползут колонны мятежников – становится понятно: государство в России такое же слабое, как и в 90-е. Илья Матвеев, политолог, приглашённый исследователь университета в Беркли, сооснователь Новой школы политических наук и соведущий подкаста «Политический дневник», рассказывает, что Путин на самом деле строил все эти годы вместо вертикали. «Рефорум» предлагает сокращённую текстовую версию выступления Ильи на канале «О стране и мире».
После бунта Пригожина появилось много похожих статей – о том, что лицемерные претензии на силу государства, на вертикаль власти ничего на самом деле не стоят. Алексей Навальный из тюрьмы хорошо резюмировал общие настроения: «Это очевидно, но тем не менее это надо повторять снова и снова. Это не демократия, права человека и парламент делают власть слабой и ведут к потрясениям. Это диктаторы и узурпация власти ведут к бардаку, слабости государства и хаосу. Всегда».
Широкое согласие по этому вопросу позволяет надеяться, что, может быть, мы в какой-то момент перестанем повторять эти ошибки, выйдем из замкнутого круга, когда режим сильный, а государство слабое. А России, как и любой стране, нужно сильное государство: без эффективного дееспособного государства невозможен ни экономической рост, ни общественный порядок, ни эффективная внешняя политика.
Путин унаследовал слабое государство: с конца 80-х оно было в кризисе, расползалось на вотчины, на отдельные части, которые центр не контролировал. Горбачёв, попытавшись проводить реформы с помощью партии и одновременно подрывая власть этой партии, спровоцировал ситуацию, когда государственные элиты начали присваивать госсобственность. (Могли ли реформы пройти удачно – вопрос для другого разговора; альтернатива – китайский сценарий, либерализация экономики без демократизации.) К сожалению, всё закончилось тотальным кризисом государства и долгим кризисом государственным институтов. Поэтому государственническая риторика Путина в начале нулевых воспринималась хорошо.
Политолог Генри Хейл, придумавший термин «патронажные пирамиды», пишет, что бывает система с одной пирамидой патронажа, а бывает с многими. В 90-е их было много: Ельцин и «семья» контролировали небольшой участок власти в стране, своя пирамида была у каждого губернатора в его регионе. Пирамида во главе с Путиным подмяла под себя все остальные пирамиды. Были плюсы: когда закончилось растаскивание государства внешними людьми, включая олигархов, дела начали налаживаться. Но платой за это стал режим личной власти. В 90-е всё работало очень плохо, но было то, что Лукан Вэй называет плюрализмом по умолчанию, pluralism by default: ни у кого не было единоличной власти, конкурирующие сети патронажа создавали и возможность политической конкуренции. Да, все СМИ принадлежали олигархам, но это были разные олигархи.
Реформировать и укреплять государство очень трудно – особенно когда речь об административной реформе, при которой инертное государство вынуждено реформировать само себя. Путин обещал гражданам сложный путь, путь верховенства права – но на этом пути нужно было реформировать судебную систему, всю правоприменительную систему. Он пошёл по простому пути, и в итоге закон не относится к тем, кто эти законы придумывает. В вопросе управления экономикой Путин тоже не пошёл по сложному пути – не стал создавать эффективные институты, которые регулировали бы экономическую деятельность, и не позволил бизнесу заниматься эффективной экономической деятельностью в определённых рамках. Он выбрал простой путь – контролировать экономику лично, через своих друзей. В итоге не развивается ни бизнес, ни государство.
У Путина был шанс построить наконец сильное государство, но он им не воспользовался, построив вместо этого систему своей личной власти. Он оказался эффективным диктатором, но не оказался эффективным строителем государства.
Вместо того, чтобы наказать Пригожина, с ним дискутируют, оставляют его на свободе. После этого возможно всё
Некоторые исследователи считают, что Путин строил свой режим системно, знал, что ему нужен контроль над экономикой, СМИ, парламентом – и шёл в том направлении. Другие полагают, что плана изначально не было, что Путин действовал методом проб и ошибок, реагируя на внешние обстоятельства самым простым способом. Политологи Иван Григорьев и Анна Декальчук приводят пример: вот Путин пытается проводить либеральные реформы, например, принять новый Трудовой кодекс. Но Дума ещё не совсем под его контролем, и хотя кодекс принят и пенсионная реформа произошла, это получилось долго и с проблемами. Тогда Путину приходит в голову создать партию, которая будет штамповать его решения, заодно укрепляя его личную власть – и не нужно будет ни с кем постоянно договариваться. Он снова идёт по самому простому пути и создаёт «Единую Россию».
С госпорпорациями история была похожая. В середине нулевых даже Кудрин говорил, что не понимает, частная это собственность или государственная. Кто-то говорил, что происходит национализации, кто-то – что продолжается приватизация. Чемезов, возглавив «Рособоронэкспорт», подумал, что неплохо бы создать империю, где будет и производство, и экспорт, собрать все компании в одном месте. Путин идею одобрил и отдал эту империю Чемезову: Чемезов был надёжный товарищ по КГБ, и Путин верил, что если ему всё отдать, то он будет кровно заинтересован в сохранении этого политического режима. Или Сечин решил, что пора расширить и возглавить «Роснефть», предложил Путину раздербанить ЮКОС – и Путин решил, что полный госконтроль над нефтью – отличная идея, а Сечин станет его союзником. Так каждый раз Путину что-то предлагали (скорее всего, и Пригожин предлагал какие-то варианты и сценарии), были разные стимулы, угрозы, он смотрел, как складывается система, и принимал решения. Это не было сознательное строительство режима. А большое количество ресурсов в руках правящей клики давало возможность покупать себе сторонников вместо того, чтобы создавать сильные институты. Это и есть основная беда ресурсного проклятия.
К слову, ситуация, когда человек у Путина на доверии атакует министра, уже случалась – с Улюкаевым и Сечиным. В 2016-м Алексей Улюкаев, тогда глава Минэкономразвития, возражал против поглощения «Роснефтью» компании «Башнефть» («Башнефть» осталась без владельца, когда стали преследовать Владимира Евтушенкова). Да и всё правительство возражало, и сам Путин сказал, что не должно быть расширения госсобственности. Однако Сечин уговорил Путина и посадил федерального министра в тюрьму с помощью офицеров ФСБ, которых использовал как собственный силовой ресурс. Тот мини-мятеж госкорпорации против государства удался, потому что у Улюкаева не было армии. А у Шойгу она была – и у Пригожина ничего не вышло.
Мне кажется, главный итог мятежа Пригожина – все увидели, что король голый. Увидели, что вооружённый мятеж не заканчивается проблемами для тех, кто его организовал – даже когда убито больше десятка лётчиков Минобороны. Что вместо того, чтобы наказать Пригожина, с ним дискутируют, оставляют его на свободе. После этого возможно всё. Этого джинна обратно в бутылку уже не затолкать.
Во время войны проблема транзита власти очень осложняется
Что же именно возможно?
Во время войны проблема транзита власти очень осложняется. В российской политической системе есть скрытый конфликт между элитами, которые хотят закончить войну, и теми, кто хочет её продолжать. Первый путь для огромного количества элит неприемлем, зато вполне приемлем для олигархов: они видят в нём ключ к реинтеграции в Европу, к снятию санкций, восстановлению довоенного статус кво. Если с Путиным что-то произойдёт или одна из сторон выступит против другой – конфликт будет мощный. Это будет не просто раздел путинского наследства, а раздел наследства во время вендетты. У Пригожина есть своя армия, но своя армия есть и у Кадырова, и «Вагнера» – не единственная ЧВК, воюющая в Украине. У госкорпораций есть свои ЧВК, в регионах есть свои батальоны. Всё может произойти по совершенно неконтролируемому сценарию.
Не забываем, что путинская гиперцентрализация не сняла, а подавила, вытеснила вопросы национальной автономии. Как только централизация снизится, эти вопросы снова возникнут. С каждой национальной республикой придётся договариваться заново. С Татарстаном, допустим, может получиться наладить отношения на партнёрской основе, а как быть с критическими случаями вроде Чечни? Что с ней будет после демократического перехода – Кадырова придётся свергать? У него есть лояльные силовики, есть собственные институты, в которые он никому не позволяет вмешиваться. В регионе даже статистика своя, в академические расчёты её, как правило, не включают за невалидностью. Понадобится второй демократический переход, только для Чечни. Как в процессе избежать конфликта, вернуть ситуацию в республике в правовое русло – очень острые вопросы, о них нужно думать.
Большая проблема и в том, что роль населения, граждан России всегда была ограниченной. В 90-е люди занимались выживанием и не могли закладывать фундамент прочного демократического государства – не было ресурсов, времени, понимания, как это делать, сложившейся интеллектуальной сферы. В нулевые годы они ушли в частную жизнь – а что им ещё было делать после такого десятилетия и в отсутствии традиции политического участия, бросить всё и строить демократическое государство? Путин хорошо понимал, что предлагает сделку, которая сработает: люди здесь и сейчас получают то, что им нужно, и не будет против сосредоточения рычагов власти и собственности в его руках. Но в итоге люди остались ни с чем: ни экономического роста, ни невмешательства государства в жизнь давно нет. Граждане страны гибнут на бессмысленной войне, в стране вооружённый мятеж. Этот сценарий будет повторяться, пока люди не возьмут контроль над своей политической судьбой в собственные руки. Надеюсь, вывод будет сделан.