Существует популярный нарратив: 90-е были годами свободы, когда Россия если не построила демократию, то максимально близко подошла к демократическому устройству. Увы, демократы не сумели удержать власть, она была перехвачена спецслужбами, которые постепенно выстроили авторитарный режим нынешней власти. Но это во многом миф. В повестке «младореформаторов» не было задачи устойчивой демократизации. Чего хотели главные акторы 90-х – обсуждают экономисты Игорь Липсиц и Иван Любимов.
Борис Грозовский, обозреватель, автор телеграм-канала EventsAndTexts, модератор дискуссии
Самые разные исследования реформ в посткоммунистических странах показывают: если большие массы людей в ходе преобразований чувствуют себя несчастными, неудовлетворёнными жизнью – а в России в 90-х так и было, – значит, реформы проходят неправильно. Либо у них не те цели, либо не те методы.
Преобразования, которые привели к распаду СССР и формированию капитализма в России, не были демократическими по факту и лишь частично – по целям. Реформаторы 1990-х боялись демократии, боялись политической конкуренции: их идеей было провести «непопулярные реформы», защитившись от народного недовольства. При Путине многие из них продолжили работать на правящий режим. Демократия для многих оказалась удобным камуфляжем, позволившим возглавить Россию после распада СССР и перестроить управление экономикой под свои нужды.
В итоге реформы привели к росту благосостояния лишь бюрократии и предпринимателей, а население от них проиграло. Можно ли было предположить, что итог будет именно таков?
Игорь Липсиц, экономист, профессор, автор телеграм-канала и YouTube-канала, один из организаторов Высшей школы экономики, автор учебников по экономике (в том числе полного цикла школьных учебников по экономике с 7 по 11 классы), маркетингу, ценообразованию
В те годы я оказался экспертом, близким к власти – был близок к системе Горбачёва и потом, года полтора, – к системе Ельцина, причём оказался её жёстким оппонентом.
То, что советская экономика рушится, было понятно и до Горбачёва. Ещё Андропов вместе с зятем Косыгина Гвишиани готовили Гайдара к проведению реформ – стажировали группу «младореформаторов» в Вене, в Институте системных исследований, где те пытались понять, что такое Вашингтонский консенсус и как его реализовать.
Горбачёв ничего не понимал в экономике. Ему казалось, что можно построить социализм с человеческим лицом – старая концепция, пришедшая из Венгрии и в какой-то степени реализованная в Польше. Подлатать социалистическое хозяйство, допустить в экономику мелкий частный бизнес (что Рыжков и сделал, разрешив кооперативы по модели Венгрии, Чехии и Польши). Но не вышло, мы получили распад и ГКЧП. Началась эпоха Ельцина.
То, что происходило в России, не было демократической революцией – это был внутрипартийный переворот, смена поколений, смена эшелонов. Никаких демократических идей не было и не могло быть – никто в Союзе не понимал, что такое демократия. Было утомление от советской власти, от компартии. Мощная группа партийно-государственной элиты второго уровня хотела стабильных, не привязанных к должности гарантий доступа к активам, их задача была как можно быстрее прибрать активы к рукам и создать себе устойчивую базу для богатства. Они выбрали Ельцина в качестве проводника своих интересов. Народ не был движущей силой реформ – он играл роль статиста, выходил, как мы помним, на массовые митинги, требовал отмены 6 статьи Конституции (о руководящей роли Компартии). Я не идеализирую Верховный совет, но там были люди, с которыми можно было договариваться, строить коалиции, создавать систему сдержек и противовесов. Это было неприемлемо для Ельцина и его окружения. Была принята ельцинская Конституция, началось построение того авторитарного и агрессивного государства, которое мы имеем.
Народ не был движущей силой реформ – он играл роль статиста
Мой первый конфликт с Чубайсом возник по техническому, казалось бы, вопросу: сделать ваучеры безличными, как хотел Чубайс, или персонализированными, как предлагал я. Именные ваучеры затрудняли торговлю ими, позволяли запустить более щадящую модель создания больших паевых фондов. Они потом управляли бы активами, через них можно было бы привлекать инвестиции на реконструкцию предприятий. Но это замедляло процесс преобразований. А Чубайсу нужно было максимально быстро передать собственность в руки нужных людей – его любимая фраза была «Реформы делаются быстро или никак». В одном из интервью он открыто говорит, что приватизация была чисто политическим процессом, лишавшим коммунистов шансов на возврат власти и гарантировавшая власть Ельцина.
Безличные ваучеры покупали за бутылку водки по отработанной схеме: на заводе пару месяцев не выплачивали зарплату, потом завозили водку ящиками, скупали за неё бумаги – и директор моментально становился владельцем. Именно так была приватизирована «Северсталь». Меня как-то заинтересовало, куда делись люди из Госплана после его ликвидации. Выяснилось, что ни в каких переходах они не побираются: их на корню скупили коммерческие структуры, так как сотрудники Госплана знали, какие предприятия имело смысл приватизировать.
Советский народ не был готов к владению и управлению собственностью. Если бы была принята модель создания больших паевых фондов, через них можно было выбирать управляющих и привлекать инвестиции, повышать эффективность. Но мы провели приватизацию иначе, предприятия оказались в руках директоров, у которых не было денег – инвестиций не пришло, и в 90-х предприятия начали разваливаться.
Борис Грозовский
В какой момент была осознана задача передачи собственности в руки нужных людей?
Игорь Липсиц
Ещё в 80-х бывало, что власть Москвы над предприятием ослабевала, и директор становился его фактическим хозяином. Он ни за что не отвечал, ничего не вкладывал, зато всё, что мог, выкачивал, в том числе обналичивая деньги через кооперативы. Все наши олигархи поднялись на такой обналичке. Все они друг друга понимали, все прошли через одни и те же этапы карьеры. Обычные граждане были разобщены – а партийно-бюрократическая элита оказалась самой консолидированной группой в стране. В нашей с Иваном Любимовым статье я вспоминаю, как поехал в Тулу, мы собрались на ужин с руководителями администрации, банков – и выяснилось, что все они старинные друзья, бывшие сотрудники обкома. Абсолютно спаянная компания, которая перехватила все руководящие посты и стала хозяевами города.
Борис Грозовский
Но в книгах Чубайса, Гайдара, Ясина рассказана совсем другая история.
Иван Любимов, экономист, автор The Moscow Times, «Новой газеты», Republic, Forbes, «Ведомостей» и др.
На вопрос, приблизилась ли Россия в 90-е к демократии, я бы довольно уверенно ответил утвердительно. Приблизилась не вплотную – но сделала определённые шаги в сторону этого политического устройства.
Правозащитники и правозащитная инфраструктура – ожидаемые защитники и бенефициары демократического строя – в 90-е институционализировались и могли уже не так опасаться преследования со стороны спецслужб. Развивалась судебная система – адвокаты, в частности, стали более независимы от стороны обвинения. Появилась свободная пресса. Развивались все те профессиональные группы, которые борются за демократию, потому что без неё подвергаются репрессиям и не могут полноценно работать.
Но этих групп абсолютно недостаточно, чтобы удержать демократию. Я не очень верю, что наши элиты нуждались в демократии. Да, они были разделены на группы интересов и нуждались в площадках, чтобы договариваться друг с другом – криминализованные элиты договаривались на сходках, некриминализованные образовывали бизнес-ассоциации, – но ввиду иерархичности российского общества зависимость от масс, от народа была для них скорее неприемлема. Создание парламента, независимого суда было требованием Запада, а интерес элиты был в том, чтоб хранить на Западе капиталы, иметь жильё, запасные (или не запасные) аэродромы, ВНЖ и так далее.
Массы, мне кажется, горячо поддерживали демократию в конце 1980-х-начале 1990-х, но вовсе не потому, что понимали, что это и зачем (этого не понимали даже учёные). Они наблюдали за процветающим Западом и видели, что такие ингредиенты, как демократия и капитализм, соседствуют и ассоциируются с высоким уровнем благосостояния. Поэтому они горячо принимали демократию, пока была надежда на улучшение благосостояния, а когда эта надежда не оправдалась, демократия утратила в глазах масс какую-либо важную роль и превратилась в нежелательный способ управления государством, который приводит к хаосу.
Без этих двух составляющих – поддержки элит и поддержки масс, пусть слепой, пакетной, не сопровождающейся полным пониманием роли демократии в общественном устройстве, пониманием, какие выгоды она на самом деле приносит, – удержать и сохранить демократию очень сложно.
Самый весомый вклад в систему сдержек и противовесов, недолго существовавшую в 90-х, внёс федерализм. Тогда название «Российская Федерация» в наибольшей мере соответствовало действительному политическом устройству. Этот элемент демонтировало качество госуправления в регионах: оно было ужасным, региональные элиты были криминализованы, выкачивали из регионов ренту, и наконец жители регионов пожелали заменить федерализм унитарным централизованным управлением, отдав предпочтения абстрактному Пиночету.
Борис Грозовский
Аргументация «Вот сейчас возникнет средний класс и создаст спрос на институты – справедливый суд, участие в политической жизни и т.д.» продвигалось в большом количестве работ, которые издавал и Гайдаровский институт, и Независимый институт социальной политики. Почему не возникло спроса на институты? Почему вообще считалось, что после отмены 6 статьи Конституции демократия настанет сама собой?
Игорь Липсиц
Институты демократического общества формировались не снизу, не от потребности населения. Они формировались путём переноса институтов Запада в Россию и оказались карго-институтами, имитацией.
Гайдар говорил: люди в России такие же, как в других странах, и если применять ту же схему реформирования, результат будет тот же. Он любил приводить два примера: как Германия быстро восстановилась после денежной реформы Людвига Эрхарда («все мы начинали с 30 марок») и насколько быстро восстановился внутренний рынок России после начала НЭПа. Объяснения, что за 70 лет все те, кто обеспечил это восстановление, исчезли, а советский народ – это не немцы в Западной Германии времен реформ Эрхарда и Аденауэра, что их надо аккуратно учить работать, что они не понимают, как им жить в новом мире, не принимались. Егор Тимурович не был политическим деятелем, ему было трудно разговаривать с людьми. Он боялся, что если начнёт разговаривать с народом, то потеряет поддержку Ельцина, а он только на ней и держался. Поэтому исходил из того, что все люди одинаковые.
Он действительно делал всё, что мог, но не было буржуазного слоя, желающего изменить общество – была лишь огромная сила, хотящая блага для себя лично. Общественной поддержки демократических реформ не было, зато была крайняя озлобленность на эти реформы. На самом деле это самое страшное, что есть в России. Гайдар, Чубайс и Ельцин убили будущее России. Чтобы страна двигалась, у неё должна быть какая-то идеология, то, во что люди верят, за чем идут – люди так устроены. Когда рушился Союз, была идеология «Давайте построим рыночную экономику, буржуазную демократию и будем нормально жизнь». В итоге реформ 1990-х оба понятия были дискредитированы, а других нет. С какой идеологией новая власть будет поднимать население? Что она им предложит – рыночные реформы? Да гори они синим пламенем, скажет им русский человек: я попробовал, они загнали меня в нищету. Демократию попробовал – и возник развал на региональном уровне, о котором говорил Иван.
Самая сильная иллюзия всех реформаторов и тех, кто их поддерживает, – что если снять с российского народа обременение идеологии и власти, то народ воспрянет и появится что-то иное. Мы все заблуждались. Мы все не оценили, насколько советская власть сформировала советского человека, как мал шанс трансформировать его быстро, за одно поколение. Постсоветский человек господствует на постсоветском пространстве, и все проблемы и Украины, и России связаны с ним. Да, в экономике можно было что-то поменять, но можно ли было построить принципиально иную политическую модель? Представьте трансформацию Японии или Германии без американской оккупационной администрации. Не уверен, что получилось бы так, как получилось.
Иван Любимов
Я бы не делал Гайдара и команду реформаторов виноватыми. Их возможности к успешному преобразованию были очень невелики. Основным локомотивом экономического развития в таких больших странах, как Россия, является экспортная диверсификация (так на это начали смотреть в нулевые). В 90-е возможностей для неё не было. Запад не вёл никакой серьёзной речи о подобии плана Маршалла для России – складывалось впечатление, что он наслаждался ролью победителя, а не партнёра. В таких условиях реализовывать любые реформы довольно тяжело, тем более требующие огромных затрат.
Теперь отвергаются и идея реформ, и демократическая идея, потому что они шли пакетом
В лучшем случае они могли бы в 90-е проработать пакет отложенных реформ – они бы пригодились, когда бюджетные ограничение в России стало бы менее жёстким ввиду улучшения, например, сырьевой конъюнктуры. Это с одной стороны. С другой – реформаторы действительно приняли на веру Вашингтонский консенсус, прописывающий, как реформировать отстающие экономики: накапливать капитал, создавать индустрию, стимулировать научно-технический прогресс. Россия унаследовала от СССР и индустрию, и кое-какие достижения науки и техники, и потому считалось, что если добавить рынок, приватизацию, либерализацию торговли и регулирования – то всё это автоматически приведет к достижению целого ряда необходимых результатов, в том числе появится класс предпринимателей, которые начнут лоббировать защиту прав собственности. Но Вашингтонский консенсус хоть и стал основным инструментом реформирования в десятках стран, по большому счёту не привёл к расцвету их экономик. Зато быстро росли экономики, существенно дополнявшие меры Вашингтонского консенсуса, не ограничивающиеся им.
В России не была проведена диагностика экономического роста – это когда в экономике проводится не пакет реформ, а тщательно разыскиваются самые тяжёлые, самые сдерживающие рост ограничения, и фокус реформ направляется на них. После достижения определённых результатов этот фокус смещается к следующему эшелону ограничений. Этого я в планах команды Гайдара не видел. Боюсь, что они не смогли бы должным образом подготовить даже отложенные реформы.
Игорь Липсиц
Гайдар упустил крайне важный момент преобразований. Он совершенно не хотел объяснять россиянам, что они унаследовали обанкротившуюся страну, от которой почти ничего не осталось. Возникла крайне опасная история: люди считали, что был хороший, мощный, богатый Союз, но пришли реформаторы и развалили эту прекрасную страну. Мне до сих пор пытаются рассказать, что СССР был вершиной человечества, а потом его разворовали. Реформы были необходимы, но надо было объяснять, что мы их проводим не чтобы замучить людей, а потому, что экономика нежизнеспособна. Книги Гайдара, где это объясняется, читали единицы (зато сколько людей помнят, как разворовали завод, который давал работу их городку). А теперь отвергаются и идея реформ, и демократическая идея, потому что они шли пакетом.
Я понимаю, в какой ситуации был Егор Тимурович. Изобретать что-то новое было трудно и страшно, можно было не получить поддержку МВФ и США. Но стандартная схема «давайте срочно приватизируем крупные предприятия, и они, став рыночными, начнут поднимать экономику» не сработала. Можно было потихоньку создавать возможности для малого бизнеса, сохраняя госконтроль над крупными предприятиями – Гайдар был против. Я специалист по ценообразованию, и мы с ним спорили, какой будет уровень инфляции в 1992 г. после либерализации цен. Я высказывал опасения, что уровень будет чрезвычайно высок, Гайдар предположил, что рост будет не более двух, максимум трёх раз. В 1992-м цены поднялись в 26 раз: возникла система бартера, система неплатежей. Российская экономика такая, какая есть.
В теории менеджмента есть тема «Реформирование организаций». Там есть определённый алгоритм, который помогает многое понять про Россию. Он гласит: нельзя одним щелчком перевести организацию из одного режима работы в другой. Надо сначала её разморозить, чтоб она стала более пластичной, потом перестроить и заморозить. 1990-е – это разморозка России. С 2003 г. идёт заморозка. Вероятно, этот этап сменится чем-то другим: впереди у экономики огромные трудности, мы идём к той же системе страны-экономического банкрота, какой был СССР. Это может означать, что нас ждёт этап очередных больших преобразований. Каким он будет? Боюсь, что ничего хорошего я увидеть не смогу, но может быть, это мой природный пессимизм.
Иван Любимов
Разбавлю его оптимизмом. Соцопросы последнего спокойного года, 2019-го, указывают: запрос на демократизацию в обществе есть, пусть это и запрос второго эшелона. Его опережают запросы антикоррупционный и на социальную справедливость. Те, кто сможет составить конкуренцию нынешней власти и представить убедительные программы удовлетворения этих двух запросов, могут пакетом добавить сюда демократизацию. Например, левые (не из числа оголтелых, почитающих сильную руку Сталина) приходят к власти, удовлетворяют запрос на социальную справедливость – и пакетом в своей политике проводят демократизацию.
От элиты я не жду демократизации: она, может, и научилась тому, что нужно легальное принятие решений, но она будет искать и создавать площадки для этого за пределами традиционных демократических институтов.
Игорь Липсиц
Запрос на социальную справедливость будет решён очень просто: это будет возврат к уравнительной системе оплаты труда а-ля СССР. Народ его отлично воспримет: «пришёл хозяин и наконец навёл порядок». Уже сейчас 40% трудоспособного населения работает в госсекторе, а от выплат из бюджета зависит 60% жителей. Мы видим, как повышается благосостояние в районах, где выплачивают «гробовые».
Такой вариант, увы, возможен. В России радиус доверия минимальный, никаких сил, её меняющих, я не вижу. Я четверть века учу бизнесменов. Все они рассуждают в логике «вот с этим чиновником могу договориться, знаю, как к нему подойти». Создавать объединение, партию, которая будет опираться на население, чтоб менять страну, они не будут. Крестьянская или пролетарская партия – смешная тема, интеллигенция немногочисленна и крайне разобщена, её меньше, чем в СССР.
Мы упустили единственный шанс, который у России был. Второго шанса не будет, и это определит её очень негативное будущее на остаток нынешнего века. Повторить опыт реформ 1990-х невозможно – то был уникальный период, когда можно было что-то сделать, и за это время не была создана народно-демократическая основа рыночной экономики. А без неё рыночная экономика неустойчива, зависима от госаппарата, и сейчас, когда госаппарат установил контроль над основными активами, экономика опять превращается в государственно-монополистический капитализм.
Материал подготовлен по итогам дискуссии на канале «О стране и мире».