Россия полгода живёт в условиях военного положения и тотальной цензуры. Власть проявляет нулевую терпимость к несогласным с войной, поощряет доносы, открывает уголовные дела за самый невинный антивоенный протест. Репрессии стали более массовыми и жёсткими. Кажется, власть переходит к людям в погонах. Какова в этой ситуации роль Владимира Путина, можно ли сказать, что он утрачивает контроль? И будут ли силовики институционализировать свою власть?
«Реформ» публикует сокращённую текстовую версию беседы, состоявшейся на канале «О стране и мире», с любезного разрешения канала.
Маргарита Завадская, политолог
По-настоящему тоталитарных режимов, с идеологий, штурмовиками, стиранием личного и публичного очень мало: только Северная Корея и Эритрея. В России мы не наблюдаем тотальной идеологии, которая фундаментально важна для тоталитарных режимов. Большинство трагикомических случаев вроде доноса учеников на учительницу или снятого плаката с Юрием Лотманом, которого приняли за Марка Твена – на совести людей, избегающих рисков и конфликтов, по сути, исполнителей. Российский режим по-прежнему авторитарен. Такие режимы так же коррумпированы, они ничем не лучше по масштабам и типам репрессий и не лучше по последствиям для жителей.
Как режим закончится? Персоналистские диктатуры в основном сменяются новыми персоналистскими диктатурами. Не исключаю, что в российской реальности будут и развороты в пользу силовиков. Но они раздроблены (Путин и его сторонники 20 лет сталкивали военных, МВД, прокуратуру), не оформлены в самостоятельную группу. Тот факт, что их очень много, что они проникают всюду – говорит о том, что грань между ними и народом не так и велика, и если будут происходить неожиданные процессы, сомневаюсь, что они выступят как единая корпорация.
Аббас Галлямов, политолог, политтехнолог
Фактор ядерного оружия ограничивает возможности внешнего мира влиять на ситуацию внутри России, потому я рассматриваю только внутренние факторы – российские элиты и российкого избирателя.
Главное, что сейчас происходит в российской политике – это ослабление фактора Путина, его влияния на политические процессы. Причина – продемонстрированная им неспособность победить слабого врага, по сути, слабость. Путин с первого дня был политическим типом военного вождя. Военный вождь держится исключительно благодаря силе, сила – главный фактор, который его легитимизировал: Путин всё равно победит, так зачем сопротивляться. А если силы нет, то и легитимность слабеет.
Сила – главный фактор, который его легитимизировал: Путин всё равно победит, так зачем сопротивляться. А если силы нет, то и легитимность слабеет
Первым видимым признаком стал публичный конфликт сторонников мирных переговоров и войны до победного, случившийся в марте. Кремль оказался не в состоянии это контролировать – а нет ничего вреднее для власти, чем разброд в элитах (вспомним, как деморализовала сторонников оппозиции её неспособность договориться). Путин тогда явно отпустил ситуацию и дистанцировался. Потом было два месяца относительной внутренней тишины, а в июле произошла двойная утечка: данные закрытого опроса ВЦИОМ кто-то слил «Медузе» и The Bell.
Респондентов спросили, какой вариант предпочтительнее для России – немедленные мирные переговоры или продолжение боевых действий. Оба варианта набрали по 44%. Опрос проводился в конце июня, про мирные переговоры и Мединского давно забыли, казалось, что тема мира дискредитирована, Медведев пугает судным днём, Лавров грозится отобрать ещё территории. И вдруг бах – 44% за мир. Тот, кто слил эту цифру – сам ли Сергей Кириенко, или утечка была из смежного хозяйства, – явно хотел, чтоб общественность увидела: тема мира снова в повестке.
Ослабление Путина привело к образованию вакуума. Официальные политические институты вроде Госдумы и партий слишком слабы, чтоб его заполнить, и его заполнили силовики. Они сами под боем, выиграть у украинцев не могут, но есть ряд объективных причин, которые работают на них: Путин делает вид, что всё идёт по плану, а значит, не может пока устроить чистку аппарата.
При этом протестные настроения сильны, и право решения этой проблемы передаётся силовикам. Приговор Валерию Рашкину в этом смысле показателен: даже с коммунистами разбираются с помощью уголовных дел. Путин всё ещё главный, но дистанция между ним и силовиками сокращается, появляется взаимозависимость. Без них он не усидит. Режим переходит от персоналистской автократии в формат коллективного руководства силовых структур. Это неким образом хунта.
Если тренд продолжится, то в какой-то момент силовики могут захотеть институционализироваться, оформить коллективное руководство, зафиксировать свою власть и минимизировать риск её утраты. Думаю, они могут пойти по простому пути (там люди не семи пядей во лбу, судя по дурацкому конфликту с Израилем) – по образцу Китая. Однопартийный режим, политбюро, патриотизм – официальная идеология. Им это надо, потому что иначе проблема-24 года будет висеть над ними дамокловым мечом. Коллективно, не институционализировавшись, руководить страной не в их интересах.
Маргарита Завадская
Горизонт планирования так хлопнулся, что 2024 год в какой-то момент исчез даже из академической повестки. Прогнозы до него не добираются – тем ценнее соображения Аббаса.
Всё, что мы знаем про персоналистские режимы – они живут столько, сколько живут те, кто у власти. Внезапная смерть диктатора тоже обычно ничего хорошего не приносит. Оптимальный вариант – институционализация процесса, переход от персоналистской формы правления через партийную историю к чему-то, похожему на либеральную демократию.
Это происходит не одномоментно: например, с Мексикой непонятно, с 1997-го или с 2000-го перестать считать её режим авторитарным, настолько плавным был переход. Нынешний режим там не без проблем, но он выглядит приличнее и предсказуемее, чем российский. В Тунисе похожая история. Если ситуация будет складываться так, как говорит Аббас, то всё не так плохо.
Мы с Аббасом расходимся только в оценках вероятности этого сценария. Исторически больше 40% вероятности, что персоналистская диктатура перейдёт в себе подобную. Сценарий с институционализацией – оптимальная история для всех нас, особенно тех, кто находится на территории России и хочет там продолжать жить, – и он самый невероятный в этой ситуации, но это не значит, что он невозможен.
Если это история про военное руководство без оформления партийной истории – в этом нет ничего хорошего. Но всё-таки мы знаем, что Аргентина в войне за Фолкленды через хунту смогла худо-бедно перебраться во что-то похожее на демократию.
Аббас Галлямов
Других способов контролировать российскую политику, кроме силовиков, не осталось: президент может менять персоналии, но ограничивать влияние институтов уже не может. Без них у Путина ноль шансов выиграть в 2024-м. Не надо даже пускать Навального в телевизор, оставьте там пропаганду – всё равно без силовиков всё рассыплется и Путин проиграет условному Грудинину с разгромным счётом.
Выборы-24 – это другие выборы. Избиратель знает, что в 2024 году Путин уже не должен избираться, что чтоб получить право на избрание, он изменил Конституцию. В то время люди не выступили против поправок (2024 был далеко), но число поддерживающих обнуление, по данным количественного опроса Сергея Белановского, было невелико – эта поправка набрала втрое меньше поддержки, чем социальные поправки. Россияне не легалисты, они не будут цепляться за Конституцию, но могут зацепиться в 2024-м, потому то не хотят продолжения банкета.
Рейтинг Путина в январе 2020-го был 43-44%, потом ФОМ перестал его публиковать. Если б он триумфально выиграл войну, это было бы подпоркой, пусть и не такой сильной как Крым, но сейчас война превращается в непопулярную, какой была Первая мировая: сначала всплеск патриотизма, а через три года революция.
Поражение – ключевой фактор делигитимизации Путина: после поражения он, скорее всего, не переживёт выборы-2024. Попытка переизбраться на фоне поражения чревата комбинацией народного протеста, помноженного на элитное сопротивление – смесь путча с народной революцией. Единственным способом будет выбрать преемника, позволить ему избраться и отползти в Совет Федерации в надежде, что преемник не прогнётся и не выдаст его Гааге.
Бюрократов и истерящих пропагандистов никто не любит. И если Путин начнёт их сажать, большинство лоялистов будет аплодировать
Правда, теоретически он может, пока окончательно не ослабел, совершить мощный разворот, как Сталин в 30-е: тот написал в «Правду» статью «Головокружение от успехов», спихнув вину за свои ошибки с коллективизацией на подчинённых, отыграл назад, надавал подзатыльников и не проиграл. Путин может вернуться к изначальному посылу, что задачи у нас локальные – безопасность Л/ДНР, они достигнуты, а во всех эксцессах виноваты силовики и пропагандисты. Это высшая форма диктатуры – менять точку зрения на свой же курс. За полгода было сделано столько глупостей и столько наговорено бреда, что позиция критика очень выигрышна. Люди, ошалев, будут кивать: как это мы миру Третьей мировой угрожали, как мы вообще в фашистов превратились? Слава богу, что дорогой Владимир Владимирович сумел своей мудростью остановить это. Он может дождаться, пока общество окончательно устанет от войны и будет мечтать исключительно о мире – и в этот момент возглавить нормализацию.
Бюрократов и истерящих пропагандистов никто не любит. И если Путин начнёт их сажать, большинство лоялистов будет аплодировать. А у оппозиции он таким образом украдёт повестку: нам не с чем будет идти к народу.
Маргарита Завадская
Я суммирую разные опросы разных команд, больше 30% не имеет сильного мнения – они присоединяются к большинству, и Россия тут не уникальна. Люди не могут жить в страхе годами, они устают.
Правда, не исключено, что после поражения мы будем наблюдать что-то вроде оборонительного ресентимента, и есть опасность, что даже антивоенно настроенные граждане на фоне риторики о запрете виз поддадутся соблазну и займут более прорежимную позицию: бежать больше некуда, мы нигде не нужны.