В недавно переизданной книге «Внутренняя колонизация» я ссылаюсь на эссе Ленина, написанное в 1913 году. Он сравнивал освобождение крепостных крестьян в России в 1861-м с освобождением рабов в Америке. В Америке отмена рабства привела к большой кровавой войне. А в России, он писал, это произошло почти бескровно, а значит, «наверное, это насилие ещё случится». Ленин имел в виду, что события такого масштаба не могут произойти без соответствующего им насилия, без адекватной крови. Эту логику мы видим в действии прямо сейчас.
«Рефорум» публикует сокращённую текстовую версию разговора с Александром Эткиндом на канале «О стране и мире» с любезного разрешения канала.
Если есть империя, то есть и колонии. Россия назвала себя империей в 1725 году именно потому, что Пётр I торжествовал успешные завоевания. Он основал столицу, Санкт-Петербург, на только что оккупированной территории, которая ещё не была признана никакими международными договорами (уникальный случай в истории).
У России было много колоний, они отличались от колоний европейских государств. У тех между центром империи – например, Лондоном – и колониями – например, Индией – были океаны, и ни у кого не было сомнений по поводу того, что это именно колонии. У России же границы с колониями были сухопутными и двигались большей частью в одну сторону: от центра. Это называлось экспансией.
Пример Российской империи не уникален: сухопутными были Оттоманская империя, Австро-Венгерская империя, можно думать об империях Южной Азии в этом же ключе. Ничего уникального нет в том, что у империи есть колонии с сухопутными границами. Объекты этой колонизации часто оказывались сходного цвета кожи, говорили на языке, похожем на язык акторов колонизации. Эта проблема интересна на всех уровнях, от философского до архивного. Стоит ли вообще различать и противопоставлять внешнюю и внутреннюю колонизацию? Они часто перетекали одна в другую.
Когда мы говорим о геноциде или колонизации, субъект и объект в глазах наблюдателя сильно разведены. Стоит помнить, что это часто не так
Распад Советского Союза был почти бескровным – выдающееся достижение политиков того времени. Очень трудно создать 15 новых государств, решить проблемы с полномочиями, с наследством, с ядерным оружием. За этим стояли как чудеса дипломатии, так и откровенные манипуляции Будапештским меморандумом, который гарантировал Украине суверенитет и мир. Либо это была победа разума и политических навыков тогдашнего руководства, либо то, что некоторые назвали отсрочкой насилия, которая делает его впоследствии более тяжким. Я не верю в историческую неизбежность: то, что случилось сейчас, произошло потому, что так решили люди и институты, которые имеют право нажимать кнопки и отдавать команды. Эти люди и институты несут ответственность за решения, которые принимают.
Геноцид соседа
Польский ученый Рафаэль Лемкин, который ввёл в оборот само понятие геноцида и добился его международного признания и осуждения на Нюрнбергском процессе, считал, что геноцид – это не просто массовое убийство. Оно всегда сопряжено с уничтожением культурным, уничтожением национальной идентичности. Это то, о чем мы читаем сейчас в новостях: уничтожение театров, музеев, запрет учебников на украинском языке.
Интересный факт: рассуждая о балканских войнах 90-х, Майкл Игнатьефф, бывший президент Центрально-Европейского университета, впервые отметил, что геноцид обыкновенно осуществляется народами, которые скорее близки друг другу. Армяне и турки, сербы и босняки… Когда мы говорим о геноциде или колонизации, субъект и объект в глазах наблюдателя сильно разведены. Стоит помнить, что это часто не так.
Есть идея, что геноциды в XX веке проводились отступающими империями, империями в момент распада. Я исключаю, что геноцидальные действия можно объяснить военной целесообразностью, понять их как часть войны. Более историчная идея о связи нынешнего геноцида с бывшим имперским или советским владением этой землёй, этой территорией, этим народом звучит разумнее. Это не столько даже империализм, который отсылает нас к Российской империи, сколько реваншизм, который отсылает нас к советскому опыту. «Хозяева жизни» считают, что могут это делать или должны это делать именно потому, что, с их точки зрения, они восстанавливают статус кво: как говорил Сурков, идёт реконкиста. Идея новизны, нового завоевания, приключения придавала классическому империализму некую прелесть и романтическое обаяние: Колумб или Гумбольдт осваивали новые пространства. А в реваншизме этого нет – завоёвывается то, что уже принадлежало, используются карты 60-х годов, потом что новых нет.
Экономические историки спорят о том, каково было сальдо торгового баланса отношений Британской империи с колониями: прибыль-то вообще была? Или одни расходы? Были стратегические активы: британский флот держал угольные станции по всему Индийскому океану, в какой-то момент британские пароходы не могли бы без этих станций в колониях передвигаться по миру. Но какое дело простому человеку до всего этого? Всегда в голове и сердце находится место для идентификации с чем-то возвышенным – религией, империей, политикой. Это говорит о природе человека что-то хорошее: мол, ему важен не только его огород, но и интересы империи или церкви. Хотя история свидетельствует, что лучше бы нас всех интересовало только своё хозяйство.