… и как этого избежать, рассказывает бывший сотрудник Следственного комитета, а ныне адвокат, представлявший Егора Жукова, герой подкаста «Агенты перемен» Леонид Соловьёв. «Рефорум» традиционно публикует выжимку из беседы.
О пути из СК в «Агору»
Уголовная стезя работает с человеческим ресурсом, с эмоциями, потребностями, мотивами. Здесь всё интересно, всё живо. Мне всегда нравилось разбираться в историях, проблемах, загадках. Я на первом курсе пошёл работать помощником уголовного адвоката, проработал с ним четыре года и решил пойти в Следственный комитет. У меня никаких связей, а эта структура максимально закрытая, хуже, наверное, только ФСБ. Мне поставили условие: «Молодец, что закончил юрфак, но таких по стране полно, мы должны понять, чего ты стоишь». В течение года я бесплатно работал помощником в СК, а по ночам или выходным таксовал.
Для меня убийство и коррупция на одном уровне. Когда я работал в СК, у меня были возможности для коррупции. Я никогда не брал, всегда считал, что я выполняю эту работу, получаю за неё зарплату, хоть и достаточно мизерную даже по тем временам – 25-27 тысяч с вычетом налогов. С учётом нагрузки, с учётом того, что работа довольно опасная… Мне писали угрожающие смс, ножницами кидались.
Всё началось с [ареста журналиста Ивана] Голунова. Имея в запасе знания, как делаются все эти наркотические дела, я понимал, что это какая-то фигня. Но я никак не мог поучаствовать, потому что был одиночкой, ни с кем не общался из правозащитной когорты. Я просто приехал к Никулинскому суду и был в толпе, когда услышал про домашний арест. Читая новости, увидел, что есть организация «Агора». Я не знал тогда, что «Апология протеста» и «Агора» это одно и то же, и написал одно и то же сообщение [Алексею] Глухову и [Павлу] Чикову, то есть людям, которые вообще-то близкие друзья. Глухов – это руководитель «Апологии», а Чиков – «Агоры». Они даже похожи. Они мне ответили, дескать, да–да, понадобитесь нам, мы вам позвоним. Я потом узнал, что они подумали, что я мент.
О Егоре Жукове
Когда случились массовые задержания-2019, мне написал Лёша Глухов из «Апологии протеста», что нужна помощь, адвокатов не хватает. Я познакомился с Машей Алёхиной, увидел, что люди готовы сами за себя горой стоять, идеологически близкие люди – с ними можно было общаться на любые темы. Я понял: «Круто, я занимаюсь хорошей работой, которая мне нравится». А потом случился Егор Жуков, студент Вышки, которого я защищал. В полчетвёртого утра мне звонит Маша Алёхина и говорит, что некий Егор Жуков задержан, у него обыск, могу ли я выехать, потому что никто больше не отвечает. Я сорвался и поехал. Я не знал, к чему это приведёт, но это дело изменило коренным образом мою жизнь.
Изменило, во-первых, мой привычный уклад работы: я до этого вообще не представлял, что такое публичность, что такое давать интервью, как общаться с огромным количеством людей сразу. Когда Егора задержали, меня пригласили в редакцию «Дождя», и я тогда очень ломался. Думал: ехать, не ехать, так не хотел что-то рассказывать кому-то на камеру. Но пришлось, потому что меня уговорили, важное дело, люди интересуются. У нас действительно есть дела, в которых огласка решает очень многое. Я думаю, что дело Егора помогло освободить не только его самого, но и тех ребят, которых задержали в первую волну.
Ещё оно дало понимание, как работают политические уголовные дела. Я имею в виду разнузданность следствия. Самый яркий пример – когда нам дали два дня на ознакомление с семью томами уголовного дела. Такого никогда не встретишь в процессах по обычным делам. А уж когда начался сам судебный процесс над Егором… Он длился два дня с десяти утра до десяти вечера, и это, конечно, ситуация, которой по обычным делам не бывает.
Когда я просил освободить не просто моего подзащитного, но моего друга, я не лукавил. Мы с действительно много общались, когда он находился в СИЗО. Я ездил к нему постоянно, чуть ли не каждый день у него был, с семьёй сдружился.
Когда Егор получил условный приговор, я несколько недель от этого дела отходил
Когда Егор получил условный приговор, я несколько недель от этого дела отходил. Дел с подобной эмоциональной вовлечённостью, когда ты действительно настолько сильно переживаешь, у меня ещё не было.
Важно соблюдать баланс между горячей вовлечённостью и холодной головой. Я замечаю, к сожалению, что среди моих коллег есть определённый цинизм и отстранённость от своих подзащитных и их дела. Да, можно участвовать профессионально, классно, круто, но не вовлекаться, рассматривать это как определённую работу на станках. Я не хочу выступать как учитель, просто ретранслирую то, что вижу в СИЗО и тюрьмах: многим людям помимо хорошего адвоката нужен просто человек, который может поддержать. Есть такая проблема среди адвокатов, что они не приходят к своим подзащитным, потому что, кажется, общаться не о чем, ничего по делу не происходит. А я считаю, что это важно – просто прийти и полчасика провести с человеком, посидеть, пообщаться.
О необходимости личного подхода
И всё-таки эмоциональное вовлечение должно быть. Потому что иначе мы теряем человеческий облик. Возьмём банальную штуку: как пишут судьи документы или адвокаты. Очень часто в судебных документах можно найти формулировки «суд постановил», «суд отказал», «суд оценивает так». Или адвокаты: «сторона защиты рассматривает», «сторона защиты решает». Даже в документах прослеживается определённое отстранение. Вот американские судьи всегда пишут «я судья такой-то, и я решил так-то». Если заставить судью писать приговоры именно таким образом, я уверен, что многое поменяется. «Я оценил так-то», «я решил так-то». Это важный эстетический шаг, который поможет более взвешенно подходить и понимать, что ты не скроешься за этой ширмой. Многие судьи и адвокаты скрываются за своим статусом – вот ты доспехи надел, мечом помахал, домой пришёл и снял, и ты уже другой человек.
Многие судьи и адвокаты скрываются за своим статусом – вот ты доспехи надел, мечом помахал, домой пришёл и снял, и ты уже другой человек
Я ведь знаю, что судьи-то не кровожадные. Тот же самый судья Криворучко, который находится в списке Магнитского, приходит домой, снимает мантию и, может, становится прекрасным семьянином и человеком. Но вот здесь он пребывает в этом амплуа.
В юриспруденции базовыми правами являются право, справедливость и гуманизм. Почему возмущаются люди? Почему выходят на протесты? Сначала идёт человеческое, потом уже юридическое, и иначе никак. Понятие справедливости целиком и полностью человеческое. Я по себе понял, что если ты начинаешь сопереживать – не обязательно плача кровавыми слезами и заходясь в истерике, – у тебя складывается цепочка, к тебе приходят идеи, которые ты до этого не мог даже предугадать. Юрист раскрывается как профессионал. В противном случае он просто технический исполнитель, который может очень хорошо знать законы, но не до конца понимать, как их применять.
О выгорании и манипуляциях
Часто себя ловлю на том, что профдеформация подползает. Ловлю и стараюсь ставить себя на место вот этого человека, который ко мне обратился. Стараюсь всегда понять, что он может в такие моменты испытывать. Ведь есть и другая сторона медали – когда ты излишне человечно подходишь к людям, они начинают этим пользоваться. Тобой манипулировать. И в этом тоже помогает встать на сторону того человека, который к тебе обращается, понять его мотивы, чего он по-настоящему от тебя хочет.
О соблазне и вреде эмиграции
Друзья уехали в Израиль, живут там и меня зовут. Есть возможность переехать и ужиться там, работать, получать гораздо больше денег, чем я получаю здесь, но я понимаю, что в таком случае я перестану существовать. Наступит социальная смерть, я не буду чувствовать себя нужным. Часто понятие справедливости уничтожается нашей бюрократической машиной, но довольно часто её прорывает, и получается результат. Это позволяет работать дальше.