Основательница фонда помощи осуждённым и их семьям «Русь Сидящая» об основных проблемах российской пенитенциарной системы и о том, как их избежать.
— Заявление о закрытии фонда «Русь Сидящая» из-за иска, поданного бывшим сотрудником Динаром Идрисовым, для многих стало шоком. Удаётся ли в новых обстоятельствах продолжать помогать заключённым? Как ваша команда отреагировала на решение о закрытии?
— Мы вместе прошли огонь, воду и медные трубы и умеем работать в ситуациях, когда работать, казалось бы, невозможно. Одна из моих любимых цитат Моше Даяна – «Если мы проиграем эту войну, я начну другую под фамилией моей жены», и можно сказать, что сейчас мы ищем подходящую «фамилию».
Как мы работаем? Во-первых, у нас есть свой фонд в Праге. Я создала его несколько лет назад, директор – мой одноклассник, с которым мы знакомы уже полвека. И так как в России мы иностранные агенты, именно в Праге сосредоточена наша финансовая подушка безопасности.
Во-вторых, пусть у нас и заблокировали все счета (а с ними и половину средств фонда), ничто не мешает нам пойти в банк, открыть новый счёт и работать через него. Правда, мы не можем использовать этот счёт для краудфандинга, потому что не хотим его афишировать. Краудфандинг у нас сейчас идет через PayPal и Yandex.кошелек, что затрудняет работу, но посылки продолжают уходить, аренду и зарплаты мы выплачиваем. Я держу в голове список мест, куда пойду просить деньги, когда они кончатся совсем, но на ближайшие полгода должно хватить (а за это время многое может случиться).
А в-третьих, мы открыли ещё одну организацию и сейчас будем перетаскивать в неё людей. Этот процесс займет, по моим оценкам, около двух лет, и тогда нынешняя «Русь Сидящая» прекратит свое существование. Я, как капитан корабля, останусь с ней до конца.
Схему придумали не мы – подобным образом действовал, например, Фонд борьбы с коррупцией Алексея Навального.
— Как считаете, чем обусловлена атака на фонд именно сейчас?
— Атаки были и раньше, просто на этот раз мы действительно оказались в тренде: «душить деньгами» стало модно только с конца 2019 года. А 10 лет назад коллег «душили» как иностранных агентов. Мы долго не были агентами – в фонде не было иностранных денег, – а когда такие средства, наконец, появились и мы поспешили зарегистрироваться агентами, Дмитрий Муратов (главный редактор «Новой газеты» – прим. «РеФорум») даже шутил: «Оль, ну наконец-то! А то мы уж было стали подозревать неладное!» Вскоре возник и другой тренд – уголовные дела. У нас они тянутся с 2017 года. Сейчас у меня их три. Могло быть и четвертое – за невыплату зарплат сотрудникам, но с этой ситуацией удалось справиться.
— В 2016 году ваша организация готовила подробное исследование, где были представлены ключевые характеристики российской пенитенциарной системы и её основные проблемы. Как изменилась ситуация за последние несколько лет?
— Во-первых, в России сократилось число заключённых: их сейчас около 600 тысяч. Среди них по-прежнему 8% женщин. Почему заключённых стало меньше? Прежде всего из-за декриминализации домашнего насилия. Да и статистика лукава. Например, появилось несколько новых видов наказаний, которые вроде бы не связаны с лишением свободы: «обязательные работы», «принудительные работы» и «исправительные работы».
Например, оппозиционерам очень любят назначать подметать улицы на глазах у прочих граждан (чтобы неповадно было митинговать) – это «обязательные работы».
Под такой вид наказаний попадают, например, злостные неплательщики алиментов и виновники ДТП без смертельных исходов.
Кроме того, у нас открылись так называемые ФИЦ – федеральные исправительные центры, которые обычно строятся неподалеку от колоний. Люди живут в общежитиях при крупных предприятиях, на которых работают, и считается, что это наказание не связано с лишением свободы. Хотя на самом деле, конечно, связано. А условия в этих ФИЦах хуже, чем в колониях. Например, в центре, расположенном в поселке «Металлург» под Санкт-Петербургом, у людей нет даже права пользоваться электрическими розетками. В теории «жителям» ФИЦов разрешается выходить в поликлинику или магазин, но на практике, конечно, никто им это не дозволяет. По статистике же человек на свободе, он не входит в упомянутые 600 тысяч.
Ещё одно серьезное изменение – по статьям, за которые привлекают людей. Довольно сильно выросло число осуждённых за оборот наркотиков, сейчас это больше трети осуждённых в мужских колониях и около половины – в женских.
— Скорее всего, многим осуждённым по этой статье наркотики подкидывают?
— Да, конечно.
Ещё одна статья, по которой, как показала история с Дмитриевым, очень легко посадить кого угодно, – педофилия (в июле 2020 года глава карельского «Мемориала» Юрий Дмитриев был приговорён к 3,5 годам колонии строгого режима по делу о насильственных действиях сексуального характера в отношении приёмной дочери. – прим. «РеФорум»). Очень много таких дел в регионах, где сложная экономическая ситуация. Там это распространенный способ раздела имущества между супругами: женщина обвиняет бывшего мужа в педофилии, годовалый малыш, разумеется, ничего не может опровергнуть, в результате бывший уезжает на 12-14 лет в колонию, и квартиру делить больше не надо.
Ещё одно важное новшество: сотрудникам тюрем официально разрешили применять физическую силу, при неповиновении они могут даже пользоваться электрошокерами. При этом их обязали носить видеорегистраторы, записи с которых должны ежедневно выкладываться на сервер. Правда, сами тюремщики работать с записями не умеют и скачиванием данных на сервер, как правило, занимается кто-то из заключённых. Они же и передают эти видеоролики правозащитникам, когда оказывается на свободе, отсюда мы получаем большинство записей пыток. Когда мы пробуем разбираться с заявлениями о пытках, просим предоставить видеозаписи, оказывается, что именно в этот день сервер или видеокамеры не работали. Сбои.
Расскажу об одном случае, который доказывает, что людей пытают даже тогда, когда простое решение лежит на поверхности: сотрудники тюрем просто не умеют работать, не применяя насилия. Мы знаем ФИО осуждённого, дату происшествия и колонию, в которой его содержат. Он к нам не обращался, но видео к нам попало. Это мужчина с Кавказа, судя по наколкам, из блатной культуры. На видео он вызван на дисциплинарную комиссию. Его отправляют в штрафной изолятор, полностью переодевают. Он снимает все до трусов. Ему приказывают снять трусы и показать задний проход. Он не соглашается. Его начинают бить. Камера всё фиксирует. Но ведь вопрос было решить без насилия. Вызвали бы врача, который проводит осмотр за ширмой – и не было бы ни унижений, ни применения физической силы.
— Почему не вызвали?
— Нет инструкции. И так во многих вопросах. Вот ещё один пример, когда дешёвое и простое решение давно найдено, но не применяется. Речь о детях, которые сидят с матерями в тюрьмах. В Дании вместо детдомов при тюрьмах, как у нас, используют такси – утром всех «тюремных детей» развозят по школам и детским садам, там дети социализируются, с ними работают психологи. А вечером такси привозит ребят обратно в тюрьму к матерям. В России явно хватит транспорта, чтобы возить детей в обычные детские сады, и средств на это нужно намного меньше, чем на содержание детдомов.
Вопрос «зачем?» возникает у меня в ходе работы достаточно часто. Например, зачем государство борется с такими организациями, как наша? Ведь «Русь Сидящая» в том числе занимается задачами государственной важности – например, ресоциализацией тех, кто выходит из тюрем. Чтобы у них было элементарное – шапка, куртка, кусок хлеба, чтобы они не шли на новое преступление из-за отсутствия вещей первой необходимости. И занимаемся мы этим не на государственные деньги.
Иногда простые, казалось бы, задачи превращаются в потусторонний квест. Например, сейчас мы пытаемся помочь одному украинскому заключённому, брошенному всеми, сделать себе новую вставную челюсть (прежняя осталась дома в Феодосии). Из-за того, что он не гражданин РФ, сделать новую челюсть он не может. Мы готовы оплатить работу ортодонта, но нам необходим слепок. Проблема оказывается почти нерешаемой.
— С чем вы связываете высокий уровень рецидивов в России?
— В разных странах рецидив считается по-разному. И даже в пределах одной страны разные организации придерживаются разных подходов. В России судебный департамент считает рецидивом повторное преступление, совершённое в течение года после освобождения, Верховный суд – в течение 5 лет, а ФСИН – бессрочно. Поэтому по данным Верховного суда рецидив в России около 50%, а по оценкам ФСИН – 93%.
В Норвегии бессрочный рецидив составляет 14%, это одна из наиболее благополучных в этом плане стран.
Кстати, парадоксально, но факт: чем благостнее тюрьма, тем ниже процент рецидива: очень низкий рецидив в Голландии и в скандинавских странах. Но важно понимать, что на хорошие условия в этих странах работают сотни и тысячи таких организаций, как наша.
А ещё очень много для заключенных делают обычные люди. Например, я увидела в одной тюрьме дедушку с лохматой собачкой. Образ настолько не вязался с тюрьмой, что я не удержалась и узнала поподробнее об этой парочке. Оказалось, что он волонтёр и каждый день приходит в тюрьму, чтобы заключённые, которые любят собак, могли с его питомцем поиграть. И это тоже, несомненно, элемент ресоциализации.
— А какие страны наиболее эффективно работают с ресоциализацией бывших заключённых?
— Самая большая программа по ресоциализации действует в Норвегии – но такие программы невозможно проводить без участия государства.
В стране иной подход к преступлению и наказанию: там считают, что если человек совершил преступление, то виноват не он, а общество, которое что-то упустило в процессе воспитания личности.
Ребёнок с детства наблюдал, как отец бил мать, а соседи знали и не позвонили в полицию. В поликлинике не увидели синяки от побоев. Плохая компания приучила подростка к алкогольным напиткам.
В Норвегии, если человек ограбил банк и ранил охранника, миллионные суммы по искам выплачивает не он – у него нет и не будет таких денег, он их просто не успеет заработать за жизнь, – а государство. Преступник становится должником государства, и чтобы рассчитаться, должен стать хорошим – так считает государство. Для этого у него есть много разных инструментов. Если он будет хорошо вести себя в тюрьме, заниматься с НКО, петь, вышивать, учить других заключенных солить огурцы, его могут условно-досрочно освободить, после чего он сможет пойти работать или продолжать сотрудничать с НКО (ездить по школам и рассказывать о своем опыте). А если в течение пяти-шести лет человек не совершает правонарушения, то государство может простить и долг. Если же он вдруг опять пошел на преступление, то ему дается еще один шанс, и еще один, схема повторяется. Но на практике повторное преступление мало кто совершает. Нужно быть идиотом, чтобы не воспользоваться шансом, который даёт тебе государство. Таков «розовый социализм» в действии.
— Какой зарубежный опыт можно взять на вооружение в России?
— Мне нравится пенитенциарный бюрократизм в Эстонии. Когда они отделились от Союза, то сгоряча быстро перешли на американскую систему, а сейчас делают всё возможное, чтобы быть ближе к скандинавской модели. Очень важно, что они признают, что совершили ошибку в начале, и озвучивают проблемы, которые возникли из-за этого.
Я сейчас живу в Германии и изучаю, как ГДРовская система, срисованная с советской, перешла на западную часть страны. При всех сложностях объединения Германии единственное, что объединилось легко, – тюрьмы, потому что убрали всех, кто связан со Штази (неофициальное название министерства государственной безопасности ГДР – прим. «РеФорум»). Оставшимся переписали инструкции, и тюремная реформа прошла быстро и легко. Убеждена, кстати, что именно немецкая система для нас в России наиболее подходящая. Она правильная.
Надо признать, что реформа тюремной системы – это важное, но довольно простое мероприятие, не бином Ньютона. Вот судебная реформа или полицейская – другое дело.
— С чего следует начать реформу? Просто выделить больше денег не поможет.
— Денег нужно не больше, а меньше.
— И людей тоже нужно меньше?
— Меньше. Многие зоны нужно просто закрывать. Кто-нибудь понимает, зачем нужна зона в Харпе за полярным кругом или за Воркутой? Ведь это огромные расходы на ЖКХ, содержание инфраструктуры, электроэнергию…
Чтобы реформировать систему тюрем, нужны всего два простых, недорогих и очень эффективных шага. Первый – сделать ФСИН гражданским ведомством. Второй – отдать второй ключ от тюрьмы губернатору. Пусть даже это будет путинский губернатор.
Почему вообще в России процесс перевоспитания преступников отдан военным, почему сотрудники ФСИН носят погоны? Охрана пусть будет у Росгвардии, а сотрудники – гражданские (учителя, врачи и пр.) с тревожной кнопкой и другими средствами защиты. Так это устроено везде в мире. И это, кстати, решение вопроса безработицы в регионах.
Почему ключ от тюрьмы должен быть у губернатора? Придется начать с избитого: ФСИН – это государство внутри государства. Например, в Свердловской области 46 колоний, а губернатор ничего не контролирует, хотя в колониях и сидят жители его области. И когда они выйдут на свободу, то какими они вернутся, что будут делать на воле – это головная боль губернатора. Именно ему совсем не нужно повышение уровня преступности, именно он заинтересован в том, чтобы не было рецидивистов, то есть в ресоциализации бывших заключённых. Губернатор должен давать заказ на специальности, которым будут учить в колониях. Он должен сделать всё, чтобы семья могла посещать сидельца – пустить в этом направлении маршрут автобусов, открыть продуктовый магазин. Иначе на свободу выйдет человек, у которого нет дома, семьи и работы, то есть вероятный рецидивист.
— Кто те люди, которые могли бы осуществить такую реформу?
— Здесь интересен французский опыт. Во Франции было развито кумовство – такова особенность менталитета. Побороть его удалось с помощью кадровой реформы. Выпускникам условного философского факультета Сорбонны предложили вернуться в свои города начальниками тюрем и там продвигать свои научные изыскания (писать романы, изучать философию преступления и наказания, историю криминалистики и так далее). Для гуманитариев, которым во Франции очень трудно найти работу по специальности – многие после окончания учёбы вынуждены идти в рестораны быстрого питания, – предложение возглавить тюрьму оказалось весьма привлекательным. Правда, сначала ребята должны были два года отработать в тюрьме, пройдя путь от простого дежурного до самого верха. Но все в тюрьме знали, что это будущий начальник.
Среди тех, кто откликнулся на предложение, оказалось много девушек. Многие ребята привлекли бывших однокурсников на другие высокие должности – тюремными психологами, врачами. В результате реформы кадровый состав обновился почти наполовину. Молодые люди довольно быстро навели порядок, и сейчас во Франции тюрьма – это место, где делаются карьеры и пишутся диссертации.
— Здорово. Но мне почему-то кажется, что российские власти ничего менять в тюремной системе не захотят.
— Не захотят. Тюрьма в путинской России выполняет исключительно социально-психологическую функцию, то есть является средством устрашения. Властям нужно, чтобы сторонники Навального боялись тюрьмы, иначе они совсем распояшутся. С горечью приходится отметить, что другой, главной функции – перевоспитания – она, по мнению власти, выполнять не должна.