В следующем году ни внутри, ни вне России легче, скорее всего, не будет: война затянулась, Путин так или иначе выиграет выборы в марте, а Западу всё менее интересны россияне. Кремль всё пристальнее смотрит на оппозицию и третий сектор в целом: как и любая диктатура, российская нетерпима к любым независимым инициативам. Участники дискуссии в Reforum Space Tbilisi подвели итоги года для сектора и обсудили, как стать более видимыми на Западе, как преодолеть границу (физическую и ментальную) между уехавшими и оставшимися в стране и как выходить из информационного пузыря – ведь проповедь среди верующих не двигает нас вперёд.
Анастасия Буракова, основательница проекта «Ковчег»
«Ковчег» пытается соблюдать баланс между разными видами помощи – теми, что направлены на адаптацию релокантов (изучение языков и пр.), и адресованными гражданским активистам и организациям в России. Многие из них продолжают быть активными без публичных спикеров, маскируя свою работу под травоядные форматы.
Если раньше правозащитники максимально публично освещали свою деятельность, их доклады переводились и презентовались на европейских площадках, то сейчас о несовершенстве законодательства уже не говорят – военная цензура, репрессивные законы. Правозащита занимаются помощью людям, а не давлением на систему.
Вообще в России огромное количество людей с антивоенной и продемократической позицией, но без легальной возможности её вреализовать. Мы убедились в этом ещё раз, когда Екатерина Дунцова заявила о выдвижении: граждане увидели безопасное окно возможностей для действия и стали вовлекаться в её кампанию. Поддержка превратилась в народную, хотя Дунцову никто не продвигали. Не надо впадать в апатию и замыкаться: пока мы живы и свободны, мы можем поддерживать гражданское общество по обе стороны границы.
Егор Куроптев, директор Free Russia Foundation на Южном Кавказе
Настя начала с оптимизма, я начну с апатии. Апатия уехавших россиян понятна: многие рассчитывали, что война закончится быстрее, многие видит, что Запад говорит о снижении поддержки, и общие усилия, столь яркие весной 2022-го, спадают. Западные правительства не видят активности россиян в странах Европы, соответственно, не видят причин наращивать объём поддержки активистов и их проектов; Россия и россияне им всё менее интересны.
Наши возможности внутри России стали меньше. Если первые полгода войны Кремль активно занимался стабилизацией собственной позиции, потом перекинул внимание на Запад, то последние полгода много работает по уехавшим россиянам.
Мы видим усталость Запада, нашу апатию, усилия Кремля, направленные на уехавших и оставшихся. В этой ситуации нам очень нужны все страны планеты, которые согласны с нами дружить. А если не согласны – то нам нужно их убеждать. Пора принять, что война надолго, что мы надолго в тех странах, где нам удалось закрепиться – а значит, наша работа не должна зацикливаться на текущих проектах и мероприятиях для нашего сообщества. Митинги не увеличивают нашу видимость. Нужно привлекать местные сообщества чем-то, что им интересно, приводить их на наши мероприятия – тогда нас заметят. Нам с этими сообществами вместе жить, работать и бороться. Россиянам пока не очень получается объединяться на уровне оппозиционного движения. А вот на уровне антивоенного движения получается неплохо. Но без Запада, без продемократических стран мы ничего не сможем. Наша задача и миссия – заставлять стоять вместе с нами больше, чем раньше. Активнее, чем те два года, пока мы ждали, что вот-вот начнётся контрнаступление.
Григорий Свердлин, основатель проекта «Идите лесом»
У меня нет оптимизма в отношении прекрасной России будущего в обозримой перспективе, но есть оптимизм, связанный с сегодняшним днём. Мы можем так или иначе помочь многим людям – мы в «Идите лесом», например, помогаем не участвовать в войне, даже если они остаются в России. За полтора года это больше 21 000 человек. Мы совершенно точно видим снижение поддержки войны в России: планы и по контрактникам, и по призывникам совершенно точно сорваны (и потому, думаю, после выборов нас ждёт новая волна мобилизации). В апреле с просьбами помочь дезертировать обращались только 3% от общего числа, сейчас – каждый пятый. Как и в Первую мировую, люди устают, жёны мобилизованных протестуют.
В России правда полно антивоенных россиян, им тяжело психологически, страшно делиться своими взглядами. Любая возможность помочь им, поддержать дорогого стоит. Нам в бот присылают антивоенные надписи и стикеры с улиц российских городов, это для людей в России возможность поделиться (а у нас 84 000 подписчиков), отдушина.
Дарья Серенко, писательница и активистка Феминистского антивоенного сопротивления
Главный вопрос для меня сегодня – как сделать так, чтоб наши сторонники из России не утрачивали доверие и к нам, и друг ко другу, к представителям и возможностям оппозиции?
Мы с вами – нелегитимные представители россиян за рубежом. Как мы можем говорить за них? Сейчас, например, с нами нет никого из России, пусть по зуму и в маске. Когда я выступаю на западных площадках, я прошу присылать из России тезисы для моего выступления – и только так понимаю, что реально участвую в адвокации. В наших силах преодолевать этот разрыв. У нас получалось вывозить активистов на конференции, они возвращались в России и рассказывали, то по обе стороны границы живые люди, что мы действительно хотим бороться за тех, кто остался.
При этом я чувствую огромный запрос на образ будущего – раньше такого не было; внутри он, может быть, даже сильнее, чем снаружи. Диктатуры отбивают у нас представление о будущем, конструируют прошлое и заставляют нас смотреть только туда. Наша функция – независимо и коллективно вообразить себе это будущее. Нужно обязательно говорить про послевоенный период. Мало кто может представить, что будет, когда война закончится. Как происходит заключение мирных договоров? Обмен опытом происходит, но локально – маленькие проекты, маленькие рабочие группы. А важно ездить, смотреть, как другие страны переживают подобное (меня очень впечатлил недавний визит в Сараево).
Григорий Свердлин
Неверно трактовать гражданское общество только как политические партии или проекты, связанные с защитой активистов. Защита прав куда шире. Давление власти на оппозицию приводит к тому, что активные молодые люди идут в благотворительность, реализуют там свой запрос на изменение среды вокруг себя, на улучшение ситуации в стране. С этим я связываю её расцвет ее в последние годы.
Проекты, которые не связаны с острыми темами – например, наблюдением за выборами или расследованиями коррупции, – продолжают оставаться в легальном поле и принимать пожертвования из России. Пожертвования от бизнеса сократились, возможности получения зарубежных грантов сокращаются с 2012 г., когда был принят закон об иноагентах. Главная же проблема – не финансирование, а усталость. Очень сложно 11 лет непрерывно идти против ветра.
В среднем бюджеты благотворительных организаций сократились на треть, плюс сейчас их работа вступает в прямое противоречие с действующей властью: любая авторитарная власть – про величие государства, любая благотворительность – про гуманизм и внимание к человеку. Недаром летом 2021-го Лукашенко позакрывал в Беларуси почти все благотворительные организации. Хочется пожелать сил и поддержки коллегами, которые остались в России.
Дарья Серенко
Мы должны работать с коллегами из России на равных, осознавая, что мы сеть, а не два бабла, как нам пытаются нарисовать.
Нужны иные нарративы. Нарратив вины надо отбросить, он никому не помогает. Нам нужна связь с Европой, с глобальным миром – но она не имеет смысла, если мы не сохраняем связь с российской реальностью. Писательница Линор Горалик, которая ведёт сейчас курс по нарративному маркетингу, говорит: возможно, нашли главные враги – страх и скука, два фона, на котором мы живём. Как мы можем состязаться с диваном? Нужно предлагать что-то реальное, что человек пойдет и возьмёт. Риторика влияния снаружи внутрь – это риторика пропаганды, она делает беспомощными и нас, и их. Мы партнёры. У одних есть ресурс безопасности, гласности – у других ресурс быть внутри, иметь локальную агентность.
Можно начинать с супер-практических вещей – может быть, с создания платформы, собирающей запросы россиян из России. Мы можем это делать на отдельных группах, но не можем опросить тех, кто вне нашего пузыря. Может быть, стоит поменять язык антивоенных медиа: исследования говорят, что их аудитория может стать куда шире. Возможно, стоит убрать триггерные формулировки, добавить поддержки и сочувствия. В кампании против войны во Вьетнаме был и момент про «наших мальчиков». Нужно сотрудничать с жёнами мобилизованных – они же героини, они вышли на протест в России! И их ещё и ругают, что они вышли недостаточно рано и они не против войны. Кого мы так привлечём, кто перейдёт на нашу сторону? И мне важно, чтобы это дошло до всех.
Егор Куроптев
В марте в России выборы, и сейчас самый эффективный период для вовлечения даже аполитичных, даже подверженных пропаганде. Но Путин их выиграет – и мы все окажемся в ситуации, когда поддержка Украины снижается, а Запад ощущает провал своей прошлой стратегии. К этому моменту надо подойти более сильными и объединёнными. Я не вижу, чтобы, например, Берлинская платформа была эффективна в противодействии режиму, но она точно эффективна в вовлечении людей в общую работу. Нужно присоединяться к таким движениям, включаться в эти процессы, не оставаться одним со своими проектами, подойти к апрелю как часть чего-то большего, работающего. Общающегося каждый день.
Григорий Свердлин
Не нужно заниматься пропагандой среди верующих (а это происходит, когда мы обращаемся, например, к аудитории «Медузы»), не нужно тратить силы на ярых противников; максимально эффективная точка приложения сил – те, кто посередине. При этом диалог точно нужно вести на равных, а не сверху вниз. На это нужны большие душевные силы. И нужно понимать контекст: например, если человек с вами согласится, это значит, что ему придётся предпринимать какие-то действия (переубеждать кого-то ещё, выходить на улицы, уезжать из страны) – это серьёзное изменение его жизненных ценностей, которое не может произойти одномоментно.
После 15 лет работы в благотворительности я знаю, что привлекать волонтёров и искать финансирование, рассказывая про какой-то ужас, работает на короткой дистанции, это эмоциональное насилие, от которого люди устают. Надо искать надежду и транслировать её.
Дарья Серенко
У каждого своя боль, и каждый ищет ответы на свои вопросы. У кого-то эти ответы попроще, у кого-то посложнее. Важно, что есть не только вы и собеседник – есть система социальных отношений, которая действует по своим законам. Когда мы пытаемся кого-то переубедить, мы обычно весь груз ответственности сваливаем на него, не обращая внимание на эту систему. Это неправильно. Одна из стратегий – поиск точки, где мы сходимся. Мы можем быть согласны в крошечных вещах (например, в том, как плохо, что в приюте собаки сидят заброшенные в грязи) и от этих маленьких кейсов раскручивать цепочку разговора о том, как устроена система, почему она именно так работает.
Я заметила, что люди автоматически связывают темы гендерного и военного насилия в одну картину мира. Когда мы говорим о том, почему насилия стало больше, понимание того, как война влияет на общество и страну, приходит само. Может быть, нам не нужно постоянно говорить, что мы против Путина и войны, а поддерживать нарративы, которые кажутся нам второстепенными. Я слышала мнения – мол, победим Путина и потом будем работать с правами женщин. Но если сейчас говорить о таких вещах, то больше людей выстроят свои цепочки связей, начнут понимать, как в обществе работают институции.
Егор Куроптев
Постоянные попытки достучаться до сомневающихся россиян нужно не то что не прекращать – их нужно усиливать. Возможность убедить родных, близких, знакомых у нас точно есть и остаётся. Повторюсь: после выборов апатии станет больше, а интереса к России меньше. Пока есть ресурсы, нужно создавать новые площадки, нужно кооперироваться. Коалиция, над которой мы работаем, например, вырастет с 20 до 50 организаций, противодействие пропаганде усилится. Самое важное – чтобы люди были включены в совместную работу.
Дарья Серенко
Мы выбрали сегментировать и запрос, и аудиторию. Когда появляется задача выходить на новые аудитории и решать там иные задачи, мы не используем бренд ФАС, мы отпочковываем отдельные проекты. У нас, например, есть самиздат-газета для более старшей аудитории, есть сообщество в «Одноклассниках», где сейчас 7000 человек 55+ осуждают антивоенную повестку и повестку экономического выживания.
Аудитория ФАС – женщины 18-35 лет с активной гражданской позицией, около 80 тысяч подписчиков. Мы знаем, что до какой-то части мы очевидно не дотягиваемся, особенно региональной. Когда случается очередной коллапс, аудитория временно растёт: люди хотят получить гайды, помощь и пр. Но мы не гонимся за аудиторией, мы не медиа; мы хотим, чтобы у нас были сторонники и сторонницы, которые могут влиять на то, что происходит.