«Лишь бы как можно меньше людей нажали на курок» – так формулирует свою главную задачу проект «Идите лесом!». Его создатель Григорий Свердлин, в прошлом директор легендарного фонда «Ночлежка», помогающего бездомным в Москве и Петербурге, рассказал проекту «Рефорум», как именно они с коллегами помогают мужчинам России не убивать и не умирать, почему некоторые всё же идут на войну, откуда такое число обращений от женщин и почему без юмора, творчества и сменяемости руководства некоммерческому проекту никуда.
— Вы придумали и запустили «Идите лесом!» год назад, меньше чем через неделю после старта мобилизации. С тех пор вы помогли более чем 16 700 (число растёт в реальном времени) мужчинам не пойти на войну или сбежать с фронта. Кто эти люди?
— На 85% это те, кто ещё не мобилизован. Им пришла повестка, или они хотят, но не знают как, уехать из страны, или у них проблемы с оформлением отсрочки. Т.е. значительная часть тех, кому мы помогаем, вообще не оказываются в армии или на войне. Оставшиеся 15% – те, кто уже оказался в пищеварительной системе Минобороны: военкомат, учебка, армейская часть, оккупированные территории, потом линия фронта. Оттуда вполне реально выбраться с помощью наших рекомендаций: от военкомата до линии фронта проходит достаточно времени.
— Насколько система крепка?
— В государстве всё работает очень плохо, а в структуре Минобороны особенно плохо: в военкоматах по большей части, например, ничего не оцифровано. Но эта махина обладает огромными ресурсами и калечит жизни на ежедневной основе – не только украинцев, но и россиян.
В этой системе, на наше счастье, есть дыры: это отсрочки по учёбе, здоровью, социальные отсрочки, заявления на альтернативную гражданскую службу (АГС), дезертирство, сдача в плен, наконец (тут есть контакт с украинской стороной). Дезертиров у нас несколько сотен, мы помогаем им выехать из страны или прятаться, если они не могут или не хотят уезжать. Самострельщики обычно пишут нам – мол, я сейчас в госпитале, не хочу обратно на фронт, помогите дезертировать.
— Неужели государство рассчитывало на очереди в военкоматы, когда задумывало прошлогоднюю мобилизацию?
— Гадать нет смысла; узнаем, когда закончится война. Очевидно, что широкой поддержки войны в обществе нет, нет никаких очередей из добровольцев, людей с повестками встречали закрытые двери и мат из-за этих дверей. В начале года власти заявляли, что надеются привлечь за год 400 000 контрактников, но очевидно, что это несерьёзно. Скорее всего, они и сами это понимают, отсюда законодательные поправки, ужесточающие правила для всех военнообязанных: в апреле Госдума приняла закон о цифровых повестках и ограничениях, с 1 октября кратно выросли штрафы за неявку и т.д.
— Почему люди идут на войну?
— Апатия, безволие – в целом национальное российское заболевание. 70 лет в Союзе нам не слишком давали распоряжаться собственной жизнью и проявлять сострадание к ближнему, не было никакой благотворительности, никаких горизонтальных инициатив. Мы как страна толком не научились деятельно относиться к собственной жизни и к пространству вокруг себя.
— Сейчас приходится учиться?
— Сейчас нас продолжают активно бить по рукам за любые попытки пораспоряжаться жизнью и пространством. Но война действительно ставит вопросы, которых не было раньше: одно дело – сидеть пассивно на диване, другое – пассивно умирать. Тем грустнее, что много людей так и плывут по течению: пришла повестка – надо идти в военкомат. Поэтому я не очень верю в национально-освободительные движения и демократические преобразования снизу: было бы хорошо, спору нет, но откуда им взяться – особенно учитывая, сколько людей с активной позицией уехали.
— Бывает и так, что после консультаций человек решает всё же идти воевать. Вы никого не убеждаете выбирать стратегию, которую вы предложили?
— Решение покинуть страну, дезертировать, сдаться в плен – очень серьёзное, давать ценный совет со стороны в таких историях нельзя. Можно обозначать возможности и риски, сопровождающие каждую из этих возможностей, и помогать человеку реализовать его выбор. Этим мы и занимается ежедневно, с 10 до 22-00, бесплатно и анонимно.
— А были случаи, когда контрактники разочаровывались и обращались к вам за помощью?
— Были, немало. Среди контрактников много и всё больше срочников, которых заставили подписать контракт, много тех, кто подписывал, не представляя, что контракт нельзя расторгнуть, что на период мобилизации он делает тебя крепостным Минобороны.
— Когда человек сдаётся в плен, нить теряется?
— К сожалению, Украина не выдаёт данные о судьбе пленных – предоставляет их только Красному кресту, и то без возможности связать их с родственниками. Но мы знаем, что Украина не обменивает людей, если они не хотят быть обменянными. Так что ждём конца войны, чтобы люди вернулись и рассказали свои истории.
— Согласно вашей статистике, около 30% обращений поступает от женщин – жён, матерей, сестёр. Это близкие тех мужчин, кто не видит смысла сопротивляться системе?
— Иногда да. Бывает, что таким мы говорим: приводите мужа, пообщается с ним напрямую, бывает, что даём информацию. А иногда женщины нам пишут, потому что человек находится в армии и ему слишком рискованно или нет возможности связаться с нами.
— Вы назвали «Идите лесом!» не чисто благотворительным проектом, а формой гражданского сопротивления. Почему?
— Потому что это оно и есть. Помощь тем, кто не хочет на войну, не хочет стрелять в украинцев – это один из немногих способов мирного сопротивления войне и репрессиям.
— Вы в соцсетях рассказываете о тех, кто раскладывает листовки про АГС, рисует антивоенные граффити по ночам. Такой личный, маленький протест как-то влияет на общую картину?
— Это всё никак не поможет справиться с диктатурой и 2 миллионами сотрудников Росгвардии, полиции и внутренних войск. Зато помогает тем, кто рисует эти граффити и раскладывает листовки по почтовым ящикам. Когда люди в последние годы выходили на протесты, мы (я по крайней мере) не надеялись, что что-то изменится – да и недостаточно просто иногда выходить, чтобы что-то изменилось. Мы выходили просто для себя. Это добавляет субъектности.
— Вы консультировали новые организации, помогающие жертвам этой войны в России и вне её, в том числе Helping to Leave и Emigration for Action. Сейчас проще запустить благотворительную инициативу, чем в начале 2000-х?
— Думаю, да, проще. Волонтёрство 10-15 лет назад было совершенно маргинальной историей, а сейчас про благотворительность пишут журналисты, люди лучше понимают, что это такое, туда жертвуют деньги. Появилась заметная группа, для которой благотворительность – часть повседневной жизни. Советская власть прервала традиции благотворительности, но естественное человеческое желание помочь тому, кому плохо, постепенно отросло обратно.
Большая часть профессионалов из мира благотворительности осталась в России. Уехало много доноров, но я знаю, что в фондах, у которых хорошо налажена работа с частными пожертвованиями, число жертвователей почти не снизилось.
За границей сейчас много толковых людей, можно набирать крутые команды. А вот новых не-антивоенных проектов я не знаю: миграция – тяжелая штука, бытовые вещи заедают, да и война нависает огромной тенью. Если есть энергия, люди в первую очередь думают про что-то антивоенное.
— Вы руководили «Ночлежкой» с 2011 года, в конце февраля-2022 ушли с этой должности. Вы говорили, что и до войны собирались уходить оттуда – почему?
— Чтобы была сменяемость власти. Мы видим, к чему приводит её отсутствие. Со мной вроде бы не начало происходить ничего страшного, но у нас есть примеры фондов, где руководители сидят по 15-20 лет: как правило, эти фонды стагнируют, там нет драйва, творчества и развития. Там тоска.
— О творчестве. В соцсетях «Идите лесом!» много креатива: абсурдные картинки с хештегом #будьмужиком расходятся на мемы, вы сделали отличный проект «Русские боги/боли» вместе с художником Kungfuct. Есть даже аллюзии на фантики жвачек Love is («Love is… предложить ему жить у тебя, чтобы военком не застукал его по прописке»). Вы придумали проект «Сбор макулатуры»: в телеграм-бот можно прислать любую новость или картинку про мобилизацию, люди могут там выговориться без риска для себя. Какую задачу себе ставите – прорвать стенку информационного пузыря?
— Общее правила маркетинга – мы никому не интересны сами по себе. У людей своя жизнь, масса входящей информации, потому нужно всё время придумывать, как прорваться через информационный шум. Юмор, творчество, приглашение к соучастию в этом творчестве – отличные инструменты, чтобы вовлекать, вдохновлять, веселить людей. В мире благотворительности не стоит жаловаться, что у нас какие-то не те жертвователи, что в Америке такой-то процент граждан регулярно жертвует, а у нас намного меньше. Нужно рассказывать о своей деятельности интересно, а не в формате пыльных годовых отчетов. Тогда это будет работать.
— Вы во многих выступлениях повторяете, что вы оптимист. Что для вас оптимизм?
— Оптимизм – это часть моих должностных обязанностей. Отчасти повезло с устройством головы, отчасти я сознательно выбираю более радостную картину мира. Если не веришь в то, что делаешь, то точно ничего не получится. Если веришь, то может быть, и получится. Я не думаю про прекрасную Россию будущего: шансов на неё, по крайней мере в краткосрочной перспективе, немного. Для меня оптимизм – это про здесь и сейчас, про ближайшее будущее, про то, что мы можем помочь конкретным людям.