Эйфория россиян по поводу «возвращения Крыма домой», а 8 лет спустя готовность многих поучаствовать в попытке вернуть всю Украину – результат непроработанности травм действительно настрадавшегося общества. Длящаяся боль подталкивает людей к поиску национального единства, которым воспользовалась пропаганда. Меж тем российская нация – такой же плод коллективного воображения, как и любая другая. Вопрос в том, как эта нация мыслит себя, на что считает себя вправе. Потому что если она считает себя вправе отнимать и убивать, значит, её пора перепридумать.
Война создаёт новую реальность и новую логику истории: сегодня мы другими глазами смотрим на политическое развитие России с момента распада СССР. Очень важно, привыкая к этой новой военной реальности, не терять связь с тем, что было до 24 февраля. Не останавливаться в попытках понять, почему случилась война – ненужная, безумная с точки зрения тактики, стратегии, внутренней и внешней политики России. Пытаться пройти через эту непонятность.
Я противник идеи, что все россияне должны признать вину за происходящее, обязаны бороться, протестовать: есть конкретные люди, которые начали войну, конкретные элиты, конкретные вожди. С другой стороны, принцип коллективной вины недостаточно хорошо распространяется. Элиты всего мира тоже виноваты: мы на Западе не поняли, как развивается в России этот новый мир после 1991-го. Чувствую и свою вину. Я был тогда молод и радовался, что идеологические конфликты ХХ века остались позади, участвовал, как и все мы, в идее Фукуямы о конце истории. Тогда говорили, что теперь в мире везде будут демократии, которые естественным образом принесёт с собой свободный рынок. Что страны, где есть McDonald’s, не воюют друг с другом. Как говорил Томас Фридман, будет плоская Земля. К сожалению, этого не случилось. Конфликты прошлого исчезли, но это создало потребность в новых отличиях, новых источниках конфликта.
Теория рынка держится на идее быстроты обращения данных и информации, быстроты обращения товаров. Мы стремимся к открытию всех границ, чтобы рынки работали быстрее, а мы разбогатели. Как это работает по-настоящему? Рынок отдельной страны нуждается в границах. Ему нужна разница между зонами, между отдельными рынками, чтобы защищать награбленные богатства от чужого юридического режима, защищать свои ресурсы от общего рынка, где они приобретают высокую цену, чтобы понизить их цену для себя. Чтобы защищать свои богатства, полученные от продажи нефти, в постидеологическую эпоху, российские элиты стараются убедить всех, что у них есть некая особая цивилизация, которую они защищают. Мол, особенность цивилизации первична, а границы вторичны. Но всё наоборот: границы и особенности цивилизации создаются, чтобы защищать деньги.
Это доходчивее всего объясняет явление Путина.
Все говорят о ресентименте, о том, что россияне помешаны на утраченной империи. Это неверно, травма не здесь. Это лишь пересказ риторики российского государства.
Коллективная виновность всего мира – что они дали бедным, старым, неадекватным, тем, кто не был готов бороться за существование в новой постсоветской реальности, страдать, терять всё, умирать. 90-е – десятилетие огромных страданий российского народа, в которых виноват не распад Союза, а российские и мировые элиты.
Травма не понимается в момент происходящего – она выходит за границы моего опыта. Я нуждаюсь в новых инструментах, чтобы воссоздать новый нарратив для своего «я», где весь этот опыт найдёт свое место. В этот момент государство говорит мне: да, ты пострадал (это правда) от того, что ты потерял империю, и мы вернем тебе её. Мы не будем говорить о твоей личной травме, только о коллективной. Сделаем тебе альтернативную биографию. Ты забудешь 90-е, когда российские элиты получили свои незаконные богатства, украв у тебя всё. Ты будешь помнить, что потерял империю, и верить, что когда я возвращаю Крым и Украину, я создаю для тебя новую целостность.
Всегда надо скептически смотреть на то, как и для чего производятся коллективные идентичности, кому они выгодны
Позабыт реальный источник травмы, реальные нужды людей. Государство начинает решать вымышленную проблему, создавая коллективный фетиш. Фетиш произвести легко, работу над собой – трудно. Ты знаешь, что фетиш – это не то, что тебе надо. Но обращаешься к фетишу, а не к настоящей боли.
Коллективное «я» строится из тех, кто готов не говорить о своих ранах, о насилии прошлого, готов дезавуировать тот факт, что те же самые преступные элиты продолжают править. Это давно разработанные механизмы. Хрущёв признал беззаконие репрессий Сталина – и тот же Хрущёв подписался под списками врагов народа в 30-е, в числе которых были его коллеги. Мы создаём все новые социальные травмы на базе старых, чтобы создавать всё новые границы. Я слышу много разговоров о том, что все россияне смотрят телевизор и не понимают, что происходит в Украине. Думаю, они прекрасно понимают, но помнят: чтобы участвовать в этом обществе, надо, как и прежде, знать и молчать, подвергать себя дисциплине – и подвергать ей других, если они не молчат. Похожие механизмы самоцензурирования работали в Союзе.
Построение коллективной идентичности на дезавуировании насилия – распространённый в мире механизм. Но в мире эти механизмы присутствуют как неврозы (можно вспомнить Польшу, чья коллективная идентичность построена на идее чистой и не повинной ни в одном преступлении нации), в России же мы видим психоз.
Оговорюсь: потеря коллективной идентичности – это тоже настоящая боль. Жители Союза, особенно русские, испытывали гордость быть первыми среди равных в великой стране. Но если сделать шаг назад (а его надо сделать), мы увидим, что рассказ о великой стране всегда создавался, чтобы отвлечь от настоящих социальных бед и выстроить фундамент для партийной власти. Нарративы заменяют биографии и настоящую политику, о которой человек должен заботиться. А мы должны заботиться о людях рядом, о справедливости, о том, чтобы не совершать преступления.
Национальные государства, национальное самосознание изобретаются только в XIX веке как ответ на вопрос, как могут выглядеть политические единства в мире после конца монархического принципа. Суверенитет стал делом нации, пришлось вообразить идею нации и убедить всех, что они к ней принадлежат. Это одновременно проходило в Европе, в метрополии, в колониях.
Все нации настоящие, но и воображаемые тоже. Но некоторые нации создают условия для жизни людей, а некоторые – несправедливые войны. Всегда надо скептически смотреть на то, как и для чего производятся коллективные идентичности, кому они выгодны.
У людей есть национальное самосознание и есть право его защищать. Историк согласится, что украинская нация придумана, как и русская, но она существуют и имеет на то законное право. И граждане России имеют право на коллективную идентичность. Но когда эта идентичность включает чужую территорию и даёт ощущение права несправедливо воевать – пора сказать «идентичность негодная, надо её перевообразить».
Нужно воссоздавать коллективные идентичности на других основаниях. Германия основала новую версию коллективной идентичности на восприятии своего неудобного прошлого и ответственности за него. Грустно, что после распада Союза никто не подумал, что нужно заниматься экспортом этой технологии в Россию.
Нет нации, которая не совершала бы преступлений. У всех у нас есть шанс, и он держится на демократических институтах, которые мы должны защищать всеми силами. Это единственный рецепт, который я вижу.
Материал подготовлен по итогам выступления Кевина Платта на канале «О стране и мире».