Путин говорит, что продолжает дело Петра I. Как Петра изображают в школьных учебниках? Пётр – безусловно положительный герой, он обеспечил России выход к морям. Значит, выход к морям и в XXI веке кажется важнейшей геополитической задачей. Но когда кажется, что преемственность задач на протяжении веков не меняется – это не историческое, а антиисторическое мышление.
Текстовая версия выступления Ивана Куриллы на канале «О стране и мире» публикуется с любезного разрешения канала.
В отношениях между любыми странами можно найти моменты, рассказ о которых способен повести нас в окопы. Рассказ о прошлом России и Украины может быть абсолютно другим, но из разных историй была выбрана именно та, которая легитимирует конфликт – потому что этот конфликт уже был замыслен, уже состоялся в каких-то политических решениях. Это не бои за историю дошли до войны – это политики притянули историю в качестве удобного обоснования. Других аргументов не нашлось.
Есть некая преемственность и в том, что царское правительство, потом советское, а теперь нынешнее российское считает, что соседские славянские страны почему-то должны быть «младшими братьями». В XIX веке Польша играла по отношению к России роль, которую сейчас играет Украина. Этот способ мышления был унаследован и на протяжении веков развивался.
Говорить о потенциальном равенстве государств начали достаточно поздно, не ранее 60-х. Представление о том, что нельзя смотреть на соседей как сферу влияния, пробивало себе дорогу долго, и я не скажу, что оно сейчас доминирует. Де-факто мы видим – и в России это проявляется в наиболее острой форме, – что у многих крупных держав возникают особое отношение к странам, которые раньше были их колониями. Французы в Африке имеют особую «зону ответственности», у Великобритании есть «излюбленные» регионы и страны. Но так, как сейчас Россия, давно уже никто не делает. Позиция, что есть большие и малые нации, что есть квазисуверенитет, а малым нациям отказывается в самостоятельных решениях, – это мышление XIX и XX века. Сейчас как-то стыдно говорить о «сферах влияния» больших государств на малые.
Защищать или подавлять
В России одна из гегемонных идей – идеология государственничества: «Государство – это то, что мы должны сохранить», «Государство – единственный европеец», «Государство – это то, ради чего россияне должны жертвовать своими судьбами». Эта идеология бюрократии, которая считает государство высшей ценностью общества. Эта же бюрократия видит в любом неподконтрольном низовом движении угрозу себе.
В советское время мы видели попытку поставить под контроль все низовые инициативы. В постсоветское время, когда государство ослабело, появились независимые общественные организации. В нулевые был новый период роста общественных инициатив: люди боролись с пожарами, спасали Крымск, создали «Бессмертный полк» – готовы были всячески проявить свою субъектность. Но государство, укрепляясь, принялось уничтожать эти независимые политические и неполитические структуры. И попыталось вместо них создавать подконтрольные государству организации того же толка.
Если бы в государстве существовали независимые от власти легальные общественные структуры, кризис самой власти не приводил бы к катастрофе
В 2013 году государство решило реформировать Академию наук – лояльную государству, но независимую, – и откровенно поставили её под контроль назначенных чиновников, министра. Зачем? Единственная логика, которая это объясняет, – это логика встраивания в государственную вертикаль любой неподконтрольной независимой структуры.
Но если возникает серьёзный кризис, который сказывается на бюрократии, отсутствие этих независимых горизонтальных структур очень сильно подрывает стабильность страны в целом. Мы видим, что в этот момент наиболее организованные структуры остаются у маргиналов, которых государство не победило, потому что они были где-то за гранью. Они и выходят на первый план. Если бы в государстве существовали независимые от власти легальные общественные структуры, кризис самой власти не приводил бы к катастрофе, к обрушению: эти структуры могли бы взять на себя тяжесть самоорганизации. В 1917 году к власти могли бы прийти не большевики, а более ответственные общественные структуры: промышленники, предприниматели, интеллигенция. Но они все проиграли, потому что государство с ними долго боролось, пыталось ограничить их, поставить под свой контроль.
В США общество, наоборот, очень сильное, а государство изначально спроектировано таким образом, чтобы быть подотчётным этому обществу. Индивид защищён от государства, в отличие от России, но не защищен от общества. Поэтому выплывают такие проблемы, как cancel culture – давление на людей, которые думают не так, как нужно обществу. Очень сильное общество тоже может играть роль цензора, подавляющего отдельную личность – ту роль, которую в России играет государство. Из России это трудно понять, потому что у нас нет общества, которое могло бы быть сколько-нибудь сильной стороной.
Ум и действие
В короткой перспективе интеллигенция беспомощна, во всяком случае, у неё небольшие ресурсы и возможности. На средней и долгосрочной дистанции возможностей больше: интеллектуалы формируют тот язык, на основе которого живут последующие поколения. Поколение, которое сейчас у власти, люди, которым около 70, используют язык тех лет, когда они учились в школах. А люди, которые сейчас получают образование, в силу естественных причин через 20-30-40 лет окажутся у власти – и мы увидим влияние нынешней интеллигенции во всей красе.
Интеллигенция – интеллектуалы – не обязаны быть политическими акторами, у них другие задачи. Но поскольку в России других общественных политических акторов не было, интеллигенция в России [регулярно] пытается заполнить собой эти зияющие лакуны. В XIX веке интеллигенция пыталась стать политическим классом, потому что его не было. Сейчас мы видим те же споры: мол, почему вы не действуете.
Но сегодняшняя ситуация сильно отличается от [XIX века и] ситуации Перестройки. Общество гораздо активнее, в нём есть элементы протоструктур. Ничего подобного в конце 80-х и даже начале 90-х не было. Когда люди выходили на баррикады, это был эмоциональный порыв, единовременный подъём. Люди хотели отстоять свое видение будущего, добились своего, как им казалось, и просто разошлись – ничто их более не связывало.
Общество сейчас сложнее, чем 30 лет назад. Есть основы для общего языка, потому что стремления, которые кто-то приписывает только своему кругу – на самом деле общие. Никто не хочет воевать, все хотят мирно жить, мирно развиваться. В 2022 году это огромное основание для общей мысли, общего дела, общего движения. У России есть шанс выбраться.