Загадочный поэт Николай Олейников был гениальным редактором: с командой писателей, поэтов и художников он сделал два лучших детских журнала 1920-1930-х. Потом большая часть редакции, придумавшей, например, первые советские комиксы, была репрессирована, а сам Олейников расстрелян. Ольга Канунникова продолжает рассказывать о людях, творивших в тёмные времена; сегодня её герой — Николай Олейников и его «ежи» и «чижи».
В конце 1920-х Самуил Маршак, возглавлявший ленинградскую редакцию Детгиза, взял под крыло ватагу молодых, весёлых и дерзких поэтов из Объединения реального искусства. Объединение было разгромлено, и для Даниила Хармса, Александра Введенского, Николая Заболоцкого и других «детская редакция» стала убежищем. Вместо с ними к Маршаку устроились друзья и писатели их круга: Евгений Шварц, Николай Олейников, Михаил Зощенко.
Компания стала издавать журналы «Ёж» и «Чиж» — лучшие советские детские журналы 1920-1930-х. Редакции располагались на Невском, в «Доме с глобусом», известном ленинградцам как дом Зингера. «Ёж» («Еженедельный журнал») печатался для школьников пионерского возраста, а «Чиж» («Чрезвычайно интересный журнал») — для младших школьников. Авторами были лучшие детские писатели своего времени, иллюстраторами — замечательные Владимир Конашевич, Юрий Васнецов, Владимир Лебедев.
Наверное, это были самые весёлые редакции тогдашнего Ленинграда. В редакции висел плакат «График — на фиг!» (что не мешало сдавать номера вовремя), в перерывах сотрудники могли устроить спортивную прогулку на четвереньках, а авторы соревновались в придумывании пародий друг на друга и розыгрышей.
Николай Олейников
Детские журналы тогда принято было называть «На стройке» или «Юные ударники». А «Ёж» с самого начала слишком много себе позволял: неофициозную подачу материала, игру, доверительную интонацию. За что был любим читателями и порицаем критикой. Но поначалу начальство смотрело на маршаковскую вольницу сквозь пальцы.
Школьники писали в журнал, присылали свои заметки и рассказы, а «Ёж» их уважительно публиковал рядом с произведениями маститых авторов. Даниил Хармс так описывал связь между журналом и его читателями:
Как портной без иглы,
Как столяр без пилы,
Как румяный мясник без ножа,
Как трубач без трубы,
Как избач без избы —
Вот таков пионер без «Ежа».
Душой и мотором всего этого был редактор обоих журналов Николай Олейников.
Олейников много печатался в «Еже», но читателям был больше известен под своим «сценическим псевдонимом» — Макар Свирепый. Этот постоянный персонаж журнала, даже внешне похожий на Олейникова, изображался на боевом коне Гвоздике. Вместе они участвовали в удивительных приключениях.
Кавалерист и литератор
Олейников, по собственным рассказам, юношей ушёл из донской казачьей семьи в Красную Армию вопреки воле отца. Дважды был арестован «за содействие большевикам». В дни наступления на Дон армии генерала Краснова отец выдал его белым. Олейникова арестовали, избили до полусмерти и бросили в сарай, чтобы утром расстрелять, но ему удалось бежать, а потом вновь присоединиться к Красной Армии. По окончании Гражданской вступил в РКП(б).
Олейникова назначили в состав редколлегии газеты «Красный казак», которая сразу полюбилась читателям. Потом был журнал «Забой». А в 1928-м начался «Ёж».
Идеологом и консультантом журнала был Маршак, но управление быстро перешло к Олейникову и его другу, будущему автору великих «Золушки» и «Дракона» Евгению Шварцу. Олейников был гениальным редактором; в отличие от Маршака, жестко правившего сочинения разных авторов, дабы придать им черты единого стиля, Олейников видел задачу редактора в том, чтобы помочь каждому автору максимально раскрыться.
Сын поэта Александр Николаевич полагает, что Олейников создал новый жанр — научную публицистику для детей. Похоже, он придумал и первые советские комиксы. В журналах появились сквозные герои — Иван Топорышкин, Умная Маша, бесстрашный путешественник Макар Свирепый на Гвоздике. Если Макар был этаким советским Бэтменом, который сражался с американскими полицейскими, спасал монгольских пионеров в фашистской Германии и подписывал на журнал «Ёж» африканских туземцев, то Умная Маша из «Чижа» — советской Гермионой Грейнджер.
Детская писательница Галина Левашова вспоминает: «Это было то, о чём мечтали все детские журналы: постоянный герой, любимый читателями. Такой живой образ создать очень трудно; большинство таких героев, после нескольких появлений в журнале, умирали естественной смертью. А Умная Маша сразу зажила в журнале… Читатели писали Маше, спрашивали её советов, рассказывали о своих делах». В журнале был опубликован телефон, по которому можно было звонить Умной Маше, и точное время, когда можно звонить. В этот час к телефону садилась сотрудница с самым «детским» голосом, а вся редакция собиралась вокруг, готовая ответить на любые неожиданные и каверзные вопросы.
Умная Маша, героиня первых советских комиксов. Художник Бронислав Малаховский
Популярность журналов и читательская любовь росли от номера к номеру. Но кое-кому это не нравилось. В начале 1930-х. «Ёж» объявили чуждым пролетарским детям журналом, Николай Заболоцкий за свою поэму «Лодейников», в герое которой легко узнавался Олейников, был причислен к врагам общества. В 1931 году Хармс, Введенский и Бахтерев были арестованы по обвинению в участии в «антисоветской группе писателей», поводом для ареста стала их работа в детской литературе.
Олейников сосредоточился на редакционной работе, ребусах и советах по НОЖ (Научная Организация Жизни — изобретенный им тайм-менеджмент для советских школьников). Когда в 1935-м «Ёж» все-таки закрыли, он затеял новый журнал «Сверчок» и привёл туда свою прежнюю команду.
Но прежде всего Олейников был и оставался поэтом. Когда Олейникова принялись громить с высоких критических трибун, он стал публиковать стихи анонимно. Большинство не атрибутированы до сих пор. Зато от Олейникова осталось множество блестящих мадригалов и посланий «на случай». Среди адресатов были сотрудницы редакции Тамара Габбе, Лидия Чуковская, Александра Любарская. Корней Чуковский писал: «Его необыкновенный талант проявился во множестве экспромтов и шутливых посланий, которые он писал по разным поводам своим друзьям и знакомым. …иные считали их тогда однодневками, не имеющими литературной ценности. Лишь впоследствии стало понятно, что многие из этих непритязательных стихов — истинные шедевры искусства».
Расстрел редактора
Начало 1937-го было для Олейникова деятельным и напряжённым. Годом раньше у них с женой Ларисой родился сын Саша. Олейников занимался редактурой для Детгиза и работал на радио. Он придумал новый жанр радиопередач — звукозапись для детей, в которой чередуются голоса дикторов (фактически прообраз радиотеатра). Написал несколько сценариев для «Ленфильма». Но близко знавший его Шварц потом напишет, что Олейников был «в тот период особенно зол: огромное его дарование не находило применения».
Обложка «Ежа»
В начале 1937-го он собрал свои стихи. Пересмотрел их, отредактировал и, словно предчувствуя грядущие события, отдал жене на хранение экземпляр рукописного сборника.
В 30-е Олейников подружился с семьей ленинградского япониста Дмитрия Жукова. Когда Жукова увели в конце мая 1937-го, Олейникова в городе не было. Он узнал об аресте друга только в июне. Сразу позвонил его жене и сказал, что между ними все по-прежнему — как дружили, так и будут дружить. Меж тем Жуков не выдержал пыток и подписал протокол, содержащий якобы данные им показания. В них говорилось, что Олейников завербовал его в подпольную контрреволюционную организацию, готовившую покушения на Сталина и Ворошилова.
Олейникова арестовали, изъяли рукописи — стихи, прозу, математические исследования. На первом допросе он отказался подтвердить предъявленные обвинения.
Чудом сохранился клочок бумаги, единственная записка, которую ему позволили отправить домой из следственной камеры.
«Дорогие мои Рарочка и Сашенька. Целую вас, посылаю вам привет. Рарочка, чувствую я себя хорошо, всё время думаю о вас. Наверное Сашенька уже говорит хорошо, а ходит ещё лучше.
Рарочка, если сможешь, то приготовь и передай мне следующее: белье, носки, одеяло (легкое), подушку маленькую, полотенце… и наконец простыню. Вот и всё. Целую вас обоих, люблю, думаю о вас постоянно. Коля. 2 августа 1937 г.».
Посылку для Олейникова следователь взял, пообещав передать адресату. Писем из тюрьмы больше не было.
На втором допросе Олейникову устроили очную ставку с Жуковым. Сохранился её протокол. Оттуда мы знаем, что после реплики Олейникова «Контрреволюционной троцкистской работы я не вёл» в кабинет следователя ввели Жукова.
«Вопрос Жукову:
— Какие указания по контрреволюционной работе вы получали от Олейникова?
— …о том, что наша контрреволюционная организация переходит на террористические методы работы… я узнал от Олейникова…
Вопрос Олейникову:
— Вы подтверждаете показания Жукова?
Ответ:
— Нет, не подтверждаю».
Далее в протоколе записано, что, будучи изобличён следствием и очной ставкой, Олейников решил дать правдивые показания. Он подтвердил показания Жукова и добавил, что хотел завербовать в ряды контрреволюции Маршака, но не успел. Показаний на Маршака Олейников не дал. 24 ноября 1937-го Николай Олейников и Дмитрий Жуков были расстреляны в числе пятидесяти «японских шпионов». В тот день в Ленинграде расстреляли 719 человек — «польских», «немецких», «эстонских» и прочих «шпионов».
Жену Олейникова с маленьким сыном выслали в Башкирию. В поэме Заболоцкого «Лодейников» герой уезжает, тоскуя, прощаясь со своей Ларисой «из глубины безмолвного вагона» — а в жизни получилось, что уезжала она. С собой в ссылку она взяла списки его стихов и сделала с них копии, впоследствии разошедшиеся среди друзей. Копии оказались кстати: её собственные списки вскоре отобрали.
В день ареста Олейникова его видел чтец Антон Шварц. Он вспоминал: «Я <…> встретил Николая на Итальянской. Он шел спокойный, в сопровождении двух мужчин. Я спросил его: “Как дела, Коля?” Он сказал: “Жизнь, Тоня, прекрасна!” И только тут я понял…»
Эта картинка — по улице города идет человек в сопровождении двух мужчин — напоминает одну иллюстрацию из комикса про Макара Свирепого. Там тоже по улице идет человек в сопровождении двух мужчин. Это арестованный комсомолец. Его конвоируют полицейские. Дело происходит, конечно, в Америке.
Последнее наступление на чижей
Вышедшие в 2000 году «Стихотворения» Николая Олейникова можно было бы дополнить отдельной «Книгой памяти» ленинградского Детгиза: в комментарии адресаты стихотворений упоминаются с пометками «расстрелян в 1937 году», «репрессирован», «повторно арестован» и т.д.
Вскоре после Олейникова были арестованы сотрудники маршаковской редакции Тамара Габбе, Александра Любарская, Бронислав Малаховский и другие. НКВД намеревался создать «дело Маршака»: от Самуила Яковлевича потребовали отречься от «шайки врагов народа». Маршак этого не сделал, покинул Ленинград и навсегда расстался с редакционной работой.
Хармса тогда не арестовали, но нигде не печатали и на работу не брали. Арестован он был позже, в августе 1941-го, и вскоре погиб в лагерной тюрьме «Кресты». В 1941-м был арестован Александр Введенский; во время эвакуации он погиб.
Николай Заболоцкий в 1938-м и был приговорён к пяти годам лагерей. Вернувшись из лагеря, в 1952 году он написал стихотворение «Прощание с друзьями». Там появляются «с тетрадями своих стихотворений» и Олейников, и Хармс.
Их усилия не пропали даром, в отличие от героя стихотворения Хармса «Из дома вышел человек» (после его публикации прикрыли «Чиж»). Работа редакции повлияла на всё дальнейшее развитие детской поэзии, детских журналов и детского книгоиздательства.
Туземцы приняли Макара за английского полковника Лоуренса. Фото из журнала «Ёж»
После возвращения из ссылки Лариса Олейникова получила свидетельство о реабилитации мужа. А затем — свидетельство о смерти, где указана ложная дата и ложная причина смерти: Олейников якобы умер 5 мая 1942 года «от возвратного тифа».
В следственном деле Олейникова есть удивительные подробности. Через несколько месяцев после его гибели чекисты спохватились, что он был расстрелян… без предъявления обвинительного заключения. В спешно составленном заключении, которое добавилось к делу в январе 1938-го, появилось обвинение в шпионаже в пользу Японии.
Первая посмертная публикация Олейникова состоялась почти через 30 лет после его гибели. Потом в советской печати вышло ещё несколько подборок. На Западе в 1970—80-е годы было издано несколько книг Олейникова: он был любимцем западных славистов, о нём публиковались работы в славистических сборниках.
В СССР и потом России память об олейниковской судьбе и обэриутской легенде оказалась мощной и живучей. Спустя десятилетия после его гибели люди, часто далёкие от литературы, собирали стихи Олейникова, переписывали их, передавали друг другу.
Когда в 2000 году готовился том Олейникова для «Библиотеки поэта», работа над ним велась практически методом «народной стройки». Собиратели приносили списки стихотворений, «стихийные олейниковеды» делились обнаруженными в его стихах аллюзиями и реминисценциями. Инженер-механик Владимир Москвин указал на евангельские подтексты стихов Олейникова. Читатели приносили неизвестные автографы. Со стихами Олейникова произошло то, о чём мечтает каждый поэт.
Эти стихи оставили нам много загадок, многослойных и жутковатых. Олейниковская «пучина неразгаданных страстей» (цитата из его последнего стихотворения) сегодня так же сильно влечет читателей. К ним пытались подступиться филологи — Лидия Гинзбург, Лазарь Флейшман, Олег Лекманов. Интересно, что сказал бы сам Николай Макарович, доведись ему прочесть все эти размышления о своих стихах.