Война в Украине отодвинула многие вопросы на некий «день после». Казалось бы, вопросы окружающей среды из их числа. Однако всё, что происходит в экологии России, крупнейшей по территории стране мира, имеет международное значение. Изучать российскую экологическую политику и её слабые места нужно уже сейчас. FRF.Think Tank публикует комплекс текстов, охватывающих разные грани экологического управления в России. Три доклада уже вышли, в ближайшее время появится работа о промышленном загрязнении, лесопользовании и особо охраняемых природных территориях. Reforum.io поговорил с Ангелиной Давыдовой, исследовательницей, редактором журнала «Экология и право» и автором открывающего доклада, о том, как выглядит сегодня российское экологическое движение, как экологи взаимодействуют с государством, что у них получается, а что — нет, и какова может быть их роль после окончания войны (в том числе на примере ГДР).
— В прошлом году международных экологических гигантов «Беллону», «Гринпис» и WWF объявили в России нежелательными организациями, им пришлось уйти из страны после 30 лет активной работы. Что изменилось для российского экологического движения с их уходом?
— Все эти НКО работали на политическом, медийном, общественном уровне. Занимались экспертными направлениями, актуальными и для российского, и для международного контекста, принося новые темы и идеи в российское поле. Вспомним, что официальная мотивация признания их нежелательными — их расследования, публичная критика, организация кампаний в области крупных инфраструктурных проектов, в том числе в секторе добычи природных ресурсов или строительства новой ресурсной инфраструктуры — например, в Арктике. Менее крупными и более локальными темами изначально, с 90-х, занимались низовые инициативы. А крупные НКО помогали делать их кампании более публичными, выходить на СМИ, на власти и т.д.
В «Гринписе», «Беллоне», WWF работали десятки классных специалистов — учёных, правозащитников, юристов с колоссальным опытом. У них были ресурсы для адвокационной работы, работы с волонтёрами, мониторинга экологического законодательства и серьёзных правонарушений, не получающих общественного внимания. Они могли заниматься экологическим просвещением, экологическим образованием, делать большие общественные кампании. У менее крупных организаций и сетей таких ресурсов нет, а условия для работы становятся всё сложнее.
Я несколько раз в месяц получаю сообщения от друзей друзей, бывших одноклассников, знакомых и просто читателей с просьбой помочь распространить информацию о той или иной протестной кампании (например, против планов вырубки леса рядом с СНТ или планов расширения свалки), с запросом юридической и экспертной экологической поддержки, в том числе помощи с подготовкой документов для обращения в суды или проведения общественной экологической экспертизы. Всем этим раньше занималась сотрудники и эксперты экологических НКО, вынужденных закрыться — от юридической приёмной «Беллоны» до «Гринписа», который поддерживал региональные протестные кампании и привлекал к ним внимание федеральных органов власти. Сейчас этой поддержки стало меньше, но она не исчезла совсем: её систему пытаются выстроить группы экологов в России и эмиграции.
— Экодвижениям в России приходится взаимодействовать с государством? И если да — то каким образом?
— Например, через всевозможные общественные советы. Некоторые экологи думают, что там надо быть и через них можно на что-то повлиять — и такие советы в области экологии иногда реально на что-то влияют и делают полезные вещи. Координационный совет по экоблагополучию Общественной палаты, созданный несколько лет назад, несмотря на основную аффиляцию, старается «отлавливать» опасные правки в экологическое законодательство или защищать преследуемых активистов. Некоторые низовые экологические группы, как и прежде, пишут воззвания к президенту, пытаются воздействовать на ситуацию через федеральных и региональных депутатов. Правда, это работает ровно до того момента, пока не возникает сильный актор, чьи интересы противостоят интересам этой группы. Например, не появляется компания или олигарх, желающие построить курортную инфраструктуру на территории нацпарка или жилой комплекс на территории городского парка — и никакие обращения уже не помогут.
Проправительственные и провоенные депутаты могут поддержать активистов по вопросам экологии, прав животных, помощи с борьбой с загрязнением — а могут и нет. Для власти это доступный способ получить реальную поддержку населения: даже прокремлёвские паблики пишут, что раз людей реально волнуют экологические проблемы, значит, экологическую повестку надо не запрещать, а использовать. Появляется всё больше прогосударственных экологических организаций и движений, либо напрямую создаваемых сверху («Экосистема», юннатское сообщество «Движения Первых», «Экомолодёжка», «Компас»), либо развиваемых прогосударственными экологами, которые видят для себя новые, в том числе карьерные и материальные возможности на фоне ухода больших международных игроков (и не гнушаются доносами).
Протесты и протестующих пытаются ограничивать и подавлять. Эксперты Эколого-кризисной группы подсчитали, что в 2023 году давлению подверглись 174 экоактивистов и 29 экологических объединений. Одновременно с этим эксперты насчитали в 2023 году 70 кейсов, когда экоактивисты в России добивались успехов в защите окружающей среды и экоправ — на треть больше, чем в 2022-м. Больше всего побед у защитников лесов, парков и скверов, на втором месте — защита особо охраняемых природных территорий, в том числе крупных: активистам и экспертам удалось защитить, например, государственный природный заповедник «Остров Врангеля» и добиться отзыва законопроекта, предлагавшего разрешить чиновникам менять границы региональных ООПТ по своему усмотрению. Активисты также отстояли от застройки берега водоемов в трёх регионах.
— Почему где-то у экологов получается добиться результата, а где-то нет?
— Протесты успешны там, где есть пространство для протестов. Например, если в регионе не жёсткая вертикаль, а два центра власти (губернатор от одной партии, а парламент или сильное местное предприятие отстаивают интересы другой) или два главных предприятия в не в очень хороших отношениях. Чем больше властных противоречий, тем больше возможностей для гражданского общества — по крайней мере, так это работало до войны. Плюс важную роль играет поддерживающая инфраструктура для активистов, ситуация с медиаполем в регионе, экологические юристы, местные сильные НКО.
— Вопрос, который обсуждается не первый год: связана ли экология с политикой?
— Раньше казалось, что да. До 24 февраля у активистов и экспертов было много надежд, связанных с экологическими и урбанистическими протестами — надежд, что этот базовый уровень гражданской активности поможет общей демократизации. Думаю, что определённый вклад действительно был: на этом уровне появлялись низовые правозащитные движения, взращивались региональные муниципальные депутаты, образовывался первый опыт политического участия, организации общественных кампаний, работы с разными группами населения
Война многое отменила, сложно сказать, как сейчас связаны экодвижения и политика. Государство активно пришло в эту сферу, создало очень много молодёжных экодвижений. Региональные активисты идут туда — как страстные молодые люди в СССР, не желавшие идти в партию, шли в добровольные дружины и ВООП. В 80-е, как и сегодня, в области экологии можно было применить себя, попытаться что-то сделать для общества. Многие знаковые экологические кампании конца 80-х — начала 90-х внесли свой вклад в трансформацию политической системы бывшего СССР.
— Имеет ли смысл заниматься экологией во время войны?
— У зелёного движения большой потенциал, оно продолжает развиваться во всём мире. Экологи — почти единственная массовая протестная группа в России. Это определённый социальный капитал, который никуда не пропал с войной, определённый опыт: люди привыкают не соглашаться с государством, объединяться, распространять свои идеи. Когда закончится война, даже если режим быстро не поменяется, этот социальный капитал можно будет попробовать использовать для продемократических преобразований (по крайней мере, можно на это надеяться).
Сейчас я живу в Германии и много читаю об истории зелёного движения в ГДР в 80-е. Оно было сильным, сплочённым, профессиональным. Когда система поменялась и пала берлинская стена, многие люди из этого движения пошли в политику — активно помогали всё организовывать, укреплять зелёную партию. Но стену, подчеркну, разрушили не они.