Говорят, что Беларусь опережает Россию по репрессиям года на два. Если так, то скоро в России будут преследовать за русский язык — по крайней мере, в Беларуси защитников языка уже преследуют. После Второй мировой беларусский был выдавлен в деревни, сегодня в стране нет вузов и почти нет школ, где на нём преподают, нет даже интернет-магазинов, торгующих на беларусском. Как так получилось, кто сегодня борется за то, чтобы вернуть беларусам родную речь? И что вообще бывает с гражданами страны, которые забывают свой язык в пользу языка сильного соседа? Рассказывает Алина Нагорная, правозащитника и автор книги «404. Язык не найден», чья презентация прошла в Reforum Space Vilnius нынешним летом.
— Алина, в Беларуси люди вообще говорят на беларусском?
— Говорят. По данным последней переписи, до 30% жителей 9-миллионной страны говорят на нём дома. Это очень много людей.
У беларусского трудная судьба. Всё, что с ним делают власти, грустно и искусственно. Его столетиями давили: когда началась ориентация на Польшу, элиты стали говорить по-польски, а люди продолжали по-беларусски. Когда территория страны оказалась частью Российской империи, на беларусском запрещали образование и книгопечатание (в Литве запрет на книгопечатание на литовской латинице действовал с 1864 по 1904 год — «Рефорум»). Империя, словно издеваясь, разрешила 12 народам изучать родной язык в школах, а беларусам и украинцам, самым крупным захваченным странам, запретила.
Но люди продолжали говорить на нём до Второй мировой, в основном в деревнях. После войны пропаганда стала утверждать: кто говорит на беларусском — тот колхоз, деревенщина (хотя страна до сих по многом аграрная). И в деревнях начали учить русский. Посыл был — на беларусском у тебя нет будущего, хочешь преуспеть — говори по-русски.
Новая генерация оппозиции, проснувшаяся в 2020-м, верит, что в 90-е беларусский насаждался насильственно, а люди хотели говорить и говорили на русском. Это не так.
В нашей первой конституции 1994 года, единственной законной, написано, что беларусский — государственный язык, а русский — язык межнационального общения. Звучит бессмысленно (английский или французский — тоже языки межнационального общения), но возникла удобная лазейка, чтобы вытеснять беларусский русским. Причём в момент принятия конституции в стране было реальное двуязычие: документы оформлялись на беларусском, 80% первоклассников начали учиться на беларусском, и никто на это не жаловался. Сегодня меньше 10% школьников могут учиться на беларусском — это официальная статистика, на самом деле ещё меньше. Нет вузов, где преподавание идёт на беларусском (мне это даже помогало — я могла с умным видом говорить ерунду, и мне ставили хорошие оценки, потому что преподаватель меня просто не понимал). Ты не можешь оформить на беларусском заявление в садик, карточку в банке, купить что-то в интернет-магазине.
— Вы с коллегами пытаетесь снова приучить беларусов к родному языку. Что для этого делаете?
— Главная функция любого языка — коммуникация. Языковая политика власти эта функцию уничтожила, а мы пробуем возродить. Делаем так, чтобы беларусский появлялся там, где по закону должен быть. Используя действующие законы, заставляем исполкомы, разные учреждения добавлять всюду беларусский язык, чтобы люди привыкли к нему.
Мы рассуждали так: что люди видят каждый день? Билеты на автобус, товары в магазине. И сделали так, что теперь все билеты на транспорт в Беларуси идут с беларусским текстом. Это вопрос привычки: ты постоянно видишь беларусский на билете и уже не скажешь человеку «ты чего на иностранном разговариваешь?». Мы добавляли беларусский на товары — больше чем на 1000 видов товаров, сделали так, что важная информация — не декларативная, не название, а состав — была на беларусском. То же с табличками, указателями, дорожными знаками. Знаю, что после вторжения, увидев кадры, где русские военные меняют украинские таблички на русские, многие беларусы впервые задумались о том, насколько это важно.
— Вас репрессировали за борьбу за язык?
— Да, мы же всем мешали. Я не из тех, кто с цветами ходит защищать свои права. Мы пользуемся законами, а есть законы, которые не нравятся чиновникам — например, предусматривающие санкции за ошибки в ответах или дискриминацию языка. Меня и до 2020-го судили три раза, открыто ненавидели; помню, как-то шла по городу, со мной столкнулся местный депутат, сказал «сволочь!» и пошёл дальше.
После 2020-го наступило массовое беззаконие, под репрессии попали и те, кто не выходил на протесты, но занимался чем-то важным; всех активных начали уничтожать просто на всякий случай. Мы с семьёй потом 2,5 года прятались, продолжали подпольно заниматься этой работой, и у нас продолжало получаться — даже законы меняли (например, теперь можно оформить договор ЖКХ и получить вкладку в диплом на беларусском, судиться по экономическим делам на беларусском и пр.). Мы придумали довольно безопасную подпольную систему, как добавлять везде беларусский язык. Но полгода назад всё-таки пришлось уехать в Литву.
— Вы пишете обращения в органы?
— Да, пишем обращения в органы от своего имени, делаем так, чтобы они доходили до адресатов, и мы получали ответ. Работаем над тем, чтобы они были эффективными. Подробнее о том, как это организовано, к сожалению, рассказать не могу.
— В какой момент тебя зацепила тема языка?
— Я из Слуцка, небольшого города, где беларусский видишь только на вывесках, как и везде в стране. Мне и моим одноклассникам вообще не приходило в голову, что на нём можно говорить. Но когда я сделала в городе литературный клуб, вокруг него начала формироваться интеллектуальная тусовка, и там были те, кто говорит на беларусском. Мы начали делать кинопоказы, концерты, создавать комьюнити. Вокруг становилось всё больше тех, кто говорит на беларусском, и в какой-то момент я поняла: то, что я сама на нём не говорю — не мой свободный выбор. Ни я, ни другие беларусы не выбирали русский, нас вынуждают говорить на нём. Влияние Кремля — это зло, а не было бы распространения русского — не было бы влияния. Язык — это граница. Уверена, что русские военные в 2022-м не чувствовали бы себя в Беларуси себя как дома, если бы в магазинах их обслуживали по-беларусски. И если я хочу считать себя свободным человеком, я должна говорить на беларусском.
Сначала я сама перешла на беларусский, потом начала организовывать мероприятия на нём, привозить писателей, поэтов. А потом познакомилась с человеком, который писал обращения в официальные органы — и работа стала системной.
— Тебе пришлось учить его заново?
— Когда я начала говорить по-беларусски, многие перешли на него вслед за мной. С нуля учить, кажется, никому не пришлось. Люди его скорее вспоминают: в школах есть уроки беларусского (правда, на них его не выучишь), в любой семье есть бабушки, дедушки, другие родственники, которые продолжают на нём говорить. Мой дедушка писал стихи по-беларусски.
— В твоей книге «404. Язык не найден» — сборнике живых историй людей, которых ущемляли по яыковому признаку, — есть истории про то, как власти подозрительно относятся к беларусской речи (например, досматривают только те купе, где говорят по-беларусски). Одна из героинь говорит, что беларусский — язык оппозиции.
— В этом есть доля правды: если ты не активный человек, ты не будешь в Беларуси говорить по-беларусски. В 2020-м определённый процент протестовавших перешёл на белорусский. Но люди в основном общаются в комфортном кругу — с друзьями, в семье, и не общаются там, где это не комфортно, не создают спрос на язык. От разговоров на кухнях дискриминация не уменьшается.
— У меня чёткая ассоциация с тем, что я слышала про национальные языки России — если помнишь, Саша Гармажапова, президент фонда «Свободная Бурятия», придумала проект «Денацификация России» и собрала десятки тысяч историй дискриминации тех, кто говорит по-бурятски. Например, стариков не обслуживали в поликлинике, если они говорили на бурятском, родители запрещали детям говорить на улице на родном языке, а девушки старались говорить в бурятских сёлах по-русски, чтобы были выше шансы заполучить хорошего жениха, и так далее.
— Это так везде и делается, по одним и тем же методичкам. Потому что через язык ты можешь всё. Чей язык, того и власть — просто в Беларуси люди этого ещё не понимают. Поэтому Россия вкладывает миллионы и миллионы в распространение русского в других странах. Моя книжка — способ показывать проблему, которая есть в Беларуси и которую русскоязычный человек никогда не увидит.
— Как в Украине решился этот вопрос?
— В Украине ситуация с языком всегда была лучше, чем в Беларуси: меньше российское влияние, люди сильнее чувствуют почву под ногами, больше любят свою страну, у них есть национальная идея. У Беларуси её нет — столетиями шла работа над тем, чтобы мы не ощущали себя настоящей нацией. В 2022-м языковой вопрос навсегда решился в пользу украинского — но очень большой ценой.
— Как в конституции Беларуси должен быть прописан статус языка, чтобы не осталось лазеек, как сейчас?
— Нужно, чтобы там значилось: беларусский язык— единственный государственный. Русский просто не надо упоминать.
— В Литве литовский ввели политической волей: в 1988-м он был принят как единственный государственный. Это был важный шаг в обретении независимости от СССР и построении национального государства.
— Молодцы. Завидую. Причём литовский вообще не похож на русский, его непросто учить. Но люди повозмущались, выучили и нормально живут и говорят.
— В книжке чуть больше 100 историй. Как ты их собирала?
— Я придумала её в роддоме: когда я рожала, меня спросили, не учительница ли я беларусского, и я поняла, что хочу сделать, выйдя оттуда. Я написала в Facebook пост, что ищу истории дискриминации по признаку языка, люди начали их присылать. Многих героев я знала: в основном те, кто говорит по-беларусски и что-то делает для страны, знакомы между собой. Кому-то мы помогали защищать права, составлять документы в суд.
Следующим постом пришлось объяснить, что такое дискриминация — потому что люди говорили, что с дискриминацией не сталкиваются. Так, в кафе могут сказать, чтоб говорили понятно, в комментариях попросить «не пиши на мёртвом языке». Но это разве дискриминация?…
— Да, в книге потрясающая история про каву — когда попросили кофе (кава по-беларусски), а принесли каву — испанское игристое.