Войны памяти — противостояния разных образов прошлого — иногда превращаются в реальные столкновения. Яркий пример — карельское урочище Сандармох, место массовых расстрелов времён Большого террора и символическая могила 7000 его жертв, чьи имена зачитывались по всему миру 5 августа. Лес, полный нераскопанных погребальных ям, где действительно не поют птицы. Российские власти утверждают, что там же покоятся останки местных жителей и красноармейцев, убитых финнами во время Второй мировой. И эти жертвы важнее, чем те, кто застрелян предшественниками этой власти. Илья Соломещ, историк, до 2023-го доцент Петрозаводского государственного университета, рассказывает, что же происходило в Карелии в 30-е и 40-е, как память о многих преступлениях вообще может сосуществовать на одном пространстве и почему государство назначило «Мемориал» своим врагом.
— Илья, Сандармох хотят превратить в место памяти не только расстрелянных Сталиным, но и жертв финской оккупации (даже готовятся открыть и уже установили памятную плиту с грамматической ошибкой). Что это за история? Жертвы правда были?
— Нападения на Сандармох начались ещё до ареста Юрия Дмитриева в 2016-м: власти перестали организовывать автобусы для гостей Дня памяти, РПЦ перестало благословлять священников ехать туда на памятные службы. Потом его начали пытаться закрыть или хотя бы сделать местом менее чёткой памяти. Российское военно-историческое общество, провластная историческая организация, стала продвигать теорию, что в Сандармохе совершали преступления и финские военные.
Не так давно в Карелии завершился процесс по геноциду советского народа (что бы это ни значило, среди свидетелей), увы, есть мои выпускники. Подробно эту историю расследовали «7х7 — Горизонтальная Россия», расскажу её вкратце.
Значительная часть Карелии с 1941 по 1944-й была оккупирована финской армией, большая часть населения не успела эвакуироваться. Финны исходили из того, что присоединят её полностью к Финляндии. Они рассчитывали, что немцы закончат свой блицкриг до зимы 1941-го, а до тех пор нужно собрать, в том числе из соображений учета и контроля, т.н. ненациональное население в контролируемые зоны, концентрационные лагеря, чтобы после окончания войны вывезти их в немецкую зону оккупации. А оттуда, соответственно, переселить эстонцев, ингерманландцев, карелов и пр.
Но война затянулась. Зима и весна 1941-1942 года стали трагедией: так как финны не планировали, что это надолго, в лагерях не было достаточного снабжения, медицинской помощи. Смертность была запредельной, в том числе потому, что значительную долю заключённых в лагеря составляли старики, женщины и дети. Потом делегация Красного креста погрозила пальцем, да и финны осознали, что история нехорошая. Ситуация со снабжением несколько исправилась, лагеря перестали называть концентрационными и начали называть лагерями для перемещённых лиц, людям даже стали платить небольшую зарплату за работу за пределами лагеря. Это, кстати, сыграло злую шутку с ветеранами этих лагерей — в постсоветское время были случаи, когда им отказывали из-за этого в пособиях («вы зарплату получали, какие вы узники»).
— Финнов обвиняют в том, что через систему лагерей они осуществляли геноцид?
— Именно, и говорят, что они должны понести наказание — как минимум компенсировать ущерб. Но они не могут этого сделать, потому что уже это сделали: по соглашению о перемирии сентября 1944-го Финляндия должна была выплачивать репарации Советскому Союзу, в том числе за нанесённый ущерб. И она их выплатила в полном объёме, единственная из стран, воевавших на стороне гитлеровской Германии. В 1947-м Финляндия и СССР подписали мирный договор — что подразумевает, что между сторонами не осталось неурегулированных вопросов. Как выяснилось, это не помогло.
Справка проекта «Рефорум»
Репрессии в СССР начались в 1917-м и продолжались до 1991 года. Но было два периода — коллективизация и Большой террор, — когда их число и жестокость так зашкаливали, что сломали систему наказаний. Люди получали приговоры через внесудебные органы, «тройки», созданные во всех регионах страны. Расстрелы шли тайно. В 37-38 годах так было убито, по оценкам «Мемориала», 800 000 человек. 250 захоронений — и лишь про одно, в районе карельского Медвежьегорска, мы точно знаем, кто именно там лежит.
Один из руководителей карельского «Мемориала» Юрий Дмитриев составил базу расстрелянных в Карелии, превратил лес возле поселения Сандармох в место памяти. 5 августа, Международный день памяти жертв Большого террора, «призван самой историей стать символом общности судеб народов Восточной Европы, залогом взаимопонимания и добрососедства, вечным предупреждением миру о бессмысленности и безнравственности насилия как средства решения политических проблем в любом современном государстве», — говорится на сайте «Мемориала».
Неудивительно, что власти Карелии, наблюдавшие каждый год, как люди собираются и обсуждают преступления власти, начали тревожиться. 5 августа 2024 года казаки и люди в камуфляже попытались сорвать чтение имён жертв репрессий в Сандрамохе, развесили в лесу листовки и песнями про день победы заглушали голоса читающих (вот реакция Эмилии Слобуновой, депутата заксобрания Карелии).
— А Сандармох тут при чём?
— Сандармох стал скорее поводом, а так-то это было фронтальное наступление на «Мемориал». Не было бы Сандармоха и Дмитриева как его персонификации — придумали бы что-то другое, но это был, конечно, отличный таргет.
Массового захоронения жертв сталинских репрессий никто не отрицал. Правда, число тех, кто там лежит, власть не признаёт. Списки, составленные Дмитриевым и «Мемориалом», — это те, кто был расстрелян вблизи Медвежьегорска. В самом урочище Сандармох точно расстреляли 1111 участников т.н. Соловецкого этапа, в остальном же Сандармох — это скорее кенотаф, символическая могила.
— В лесу обнаружено 200 ям — неспроста же их копали?
— Да, но физическое число тех, кто там закопан, точно не установлено. И это позволяет создавать мифы.
Изначальная версия даже не РВИО, а одного конкретного человека из Петрозаводского университета, — что финны использовали это место для расстрела не только местного русскоязычного населения, но и советских военнопленных во время войны.
Никаких подтверждений, как и в случае с лагерями для гражданских, не нашли. Да, в Медвежьегорске были лагеря для пленных красноармейцев. Но ближайший из них был километрах в 15 от Сандармоха. Финнов трудно заподозрить в нерациональности: зачем везти на расстрел за 15 километров, да ещё и в сторону линии фронта?
У нас есть более-менее точное число военнопленных (в Финляндии это хорошо исследовано), но есть и зазор от момента пленения до составления карточки, которая шла на учёт в Красный крест. Возможные жертвы, погибшие до получения статуса военнопленного, финский историк Антти Куяла оценивает в 3-4 тысячи человек. В лагерях для пленных была довольно высокая смертность от болезней, тяжелого труда, недоедания, насилия со стороны охраны — но, судя по всему, санитарные захоронения были при лагере. Наконец, если бы финны знали о захоронениях времен сталинских репрессий, они бы об этом рассказали, как немцы сделали большой кейс из Катыни.
— Про Катынь власти тоже говорят, что там виноваты немцы.
— Да, и там тоже два памятника. Сейчас в Сандармохе готовят к открытию плиту с надписью о жертвах «Финской» оккупации. Скорее всего, табличка будет торжественно открыта осенью в день освобождения Карелии от немецко-фашистских и финских захватчиков.
— Но одно зверство не исключает же другое?
— Совершенно верно. Карелия в этом смысле очень проблемная территория: она нашпигована наслоениями исторических смыслов, нарративы, которые могут друг другу противоречить, уживаются на одном пространстве, пусть и не в одной плоскости.
Мне в этом смысле очень понравилось, как поступают с памятниками в Армении. Например, в Дилижане их собирают в одном месте — необязательно те, что «дружили» бы между собой. Памятник воинам Второй мировой (Великой отечественной) доминирует, но внизу справа от него памятник жертвам землетрясения в Спитаке, тут же памятник жертвам геноцида 1915 года, тут же Первая и Вторая карабахские войны, тут же церковь, строящаяся на деньги местного магната.
— РВИО рассказывает о якобы расстрелах пленных, «Мемориал» — о расстрелах заключённых. Вроде бы все они занимаются преступлениями старых времён. Где водораздел «плохого» и «хорошего» разговора о прошлом?
— Мне кажется, это уважительное отношение к историческому прошлому, даже если оно не укладывается в нынешние представления о добре и зле.
— Но «Люди, не убивайте друг друга», высеченное на камне Сандармоха, звучит как вечная истина.
— И она действительно вечна! А вот ещё один очень важный критерий: не надо притягивать историю к политике, пришивать её белыми нитками — они разорвутся, и всё посыпется. Мы знаем, как это происходит.
— Зачем властям непрерывная битва за прошлое?
— Я вижу тут не столько самооправдание, сколько наступательный инструментальный потенциал.
Память о Великой отечественной — единственное, что склеивало советское и постсоветское общество. В СССР, а потом в России и правда нет семьи, которую не затронула бы та война. Сегодня этот пласт исторической памяти перестал быть консолидирующим, и это очень тревожит чиновников. А любой поиск нового консолидирующего материала опрокидывает нас в прошлое.
Не мной замечено и не вчера, что Россия уникальна тем, что движется вперёд, всё время оглядываясь назад. Это нерационально и опасно, можно споткнуться, но мы каждый день видим обращение к историческому прошлому в поисках оправдания, обоснования принимаемых сегодня решений. Обидно это произносить, но всё, что отсылает к ресентименту, очень хорошо заходит. Это очень понятная установка: все против нас, а если мы когда-то думали, что не все, то мы ошибались. Это работающий инструмент конструирования идеологии, идентичности, которая должна прийти на смену той, что называлась «советский народ».
— А идентичность обязательно нужна?
— У нации должно быть общее представление об истории — не обязательно единое, но общее. Иначе это не нация. У нас есть историческая травма, которую мы должны проговорить, объяснить самим себе, проработать и преодолеть. Должны дать оценку акторам истории, которые привели к появлению этой травмы. Любой, кто вступает на это поле, становится игроком на политической площадке, даже если говорит, что вне политики.
Как только он туда вступает, вне контроля вертикали власти оказываются довольно серьёзные пласты, имеющие выход на идеологию, а значит, и на политику. «Мемориал» и Дмитриев в частности слишком близко подошли к теме палачей. А раз их не получается контролировать, значит, надо прикончить. Интересно, что акцию «Возвращение имён» 29 октября власти признают, а День памяти жертв политических репрессий 5 августа — нет. Думаю, это их попытка дистанцироваться от проклятого «Мемориала».