Права и свободы невозможны без верховенства права как такового: без независимого суда, разделения ветвей власти, парламента, где принимались бы нормальные законы по демократической процедуре, даже самые свободные СМИ не имеют большого значения. Но в совокупности всё это начинает работать как единый демократический механизм. 8 апреля правоведы Екатерина Мишина и Илья Шаблинский, правозащитник Денис Шедов и журналист и блогер Дмитрий Колезев обсудили две следующие главы проекта «Транзит» — о свободе слова и собраний и о восстановлении верховенства права.
Екатерина Мишина, к.ю.н., советник юстиции I класса, автор главы о верховенстве права
Что нужно, чтобы верховенство права в России появилось не только на бумаге? Для его успешного взращивания нужно подготовить почву. Это задача не просто сложна — она многослойна, как торт «Наполеон». Для её решения нужно разрешить множество проблем, в том числе тех, что остались с советских времён.
Главная из них — проблема правового нигилизма, которая перекочевала в СССР из Российской империи. В период так называемого развитого социализма было уже понятно, что общеобязательные для граждан нормы и предписания исходят не из законов или Конституции, а от руководства компартии. Идеям верховенства права, разделения властей, прав и свобод человека не было места в советском дизайне, понимание различия между правом и законом в СССР почти отсутствовало.
Вторая группа проблем появилась в период президентства Владимира Путина. Как ситуация в современной России соотносится с ключевыми элементами верховенства права, сформулированными Венецианской комиссией? Эти элементы — законность, принцип правовой определённости, предотвращение злоупотребления властью, равенство всех перед законом и доступ к правосудию.
На смену законности в России пришёл т.н. путинский легализм. Путин провозгласил диктатуру закона ещё в статусе и.о. президента, 31 января 2000-го на рабочей встрече Минюста. Многие поверили, что во главе страны теперь человек, который будет неуклонно следить за тем, чтобы законы исполнялись и работали. Но вместо этого мы получили то, что Путин и его команда считают законами. Марксу приписывается фраза, что в закон можно возвести самое вопиющее беззаконие. Это и было сделано в России.
У путинского легализма и правоприменения есть ряд ярких черт. Например, появление множества составов преступления с нулевой общественной опасностью. Деяние становится преступлением, когда оно опасно для общества, но при Путине уголовно наказуемым становится, например, неуведомление о наличии иного гражданства или неоднократное нарушение правил организации митингов, шествий и демонстраций (печально известная «дадинская» статья). В том же ряду нормы о нежелательных организациях — вопиюще неправовая нормативная конструкция, — нормы о фальсификации истории в УК и Конституции, нормы о защите исторической правды. И, конечно, то, что произошло с конституционным принципом верховенства международного права — а это одна из основ конституционного строя, которые так рьяно защищает Путин. Вводятся неоправданно жестокие наказания, в обществе происходит нормализация насилия. 2 года для Pussy Riot вызвали волну возмущения. Сейчас к страшным приговорам привыкли и внутри, и в мире. Привыкли, что люди, не совершившие ничего общественно опасного, отправляются в колонию на долгие годы.
Ещё одна черта — персонификация наказания, когда ставится задача наказать не за преступление, а конкретного человека (трендсеттерами стали преследователи Ходорковского и Лебедева). Судьи начинают очень свободно обращаться с доказательствами — в полном соответствии с ленинскими заветами, что суд не должен быть стеснён формальными доказательствами. К примеру, Марина Сырова, судья в деле Pussy Riot, заявляла, что поведение Толоконниковой и Алёхиой в зале заседаний — это ещё одно доказательство их вины.
Принцип правовой определённости — следующая основа правового государства: нормы должны быть сформулированы чётко, понятно, иначе граждане не будет знать, что с ними делать, а правоприменители, наоборот, будут делать с ними совсем не то, что имел в виду законодатель. Нечётко сформулированные нормы — основа для произвола правоприменителей. В путинской России быстро возродились расплывчатые формулировки первых десятилетий советской власти, и сейчас к уголовной ответственности можно привлечь кого угодно за что угодно. Злоупотребление властью фантастическое: сработали дефекты изначального конституционного дизайна, а дальнейшая эволюция конституционного регулирования, особенно поправки-2020, создали основу для бесконечного правления президента Путина.
Мы наблюдаем избирательное правоприменение, дискриминационное законодательство в отношении ЛГБТ-сообщества, иностранных агентов, нежелательных организаций.
Последний критерий наличия верхованства права в стране — доступ к правосудию. Доступ — это не просто наличие зданий, где сидят судьи, а успешное функционирование этих судов, когда судьи ощущают себя не чиновниками на госслужбе, а независимыми арбитрами. Нормальный суд — это орган защиты граждан, а не защиты государства от граждан. Но увы, в рамках прошлой судебной реформы эту задачу решить не удалось.
Илья Шаблинский, д.ю.н., член Московской Хельсинкской группы
Нужно сейчас, на берегу договориться о ключевых вещах, чтобы, когда пробьёт час, у нас было согласие по важнейшим вопросам. Мы должны стремиться к тому, чтобы сделать транзитный период максимально коротким. Нужно продолжать изучать решения ЕСПЧ, чтобы учесть их при составлении правовой основы для обновлённого государства.
По форме правления, насколько я могу судить по нашим дискуссиям, есть более-менее общая позиция: правительство должно формироваться парламентом, а не президентом, т.е. мы должны приблизиться к парламентской республике. Но какие полномочия оставить за президентом, какие — за каждой из палат. Готовя свои предложения, мы об этом думали.
Денис Шедов, аналитик ОВД-Инфо, член совета ЦЗПЧ «Мемориал»
За 3 месяца 2024 года почти 1000 человек были задержаны из-за реализации своего права на свободу собраний на протестах в Башкортостане, акциях памяти Навального, акциях вокруг т.н. выборов. Эти акции проходили в контексте беспрецедентного уровня репрессий, из чего мы можем заключить, что свободу собраний нельзя поставить на стоп, люди будут реализовывать её в любых ситуациях. Почти 20 000 человек были задержаны за выражение антивоенных мнений начиная с февраля 2022 года, минимум 260 человек лишены свободы — в СИЗО или отбывают наказание. При этом свобода собраний — одна из самых хрупких прав и свобод и одной из первых становится жертвой авторитарных режимов.
Предложения, которые я озвучу, нужно воспринимать комплексно: точечные изменения не помогут, если не будет справедливого суда, демократического парламентского законотворчества, полного запрета пыток. Но мы в ОВД-Инфо считаем полезным держать в актуальном состоянии копилку предложений, чтобы в нужный момент их можно было достать из рукава и применить.
Итак, в первую очередь критически важна свобода спонтанных собраний. В современной России все собрания, которые не согласованы с органами власти, объявляются незаконными, запускается цепочка репрессий (в демократических обществах процедура согласования нужна, чтобы помогать активистам и представителям власти договариваться, как провести акцию, чтоб она могла достичь цели и пройти безопасно). Но иногда происходят события, которые требуют немедленной реакции — такие, как приговор активисту в Башкортостане. Очень важно решить проблему с неудобными сжатыми сроками подачи уведомлений, забюрократизированной процедурой согласования, выводить одиночные пикеты из подобного регулирования — на них в России распространяются все ограничения для больших акций.
Сейчас задержание — основной способ взаимодействия власти с людьми, реализующими свое право на свободу собраний. Это нужно изменить, задержание должно стать самой крайней мерой. И важно настроить механизм привлечения к ответственности чиновников и полицейских и подотчётность органов о тех мерах, что были приняты для расследования властных нарушений.
Важно решить вопрос с профайлингом и сбором личных данных об активистах, составлением формальных и неформальных списков. Идея обеспечения безопасности за счёт прав и свобод популярна во всём мире, при этом пользу, например, идентификации лиц для безопасности определить сложно, а потенциал для злоупотребления огромный, нет внятного регулирования.
Последний момент — дискриминационной подход в отношении свободы собраний. В современном российском законодательстве ещё до его превращения в инструмент репрессий право на реализацию свободы собраний рассматривалось как вторичный способ использования городских пространств — после культурных, спортивных и пр. мероприятий. Но это право должно находиться в равной позиции с иными способами реализации пространства.
В своём докладе, подготовленном для проекта «Рефорум», одну из глав мы посвятили тому, что можно сделать здесь и сейчас. Первое направление — документация нарушений и проблем и коммуникация её с международными органами мониторинга прав и свобод. Информация защищает, плюс это один из способов опровергнуть распространённый нарратив российской власти, что с правами и свободами в России всё хорошо. Второе направление — солидарность с теми, кто страдает от ограничений права на свободу собраний. Это волонтёрские проекты помощи задержанным, проект «Заодно», который собирает деньги на оплату штрафов или юристов тем, кто столкнулся с преследованиями, движение «Мягкая сила», которое взялось обжаловать незаконные запреты на проведение публичных мероприятий в разных городах, напоминая властям и обществу, что мы имеем право на свободу собраний. Солидарность и помощь — тот путь, которым мы можем идти уже сейчас, не дожидаясь транзита.
Дмитрий Колезев, главный редактор Republic, автор канала «Колезев»
Меня порадовали и удивили данные «Левада-центра», которые приводит в своей главе Ольга Ховстунова: право на свободу слова стало популярным за последние годы. Парадоксальным образом я нашёл исследование менее уважаемого ВЦИОМа, который уверяет, что 61% одновременно выступает за цензуру. Но думаю, что запрос на это право действительно появляется. Я смотрел сегодня видео из затопленного Орска. Губернатор Денис Паслер сказал пострадавшим перестать снимать его на телефон, но они отказались — мол, вы и ваши СМИ потом всё переврёте. Губернатор отступил. Люди понимают: объективная репрезентация того, что происходит, вообще-то нужна, а когда нет независимых СМИ, остаётся записывать на телефон.
Я вижу несколько вопросов, которые можно начать обсуждать. Например, должны ли в России быть государственные СМИ? В западных странах есть разные модели. В США государственных СМИ нет, по крайней мере крупных: государство решило, что не имеет право воздействовать на аудиторию с помощью медиа, пусть лучше будет плюрализм мнений и выбор. Европейская практика чаще другая, два самых важных примера — Германия и Великобритания, где есть общественное вещание. Оно не контролируется государством, его руководство не назначается сверху — такие СМИ контролируются общественным советом, состоящим из уважаемых граждан, и финансируется, например, взносами от специального налога.
Ещё один открытый вопрос — нужна ли регистрация СМИ? Люди сейчас сами выполняют функцию СМИ, влияние YouTube-каналов, их аудитория может быть кратко большим, чем у зарегистрированных СМИ.
А нужна ли «добрая» пропаганда? Надо ли менять Владимира Соловьёва на условного Сергея Пархоменко, который будет рассказывать, как плох был Путин и как обманывали россиян? Думаю, это не сработает, доверия к такому формату не будет. Пропаганда в том виде, к которому мы привыкли, вообще не нужна. Вместо неё может быть продвижение демократических идей, рассказ, что людям дают права и свободы, как важно их защищать. Такие программы вполне могут субсидироваться демократическим правительством. Необходима и программа медиаграмотности для населения: она объясняла бы, что такое СМИ, зачем они, как потреблять информацию, как к ней относиться. Некоторые европейские страны, например Финляндия, имеют успешный опыт производства таких программ.
Общественные или пседообщестенные организации типа Союза журналистов стоит упразднить и создать вместо них что-то нужное самим журналистам, например профсоюз.
Следующий важный вопрос — как осуществлять надзор за СМИ? У свободы слова есть ограничения, есть проблемы хейтспича, злоупотреблений, дискриминации. Сейчас за этим надзирает Роскомнадзор, и все оппозиционные медиа согласны, что на его месте должно быть нечто другое — возможно, саморегулируемая организация. Вопрос, каковы будут её полномочия. А как должно наказываться злоупотребление свободой слова? Лично я думаю, что за хейтспич надо наказывать, если он привёл к негативным последствиям. Если пострадавших нет, существенного наказания, особенно в виде реального лишения свободы, быть не должно.
Нужна общественная дискуссия, что такое свобода слова для российских граждан, где её границы, нужны ли они и как должно наказываться отступление за их пределы. Конечно, свобода СМИ сама по себе не панацея и начинает работать как важное право и институт, только если она — часть демократической системы. Без независимого суда, разделения ветвей власти, парламента, где принимались бы нормальные законы по демократической процедуре, свободные СМИ не имеют большого значения. Но в совокупности всё это начинает работать как единый демократический механизм, и тут независимые СМИ начинают играть большую роль.
Екатерина Мишина
Ужасно соблазнительна идея трансплантации институтов из иной институциональной среды — о ней много говорят. Проблема в том, что эти институты часто отторгаются новым социальным организмом. То, что было эффективным в одной среде, может быть бесполезным или вредным в другой. Хорошо работающие на Западе институты выращивались в том другом социуме, это не кактус, который вы дома пересаживаете из магазинного горшка в свой. Вырастить институт — долгий, сложный и многогранный процесс. Большинство неудавшихся модернизационных проектов не удалось как раз потому, что «пересаженные» институты отторгались, искажались, превращались во что-то иное. Но вполне можно рассматривать удачные законодательные решения других государств — как благополучно пришла в уголовный процесс сделка о признании вины.
Что же делать? Очищать нормативно-превовую базу, проводить люстрации в той или иной форме. Перед этим необходимо читать заключение Венецианской комиссии по этому вопросу, в первую очередь по украинскому закону 2014 года об очищении власти, где очень чётко расписаны все риски люстраций и объясняется, как могут разрабатываться люстрационные критерии. В Эстонии, например, не было масштабной люстрации, там новых судей собеседовали, те приносили присягу, расписывались, что не были осведомителями и пр. Мы без проблем найдём кандидатов для нового судейского корпуса. Но люди должны отбираться тщательно и точно не по принципу личной преданности, а по наличию тех качеств, личных и профессиональных, которые абсолютно необходимы судье для надлежащего отправления правосудия. Нужна система психологического тестирования кандидатов на судейские должности.
Денис Шедов
Я 10 лет работаю с теми, кто максимально включён или помогает в отстаивании прав и свобод. И параллельно с нарастанием репрессий я виду рост запроса на знание о своих правах и свободах, на солидарность. Я вижу, как сотни людей несколько раз в год приходят на лекции по правам человека в Школу Елены Боннэр, вижу там огромный запрос на общение, на ощущение общности — меж тем репрессии в России максимально направлены на то, чтоб изолировать человека.
Запрос на образование, на знание, в том числе о правах, очень большой. Люди в России и в эмиграции находятся в кризисе идентичности, часть которой связана с агрессивным государством. Нам необходимы ресурсы, чтобы преодолеть это — и знание может стать ресурсом, который поможет вырастить новую идентичность. Адвокаты, вынужденные уехать, ощущают себя немного потерянными; они являются носителями традиции, могут восстанавливать верховенство права, и важно работать с их сообществом.
Ключевой мой совет — поддерживать тех, кто хочет и может; таких людей достаточно много. Распространять таким образом идею общности, идею прав и свобод. При менее репрессивных условиях эти маленькие цепочки разрастутся, как мы видели по самиздату: связи выросли, укрепились, превратились в поддержку политзаключённых и гражданские институты.
Дмитрий Колезев
Страха очень много. Тем более удивительно, что столько людей продолжает заниматься гражданской деятельностью. Запрос на изменения велик, и ещё сильнее запрос на возможность прилагать усилия безопасным для себя способом, направить куда-то свою гражданскую энергию. Мы видели его в очередях за Надеждина, на похоронах Навального, на акции «Полдень против Путина». Одним из каналов, куда направить эту гражданскую энергию, может стать интеллектуальная созидательная деятельность — например, общественная дискуссия о будущем России, о том, как там всё должно быть устроено, как к этому прийти. В неё нужно вовлекать, чтоб люди не чувствовали себя наблюдателями, в ужасе смотрящими, как вращаются шестерёнки истории. Чтобы они поняли, что тоже могут на эти шестерёнки повлиять.