Мы работаем, встречаемся на мероприятиях, отдали детей в сады и школы, сняли квартиры и вроде бы адаптируемся. Но эмиграция не только переворачивает внешний строй жизни — она не может не повлиять на наше внутреннее состояние. Каким образом? Год назад проект психологической помощи тем, кто уехал из России из-за войны и репрессий, провёл среди резидентов Reforum Space Vilnius исследование: что болит у людей после года в эмиграции. Мы рассказывали о нём здесь. Нынешней зимой создатели проекта психологи Егор Бурцев и Владимир Омелин расширили охват исследования на все пространства Reforum Space, подробную анкету из 80 вопросов заполнило 380 человек. 28 марта психологи представили результаты в Reforum Space Vilnius. Становится людям хуже или лучше? Что сильнее всего их угнетает и тревожит, а что приносит радость, какая помощь им нужна и чем могут помочь психологи? Читайте в конспекте.
Владимир Омелин, психолог — о статистике
Наиболее репрезентативные выборки — это Литва, Германия (87 человек), Грузия (82 человека). Небольшие выборки по Черногории, где, возможно из-за близости к морю, у людей всё получше, и Эстонии.
Мы, как и в прошлом году в Литве, просили людей оценить своё состояние сразу после переезда и сейчас. Динамика похожая, но не совсем: в обоих опросах мы видим усреднение (острые состояния после переезда — боль, эйфория — уходят, людям «скорее хорошо/скорее плохо»), но второй опрос, большой, показывает: в среднем людям всё-таки становится не лучше, а хуже, пусть и не в такой острой форме.
Интересно, что как в первой, так и во второй волне люди своё состояние оценивают сильно лучше, чем состояние большинства.
Мы предлагали не только самим оценивать своё состояние, но и ответить на вопросы шкалы Бека (метод оценки депрессивного состояния) и Занга (тревожность). Тесты показывают, что людям легче, чем они сами о себе говорят: 70% людей говорили, что у них развивались депрессивные состояния, но шкала Бека говорит о том, что они есть у 40% — что тоже, конечно, немало.
Похожая ситуация с тревожностью: 80% людей говорят про тревожность, но лёгкое и среднее тревожное расстройство по шкале Занга у 40-45%.
А вот признаков безнадёжности что в прошлой выборке, что сейчас нет лишь у маленькой группы, и это не меняется.
У 70% сложности с тем, чтобы адекватно работать (либо прокрастинируют, либо пашут без перерыва). Очень многие — до 20% — не работают или ищют работу (кстати, в Литве минимальный процент таких людей, а Германии больше 30%). 40% участников опроса не работают по профессии — и среди этой группы самый высокий уровень безнадежности, тревожности, депрессии.
Как люди обходятся со своим состоянием? Что радует — вдвое вырос процент тех, кто впервые обратился к психологу и психотерапевту. Люди во второй выборке, похоже, начали активно заботиться о своём психологическом здоровье.
Чего люди хотят, какой помощи? Около 50% хотели бы консультаций психолога, можно онлайн (35% нужна постоянная терапия).
Очень высокий (35%) процент тех, кому нужны мероприятия, связанные с выгоранием. Откуда столько выгоревших? У меня подозрение, что люди могут путать выгорание и непроживание своего горя. Непроживание горя может вызывать состояние, когда не хочется ничего делать и невозможно найти в себе силы ни на что. Люди привычно считают, что они выгорели — но это другое.
Очень многим (30%) нужна группа поддержки офлайн. Я веду такие группы и вижу: людям они реально помогают. В Германии, Черногории, Эстонии офлайн-группы поддержки нужны даже больше, чем консультации психологов.
Люди не только отвечали на вопросы, но и в отдельных пунктах писали о том, какая у них самая большая боль и что их радует в эмиграции. Это анализировал Егор, а моя бесчувственная цифровая часть заканчивается.
Егор Бурцев, психолог, политолог — о чувствах и о том, чем можно помочь
В прошлом году мы предлагали (но это было необязательно) написать, что вообще плохого, что грустного, что беспокоит. Одна из гостей презентации прошлого исследования предложила спрашивать, и что хорошего у людей происходит. Мы включили вопрос о радостях, причём как обязательный.
Первое, что плохого называют практически все, — это отсутствие жизненных планов и отсутствие будущего. Вова говорил о безнадёжности — вот это оно. Самый высокий процент безнадёжности у мужчин старше 35, которые потеряли карьеру и вынуждены начинать с нуля.
«Мне страшно, потому что я не знаю, что меня может ждать в будущем».
«Невозможность спланировать свою жизнь настолько, что я даже не могу завести контакты».
«Мне кажется, что я плыву в байдарке по тихой, спокойно реке и неизбежно и неминуемо приближаюсь к водопаду. Ищу, куда бы свернуть, но свернуть некуда».
Усталость, потерянность и апатия — красная линия, которая проходит через всё исследование.
«До сих пор грущу, что после переезда потеряла свою прошлую насыщенную жизнь, и всё нужно начинать с нуля».
«Разрушенное прошлое, зря потраченное время».
«У меня сегодня день рождения, и я одна. У меня нет работы, нет друзей. Мне надо искать жильё и бороться за жизнь. Я хочу жить, а не выживать. Но нет сил».
В выборке очень много активистов и правозащитников. Второе, о чём чаще всего пишут, — это война и боль, связанная с ней.
«Клубок мыслей о войне в Украине».
«Очень переживаю, очень страшно за людей, которые сражаются за свободу в рядах ВСУ. Каждый раз радуюсь, когда они появляются в соцсетях, хотя мы лично не знакомы и никогда не общались даже онлайн».
«Убийство людей от моего имени и непонимание людей, не живущих в диктатуре, что я не могу повлиять сейчас на окончание войны».
Посмотрите, какие заряженные слова. Этот фон у людей уже два года.
Многие тоскуют по родине, по друзьям, им одиноко.
«Я никогда не хотел уезжать из моего родного города. Я каждый день думаю о том, как хочу домой. Ненавижу страну, в которой вынужден жить. И уверен, что не буду счастливым до тех пор, пока не вернусь домой».
«Нет привычной смены времен года. Нет никакой радости от праздников, очень не хватает прежней привычной жизни в кругу родных и близких».
«Осознание того, что не могу в любой момент вернуться домой, что мой любимый город захватили глупые, безжалостные злодеи, и для меня нет места, я никогда не вернусь домой».
Ещё один блок — отношения: боль, связанная с отношениями с родственниками, которые придерживаются другой позиции, разрушенные отношения. Я много работаю с парами и вижу, как им тяжело: люди боятся расставаться, боятся конфликтовать, пытаются всё сгладить и смириться.
«Чувство одиночества, социофобия, но одновременно нежелание с кем-то общаться. Будто предаю своих близких друзей, которых так люблю. Не могу звонить родным и общаться со старыми друзьями. Очень больно от того, что, может быть, никогда их не увижу, поэтому стараюсь об этом не вспоминать».
«Я не знаю, как сказать маме, что уехала надолго, может быть, навсегда».
Многие пишут, что денег не хватает, приходится менять уровень жизни. Что сложно находить мотивацию продолжать делать свою работу (но, как упоминал Вова, это может быть и не выгорание — скажу об этом ниже), учить язык.
«Меня очень тревожит, что сейчас не получается откладывать деньги, нет ощущения стабильности и безопасности. Это фон, с которым я живу каждый день».
«Не могу заставлять себя делать то, что нужно, и то, что хочу. Постоянная слабость и разбитость, а из-за этого финансовая катастрофа».
«В России остался крупный кредит, попрошайничаю деньги у родственников на его уплату, перебиваюсь нерегулярными заработками. Проедаю последние сбережения. Раньше уровень жизни был высокий».
Апатию сопровождает ощущение потери себя.
«Кажется, что любые действия просто бесполезны, потому что от меня ничего не зависит».
«Мне кажется, что я ни на что не способен, что я упустил все свои шансы, а мои психологические проблемы стали сильнее».
«Все мои попытки изменить что-то к лучшему оказались напрасными. Вся моя просветительская работа улетела в пустоту. Все мои мечты и планы разрушены, вся моя прошлая жизнь отменена, как будто её и не было».
«В эмиграции ты как будто в коме, застыл и ждёшь, когда выкарабкаешься».
До 80% тех, кто к нам обращается, находятся в таком застывшем состоянии.
Владимир Омелин
Интересно, что депрессия и тревожность по профессиям меняется очень мало: что айтишники, что сотрудники НКО, что журналисты — практически одинаково. Зато у айтишников безнадёжность очень низкая.
Егор Бурцев
Теперь про радости. Основная, главная радость — это люди.
«Мне удается общаться с друзьями и родными, оставшимися на родине, и наши отношения со многими стали только ближе».
«В эмиграции я встретила прекрасного партнёра, с которым счастлива в романтических отношениях».
«Мы с мужем сработались как настоящая команда, стали ближе».
Помните, я рассказывал, что в семьях бывает по-разному? Многие живут годами и не обращают внимания на то, что происходит. Эмиграция многое обостряет, прочищает оптику: либо сближает, либо отталкивает.
«Познакомились на новом месте с большим количеством замечательных людей из России. От всех невероятная поддержка. В том числе познакомилась с хорошими, интересующимися школьниками, с которыми тут работаю».
«Скоро сыграю свадьбу».
«Мне помогает то, что я помогаю людям. Это то, что спасло меня после 24 февраля».
«Одна из больших радостей — от очень успешной сдачи экзамена на знание местного языка и получение ВНЖ».
«Я работаю в русскоязычной организации с русскими и украинцами, у меня много друзей, планы на будущее, и это меня радует. Спасибо, что спросили».
«Я перестала бояться обыска или ареста».
Чем не радость?
«Возможно, я выпадаю из общей выборки, но у меня была очень грустная и депрессивная жизнь в России в последние два года. С эмиграцией всё значительно улучшилось».
«Я всё-таки очень рада, что смогла уехать. Я очень давно мечтала жить в тёплой стране у моря. Старшие дети поступили и учатся там, где им нравится. У меня есть шанс на счастливую жизнь».
«Я рада, что я в безопасности, я рядом со своим любимым человеком».
«Я продолжаю жить».
Наконец, многие пишут, что начали прислушиваться к себе, замечать и осмыслять то, что раньше казалось само собой разумеющимся.
«Война и эмиграция заставили очень многое переосмыслить в жизни. Показали, что важно, а что нет. В каком-то смысле можно даже сказать, что события последних лет, как ни странно, изменили мою жизнь к лучшему, потому что заставили по-новому взглянуть на приоритеты».
«Я стала почти регулярно посещать психолога и чаще стараться прислушиваться к себе и своим желаниям».
«Я стал больше разбираться в себе».
«Я научилась объяснять людям, что со мной происходит и почему я так или иначе реагирую на происходящее».
Отдельно расскажу про пожелания и рекомендации респондентов (сотрудники Reforum Spaces, внимание!). Очень нужны встречи и инструменты по борьбе с выгоранием, об этом многие просят. Многим требуется более серьёзная психиатрическая экспертиза и помощь, в том числе с выпиской рецептов. В прошлом году о таком просили меньше — видимо, люди начинают осознавать, что с ними что-то не так и пора бы подлечиться.
«После войны каждый русский русскому враг. Это результат агрессии и работы пропаганды. Сделайте альтернативы про людей, про общение, про совместный поиск смыслов».
«Возможно, необходимо более широко освещать деятельность психологов, помогающих эмигрантам».
«Обратите внимание на молодёжь: она почему-то слабее нас».
«Сделайте тематические стримы с ответами на вопросы».
«Я очень благодарна за открытие офлайн-клубов психологической поддержки подростков в Будве. Очень бы хотелось такой же формат поддержки для российских эмигрантов».
«Я бы хотела послушать вебинары, на которых подробно разбиралась бы какая-нибудь ситуация. Просто лекции мне мало пользы приносят».
«Хотелось бы увидеть офлайн-группы в городах мира. Это помогло бы найти людям какое-то комфортное место в реальной жизни, а не виртуальное. Как перестать бояться обратиться за помощью, как отказаться от образа сильной личности и сказать, что нужна помощь, я не тяну?»
Владимир Омелин
На группах бывает, что кто-то один говорит о какой-то проблеме (например, «не хочу учить язык, он мне не нужен»). И тут же вся группа подхватывает — оказывается, у всех так, но стыдно было озвучить. А просто взрыв у людей происходит — да, я тоже такой, и у меня! И это очень круто помогает.
Егор Бурцев
Чувствуется, что людям очень хочется какого-то офлайна не про работу, а про жизнь, про ощущение человека рядом.
«Сделайте возможность бесплатно сходить к психиатру за рецептом хотя бы на одну консультацию».
«Я бы предложил сделать возможность подвешенных психологов, когда ты можешь заплатить за кого-то или, наоборот, воспользоваться услугами психолога бесплатно. Потому что кажется, что сильнее всего психолог нужен, именно когда нет возможности к нему попасть».
Что дальше будет с результатами исследования?
Егор Бурцев
Нам интересно самим как психологам смотреть, что происходит. Мы понимаем причины, у нас складывается общая картина — и мы можем выстроить схему, как помогать. Виды помощи, которые люди предлагают, мы и сами обозначаем как необходимые.
Сейчас в пространствах Reforum Spaces создаётся общий проект помощи, где будет помощь не только психологическая, но и юридическая и пр. В некоторых пространствах нет юриста, где-то нет психолога — единая сеть помощи сможет закрыть эти пробелы.
Например, я работаю в Вильнюсе и собрал группу психологов. Теперь нужно найти психологов в Германии, Черногории — в каждой стране нашего присутствия точно есть такие группы, но они не знают о нас. Их можно привлечь. Часть психологов наверняка будут готовы работать со скидкой, кто-то за гранты, кто-то бесплатно. Студенты, которые заканчивают вузы, тоже могут практиковаться.
Когда возникнет эта помогающая сеть, будет и взаимозаменяемость. Я работаю в Reforum Space Vilnius администратором и общаюсь с комьюнити, так что многим, с кем мы постоянно видимся и в хороших отношениях, помогать не могу (это противоречит профессиональной этике). Но я могу оказать кому-то онлайн-помощь в Будве, например, или в Берлине. И наоборот — психологи оттуда смогут помогать людям в Литве.
Владимир Омелин
Многих останавливает то, что они не пережили горе. Они продолжают хотеть в 2019 доковидный год, и это очень многому мешает. «Хочу в Петербург 2019 года», «Хочу в Москву 2019 года», «Я хочу в 2019 год» — очень частый нарратив. Когда умирает близкий, несложно осознать, что его больше нет и не будет. А как осознать, что этот Петербург 2019 года умер и его больше никогда не будет, когда Петербург вот он, никуда не делся?
Первое, что нужно подавляющему большинству моих клиентов-эмигрантов, — это погоревать. Мы утратили дом, утратили свою идентичность (в том числе, возможно, рабочую), у нас появилась новая идентичность, эмигрантская. Состояние, когда всё серое и всё плохо, — это способ защититься и не испытывать боль. Когда я не переживаю то, что я утратил, я остаюсь в этом сером состоянии.
Егор Бурцев
Как справиться с тоской по дому и по прошлому? Сначала горевание, потом поиск смысла в том, что есть, а не в том, чем ты жил когда-то или о чём мечтал.
Я живу настоящим и с клиентами работаю в этом ключе. В настоящем можно не только зависнуть — им можно начинать жить, замечая маленькие радости: в Тбилиси пошёл снег, в Вильнюсе началась весна. Ты здесь и сейчас находишься, и здесь тоже есть что-то классное. Но для того, чтобы это классное ощутить, нужно не быть в депрессии, не чувствовать такую зашкаливающую тревогу. То есть к этому нужно прийти. И перед этим — погоревать.
Я много работаю с НКО и каждый раз удивляюсь, когда они говорят: наша работа направлена только на Россию, на людей там, на возвращение туда. Я у них спрашиваю: а вы сами-то как здесь себя чувствуете? Хорошо? Как вы — выгоревшие, вымотанные?
Мы не знаем, какой будет Россия через 10 лет, через 20. Может быть, там будет ещё хуже, или она будет такая же, или мы не сможем туда приехать вообще. Мы сейчас здесь, и мы тоже часть этой России. Очень важно заботиться о себе, надевать маску сначала на себя. Поддержать себя в эмиграции, своё сообщество. В Россию будущего лучше ехать устойчивыми, здоровыми, а не измученными ожиданием и переругавшись между собой.
В разных странах в разное время были волны мигрантов, и есть исследования динамики их состояния. Средний срок адаптации — три года. Сначала у людей легкая эйфория и попытка что-то делать, их очень сильно что-то злит, очень сильно что-то радует. У них может быть небольшая депрессия, упадок сил, но к психологам они не обращаются. Потом они понимают, что ничего не происходит, им по-прежнему плоховато. Начинают обращаться к психологам. Вероятно, через два-три года наступит относительное успокоение: волна безнадёжности пойдет вниз, а удовлетворенности жизнью — вверх. Если ничего не случится.
Безнадёжность, астения и депрессивные состояния хорошо поддаются терапии. Причём в условном Петербурге у многих депрессии не проходили годами, а здесь в моей практике всё больше успешных кейсов: люди регулярно ходят и правда хотят, чтобы стало получше.
Если мы живём в ожидании, то будет, как люди писали: «Где я? Я завис. Я в пустоте, в прострации». Но мы живём здесь и сейчас. Когда мне было лет 25, я работал в типографии, у меня была директор, такая женщина — ух! Спортсменка в прошлом, она ездила между разными городами, жила там по два-три месяца. И каждый раз, когда куда-то приезжала, клеила новые обои, покупала что-то из мебели, чайник. Говорила: «В каждом месте, где я есть, я живу. И мне хочется, чтобы здесь было хорошо, красиво и замечательно».
У меня это на всю жизнь осталось: в каждом новом месте я обживаюсь, делаю так, чтобы мне было хорошо, даже если денег мало и покупать приходится недорогое. Это опора.