Документальный театр всегда отталкивается от реальности (интервью, дневников, писем, протоколов) и позволяет зрителю напрямую контактировать с этой реальностью. Но это не эффект от чтения новостей: мы слышим не просто обе стороны конфликта, мы слышим множество живых и мёртвых голосов. Пожилая преподавательница литературы пишет антивоенный пост — её увольняют, осуждают за дискредитацию армии, а она надевает вышиванку и идёт фотографироваться к своему бывшему студенту. Другие её бывшие ученики по обе стороны русско-украинской границы пытаются выжить в новой безумной реальности, один из них — тоже педагог — вешает в классе плакатик «Нет войне», а ученики его срывают… В Reforum Space Vilnius, как до этого в пространствах Reforum Space в Тбилиси и Берлине и в нескольких других городах, прошла читка пьесы «Дискредитация». О пьесе и о том, что может себе позволить мастер, работающий с реальностью, рассказала одна из создательниц пьесы, режиссёр и актриса Театра.doc Анастасия Патлай. Также с её любезного разрешения мы публикуем фрагменты пьесы.
Читка — распространённый жанр презентации пьесы, быстрый, выразительный и понятный. Он часто используется на фестивалях драматургии. Например, фестиваль «Любимовка», был таким недельным фестивалем читок новых пьес. Для некоторых пьес именно жанр читки оказывается лучшим жанром представления.
Любовь Андреевна. Заведующая меня до этого предупреждала: если вы себя подставляете, то не подставляйте кафедру. Тогда я спросила, не собрались ли меня распинать, и добавила, что не вижу креста голгофного. Одна коллега на это сказала: ты себя возомнила Христом? Я ответила, что по значимости не сравниваюсь, но ситуация вроде как похожая. Решёткой меня, конечно, не отгораживали, но, скажем так, я сидела на лобном месте. И на кафедру выходили меня обличающие.
Эмиграция — вызов для тех, кто хочет ставить спектакли: нужно решить вопрос аудитории, языка, площадки, наконец, поиска денег. Я очень рада, что у нас получилось недавно показать обновлённый спектакль «Мемория», посвящённый «Мемориалу» (в Москве успели только провести премьеру 9-10 февраля 2022-го) в Германии на Брехтфестивале. Но это скорее исключение. Так что читки — моё спасение.
Лиза. У меня другая моя одногруппница спрашивает: ну зачем она это говорила, неужели она не понимает, что нельзя писать такие вещи вот в соцсети? Что абсолютно безобидные комментарии, ну да, но если с точки зрения современного законодательства они не безобидные. В этих комментариях действительно есть дискредитация армии, это правда. Но просто здесь же дело не в том, что есть дискредитация или нет, дело в том, что закон неправильный. Дело в том, что закона такого не должно быть, а не в том, что она сказала эти слова или не сказала.
«Дискредитацию» мы написали вдвоём с Наной Гринштейн. Нана — профессиональный сценарист, драматург, ученица Юрия Арабова, автор сценария фильма «Питер ФМ» и многих других и моя постоянная соавторка. Мы рассказываем историю пожилой российской преподавательницы-лингвиста с 35-летним стажем, которая трагически восприняла вторжение в Украину и призывала университетских коллег выступить против войны.
Полина. Двадцать четвертого февраля я проснулась где-то в полпятого утра в какой-то жуткой тревоге у себя дома. Я полезла читать новости в телеграме и вижу обращение этого урода. Про то, что он, в общем, объявляет о начале спецоперации. И в этот момент я услышала, как летят эти, запускают ракеты по Харькову. От нас. Это было ужасно. Птицы просто с деревьев. Было раннее утро, с деревьев слетали птицы, прям от испуга. И это была просто, не знаю, это было какое-то горе. Просто труднопереносимое. Я разбудила своих: началась война. Просыпайтесь. В общем. И оно не проходит. Оно не проходит. Оно иногда может забиваться. Чем-то затыкаться… Ну, есликакое-то происходит действие или событие, которое отвлекает от этого, но на самом деле оно всё время висит внутри. И это просто какое-то жуткое горе и бессилие. Я не знаю. Я пошла утром этим писать репортаж. В город. Ещё было всё закрыто. На улицах мало кого можно было встретить. Я пошла на рынок, он рано открывается. Я послушала, что там говорят люди. С некоторыми немножко пообщалась. Ну и — «да всё правильно, классно! Давно пора было это сделать!»
Героиня оставляла в соцсетях комментарии, пытаясь достучаться до людей, изумляясь всплеску ненависти среди простых сограждан. Коллеги, с которыми она работала 35 лет, написали на неё донос, устроили в университете товарищеский суд и уволили её. А потом ей присудили штраф по статье о дискредитации армии. От неё все отвернулись — а ведь она была уважаемым гражданином, почётным читателем нескольких библиотек, членом жюри городских литературных конкурсов.
Александр. Вот в какой-то момент, ну, наверное, близкий, близкий к отчаянию. У меня как раз был 11 класс, у меня был выпускной класс. И когда всё это произошло 24 февраля, я, ну, через какое-то время узнал, что настроение родителей некоторых такое ура-патриотическое, зэтующее, скажем, у детей тоже некоторых такое же, а некоторые дети, наоборот, очень растеряны. Им нужна поддержка. Когда это понял, я просто стал с ними разговаривать, с этими детьми, поддерживать каким-то образом. И в личных, опять же, беседах я чувствую, что они меня слушают, они мне что-то говорили, я им был благодарен, потому что вакуум стал рассасываться. Вот этот вакуум, в который все попали. Вот ты один такой-то сидишь, читаешь, всё время накручивают там новости, приходят страшные фотографии, а тебе не с кем поговорить об этом, потому что в семье тоже, в общем, ну, не будешь же каждый день об этом говорить. Вот поэтому случилось такое. Ну, не знаю, я вообще, наверное, трус больше оказался. Я никогда не думал, что я такой трус, потому что до того в разговоре с мамой с моей сказал: если что, если война с Украиной вдруг (это был, наверное, январь, может, начало февраля), то я встану и пойду. Я пойду на площадь и скажу, скажу нет. Ну не пошел и не сказал.
Мы взяли интервью у этой женщины и у её учеников, в числе которых были и украинцы (город находится возле границы — не случайно пьеса написана в рамках российско-украинско-белорусско-польского театрального проекта про соседство). Взяли документы из её дела — текст доноса, выступления на суде. И сделали из этого пьесу.
Арина. Я приехала на площадь главную с плакатом. На этой маленькой площади там стояли порядка семидесяти, наверное, людей в военной форме, полицейских, в полном обмундировании, с автоматами, в касках, с закрытым лицом. И как бы я понимала, что если я сейчас выйду, это ничего не даст, потому что через секунду, даже минуты не пройдёт, потому что они все были по всей площади. Это не даст вообще никакого толку, то есть не покажет никакую мою позицию, чтобы там донести что-то до людей или с кем-то переговорить, или рассказать свою историю, — что на самом деле не то, что показывают по новостям, — я могу рассказать свою историю, то есть историю тех людей, которые сейчас находятся в Украине, в том числе мои родители, и как это всё там происходит. Вот. И я решила выйти в Камчатке, потому что это родной город моего мужа. И я вышла там с плакатом. Люди на меня смотрели очень косо, не понимая. Я простояла, наверное, минут семь, десять. Никто не подошёл, и я начала… Как бы я смотрю по сторонам, и многие люди брались за телефоны. Видимо, сообщить, что какая-то стоит, позвонить в полицию, потому что было тогда и в новостях, и говорили, типа если вы видите каких-то таких людей, типа сообщайте, вам это будет какая-то, — я не знаю, где, правда галочка. И люди сообщили, видимо. Подходят ко мне, человека четыре их, наверное, было, тоже с полиции, они были тоже с автоматами, и начали, естественно, спрашивать документы: что вы здесь делаете? А я говорю — а что, это запрещено? Как бы, ну, я гражданин Российской Федерации на тот момент уже была, я получила буквально за полгода, ну, чуть больше, за восемь месяцев до войны гражданство. Я не совсем понимаю. И, естественно, они — пройдёмте.
Две первые читки были в Берлине, одна из них — в берлинском Reforum Space. Читали в Тбилиси (тоже в Reforum Space), в Ереване, и в Гранаде в рамках фестиваля «Эхо Любимовки в Гранаде». Там же Марюс Ивашкявичюс читал свой «Восход богов», пьесу о погибшем в Мариуполе литовском операторе Мантасе Кведаравичюсе. Да, «Любимовка» продолжается в эмиграции: уехавшие коллеги — драматурги, актёры и режиссёры — находят друг друга в разных городах и организовывают читки новых пьес. У фестиваля есть антивоенные опен-коллы, вышло уже три шорт-листа (подборки антивоенных пьес).
Пётр. Зеркало разбилось не так, как нужно. Хотелось, чтобы на столе лежало зеркало. И она в этом разбитом зеркале отражалась. Всё пошло через одно место. Ничего не получилось. Я расстроился и поэтому завязал эту съёмку. То есть Любовь Андреевна пришла, я разбил зеркало. Она такая — а зачем ты это делаешь? Ну как зачем? Так надо! Нужно было два зеркала иметь. Одно разбил неправильно, понял, как бить, разбил второе, но второго не было, поэтому имеем то, что имеем. Любовь Андреевна, молодец, не позировала. Вообще работать с людьми, которые внутри себя что-то имеют содержательное, — это просто удовольствие. Вот Любовь Андреевна имеет в себе. Опыт, знания, эрудицию. Всё это есть в глазах, на лице, в морщинках. А предложил я ей практически сразу, как узнал, что её хотят оштрафовать, наказать. Но она сказала: Петя, я не хочу с этим связываться, мне ничего этого не нужно. Ну а потом, спустя месяца два, она сказала: а давай ты меня сфотографируешь. Я сказал — давайте, не вопрос. Хотелось просто показать Любовь Андреевну, обратить на неё внимание, написать, хоть что-то написать. Хотелось написать о том, какие все подлецы, какие негодяи там сидят, чему они могут научить учителей, которые будут дальше учить детей. Это же понимаете, что это такое. Ну конечно, понимаете. Это же уже просто ужас. То есть они учат учителей, которые будут учить детей. И они устраивают вот это вот судилище. Причем люди, которые изучают того же самого Оруэлла, ну, это вообще жуть. Которые всё это анализируют. Которые занимаются русским языком, которые прекрасно понимают, что есть русский язык, есть украинский. Вот они, эти корни все, всё, всё, всё. И они устраивают вот это безобразие над Любовь Андреевной. Иероним Босх. Лежит, сейчас ворочается и завидует. Никогда бы до такого не додумался. Но оно вёе это в жизни, в реальности. Ну, вот примерно так прошла фотосессия.
Документальный театр всегда работает с реальностью. При этом пьеса не обязательно на современную тему и не обязательно на основе интервью: например, наш спектакль «Милосердие» создан по дневникам сестёр милосердия Первой мировой и по письмам тогдашних солдат с фронта. Что может позволить себе драматург, работающий с таким материалом? Это вопрос честности с собой и с этим материалом, со своими респондентами.
Мы с Наной работаем по принципу verbatim: мы не позволяем себе переписывать речь персонажа, наши инструменты — отбор материала и монтаж. Мы берём большие интервью, из которых в пьесу может войти маленький фрагмент; могли бы отделаться конкретным вопросом, но нам надо узнать всю историю персонажа, ведь нам потом объяснять актёру, что это за человек. Так что о своих респондентах мы знаем намного больше, чем зрители, и можем погрузиться на достаточно глубокий уровень.
Арина. Проходящие люди мимо, они очень косо на меня смотрели, даже больше не понимая, в том плане, а зачем? И я думаю, ну, как бы про себя потом уже подумав, если я смогу достучаться на приграничной территории хотя бы до одного человека, то есть этот один потом скажет ещё одному, этот один ещё одному, этот один ещё одному, этот один ещё одному, этот один ещё одному, и так далее, и так далее, и так далее, и возможно, люди не будут так сильно бояться выступать против, выступать против правительства, выступать против войны, какими-то своими действиями показывать, что вы люди, что вы люди, вы люди, вы имеете на это право, вы имеете право, вы имеете право жить и отстаивать свою точку зрения в любой сфере, в какой бы то ни было. То есть хотя бы как-то, хотя бы как-то, хотя бы как-то отстаивать свои права. Ну, я считаю это нормальным. Я считаю это нормальным. Нормальным. Но проходящие мимо люди просто посматривали и брались за телефоны, дабы сообщить куда-то.
Документальные пьесы трогают, восхищают, изумляют. Но они совсем не похожи на то, как большинство представляет себе театр, и не каждый вообще знает, что такое существует. Чтобы зацепило, нужно попасть хоть на одну читку или спектакль, а на мировой театральной сцене документальный театр — это совсем небольшой процент в море классики. Как правило, в театр входят, когда надо отвлечься или приникнуть к великим, поговорить с Шекспиром о вечном, например о тирании. Но то, что мы делаем, вполне имеет право на вечность. Но нам это не так важно. Нам важно, чтобы мы посмотрели в реальность как в зеркало этой вечности. Потому что из реальности вечность и ткётся.