Что убийство Навального означает для остальных политзаключённых? Чем в нынешней ситуации может помочь адвокат, и возможен ли обмен Владимира Кара-Мурзы? 20 февраля Вадим Прохоров — адвокат Кара-Мурзы, а в прошлом адвокат Бориса Немцова (доверителем которого был Алексей Навальный), Ильи Яшина и многих других, — ответил на вопросы гостей Reforum Space Vilnius.
Смерть Алексея Навального — это вина российских властей. Её можно и нужно воспринимать как политическое убийство. Убили ли ли его вертухаи или зэки, топором или ядом, не имеет значения. Мы видели его до отравления летом 2020-го молодым, энергичным и здоровым. И пару дней назад он оказался трупом. Это безусловно наглое показное действие: режиму надо показать, что если так можно поступить с Навальным, «заключённым номер один», то он не будет церемониться ни с кем.
У нас уже было много пробитых днищ: приход чекистов к власти, Норд-Ост, захват НТВ, Беслан, мюнхенская речь, агрессия в Южной Осетии и так далее, и так далее. И каждый раз так называемые системные либералы нам говорили: это последнее, а дальше наступит стабильность. Но наступила деградация; экономика деградировала ещё не полностью, а политическая власть — абсолютно. Сейчас мы дошли до еврейских погромов и до расправ с лидерами оппозиции в заключении.
Жизнь узников режима сейчас на волоске, в первую очередь жизнь Владимира Кара-Мурзы, который остался самым влиятельным и известным российским политзаключённым: он личный враг Путина, как и Алексей, он инициатор «списка Магнитского», человек, вхожий в западную элиту и публично, на ассамблее НАТО говоривший о нелегитимности очередного путинского срока (это зафиксировано даже в официальном приговоре). Он был дважды отравлен, у него полинейропатия. С ним не нужно ничего дополнительно делать, чтобы приблизить конец: его убивает само нахождение в тюрьме, и полтора года — максимальный срок, который он выдержит.
Большинство тоталитарных режимов — а их осталось, к счастью, не так много, — стараются давать политзаключённым зверские сроки, чтоб запугать остальных. По данным «Мемориала», в России около 640 политзаключённых, реально, думаю, их около 1500. Не так много по сравнению с Беларусью, но достаточно, чтобы держать людей в страхе. Владимир Буковский, с которым меня познакомил Владимир Кара-Мурза и которого обменяли в декабре 1976-го на Луиса Корвалана, да и все диссиденты того времени говорили, что именно страхом кормится режим. Но отметим, что тогда диссидентам давали 3, 4 года. Юрию Галанскову дали 7 лет, и он не дожил до освобождения. 25 строгого режима не присуждали ни при Брежневе, ни при Андропове. Сейчас 7 лет — это минимум. И это не перегибы на местах: случай Бориса Кагарлицкого показывает, что если на местах, наоборот, недоглядели, то в апелляционной инстанции ошибку поправят.
Бороться за политзаключённых необходимо. И очень важно не забыть про них, когда начнутся мирные переговоры. Украинцы наверняка вспомнят про своих военнопленных и гражданских заложников, которых в России от 7 000 до 20 000, про украденных детей — и тут нам надо будет сказать про политзаключённых, по крайней мере тех, кто сел за антивоенную позицию, по сути тех же заложников. За нас никто этого не сделает, даже поражение России в этой войне не будет означать автоматической гибели режима; Саддам Хусейн удерживал власть в Ираке ещё 10 лет после военного разгрома.
Я уверен, что когда Путин умрёт, станет лучше. Кто после смерти Сталина начал реформы в Советском Союзе? Лаврентий Берия, человек с руками по локоть в крови, сразу прекратил дело врачей, предложил восстановить отношение с Югославией и так далее. Естественная задача любого, кто приходит к власти после тирана, — начинать другую жизнь. Думаю, любой, кто придёт после Путина, вынужден будет фундаментально что-то менять. Как минимум этот любой будет слабее, ему нужно будет тратить силы на консенсус элит и станет не до войн.
Какой смысл иметь адвоката, если выиграть суд в этой системе невозможно? В России в принципе нет оправдательных приговоров по уголовным делам, их 0,18%, 2 из 1000 дел — кратно меньше статистической погрешности (даже при Сталине было больше). Да, адвокаты не могут добиться оправдания — то, что пошло бы им в зачёт «успешности» на Западе. Но могут побиться за переквалификацию на более «лёгкую» статью, за условный срок вместо реального. Могут грамотно развалить «политическое» дело. Наконец, хоть в какой-то мере обеспечивают контроль и присмотр за узниками: в отличие от Беларуси, где люди годами ничего не знают про своих родственников в заключении, в России мы хотя бы знаем, где человек сидит, жив ли он, что в целом со здоровьем, есть какая-то обратная связь. Правда, Борис Немцов ещё в 2002-м сказал, что Россию ждёт лукашенкизация, и оказался прав: преследования адвокатов уже начались. 13 октября были задержаны и заключены под стражу трое из четырёх адвокатов Навального (все, кто были в Москве).
А ещё адвокат даёт правильную юридическую квалификацию происходящим событиям. Даже по статье о фейках, по которой осуждены Алексей Горинов и Илья Яшин, требуется доказать заведомость проступка; этих доказательств нет. Важно фиксировать такие нарушения — ведь когда-то ко всем нынешним делам неизбежно придётся вернуться: при Хрущёве был пересмотр сталинских приговоров, в 90-е выходили диссиденты. И тогда всё, что вы смогли приобщить к делу, начнёт работать. В материалы дела Немцова мне удалось вложить показания Ахмеда Закаева 2018 года, где прямо говорится, что цепочка идёт к Путину.
Как честная огласка влияет на судьбу политзаключённых? Огласка по политическим делам всегда полезна: на свету сложнее заметать преступления под ковёр. Она может не привести к снижению срока или оправданию, но хуже от неё точно не станет. Противники огласки верят, что хорошие отношения с правосудием им помогут, но это не так: проявляя максимальную лояльность к следствию, вы максимум выбьете себе лишнее свидание, ваша судьба решается не хорошими отношениями с судом.
Будучи адвокатом Володи Кара-Мурзы, я после каждого заседания (а дело было закрытым) выходил в лобби Мосгорсуда или к фонтанчику во дворе и подробно рассказывал, что сегодня было. Я уехал из страны после того, как узнал о готовящемся аресте, но люди к этому моменту уже очень много знали о том, что происходило в зале суда.
Есть ли вероятность, что Владимира Кара-Мурзу обменяют? Если Путин согласится, то будет требовать как минимум высокопоставленного и сильно ему нужного персонажа. В интервью Карлсону он упоминал человека, который «из патриотических соображений ликвидировал в одной из европейских столиц бандита» — Вадима Красикова, предположительно сотрудника российских спецслужб, пожизненно осуждённого в Германии за убийство бывшего полевого командира Зелимхана Хангошвили. Немцы не готовы пока отдать кровавого убийцу, отсидевшего несколько лет из пожизненного срока. Но можно вспомнить традиции гуманизма, свойственные немецкой политической системе: в 1974-м благодаря усилиям Вилли Брандта отпустили Солженицина, в 1978-м и 1986-м произошёл обмен диссидентов на советских шпионов. Традиция обмена диссидентов есть, и есть шанс, что они про это вспомнят. Это шанс на физическое выживание Владимира Кара-Мурзы.