Президент фонда «Волонтёры в помощь детям-сиротам» о том, как должна выглядеть система помощи детям и кровным семьям.
Есть стойкий стереотип, что единственное решение проблемы сиротства – это усыновление. Стереотип этот существует в головах и обычных граждан, и чиновников, и пока он не исчезнет, детские дома продолжат пополняться.
Потому что усыновление – это борьба со следствием, по сути, попытка вычерпать море. Бороться нужно с причиной. И для начала понять, как и почему дети оказываются в детских домах, чем так опасно их пребывание там и как сделать так, чтобы они оставались в семьях.
Для начала немного теории. Человек отличается от всех животных тем, что у нас самое длительное время зависимости ребёнка от взрослого. Несколько лет человеческий детёныш совершенно несамостоятелен и абсолютно зависит от того, будет ли о нём заботиться взрослый: обеспечивать пропитание, безопасность, заботу, дом. Для младенца это вопрос выживания. А для взрослого – нет. Поэтому природа предусмотрела специальный механизм, который заставляет взрослого не бросать заботу о младенце, когда ему надоело или если это тяжело и неприятно. Это механизм привязанности, отношений, которые возникают у младенца и взрослого, который о нем заботиться.
Так что младенец с самого начала активно стремится понять, кто из окружающих «его» взрослый, кто тот человек, который устанавливает с ним постоянный тактильный и эмоциональный контакт. Если такого взрослого нет (не было с самого начала или он вдруг пропал), ребенок оказывается в ситуации страшного стресса. Воспитатели приходят и уходят и совершенно не стремятся привязываться к нему в той мере, которая ему жизненно необходима, они берегут себя от сильных переживаний, вдобавок это не часть их рабочего функционала. Детей много, невозможно каждому дать нужный ему уровень индивидуального внимания и заботы.
Это про маленьких детей. Если же мы говорим о детях постарше, для которых эта потребность уже не настолько витальна (хотя и остается базовой), тут возникает следующая проблема. Возраст с младшешкольного до подросткового – время усваивания социальных норм, правил, изучения устройства мира и адаптации к нему. Мир, который знает ребенок, живущий в детском доме, ничем не похож на наш с вами, реальный. Это изолированный социум с коллективными рутинами. С совсем другими правилами жизни. Его ребенок и усваивает, к нему и адаптируется. Только в нём он научится жить к своим 18 годам. В мире с общим душем на 8 человек, в котором нет (почти всегда) возможности закрыться изнутри и посторонние люди в любой момент могут нарушить твое личное интимное пространство. С общими вещами, а зачастую и одеждой. С навыком выживания в среде травмированных и часто агрессивных сверстников как основным.
Именно в этом проблема жизни в детдомах, а вовсе не в ремонте или нехватке развлечений или игрушек. Из-за того, что многие этого не понимают, принимаются неверные решения, причем на высочайших уровнях.
Почему так важно сохранить для ребёнка кровную семью? Как я уже говорила, ранние отношения привязанности для него самые важные, через них он начинает познавать мир, себя, они позволяют ему ощущать себя в безопасности. Сложившаяся привязанность – это огромная ценность. Ломать ее значит наносить ребенку сильную травму. Гарантировать, что его обязательно быстро заберут в семью и там сложатся устойчивые отношения, никто не может. Кроме того, травматичный опыт никуда не денется, даже если потом всё стало хорошо. Лучше его избежать.
Разлучение с собственным ребёнком невероятно травматично и для родителя, который пусть и не зависит от ребёнка так, как ребёнок от него, но тоже находится с ним в отношениях привязанности. Отъём ребёнка воспринимается как насилие, как фиаско в реализации одной из самых важных социальных ролей современного мира – роли родителя.
Никто, как минимум в нашей стране, никогда не исследовал вопрос родительской депрессии и чудовищного падения самооценки после изъятия детей из семьи. А мы это видим постоянно.
Чаще всего именно они мешают родителям полноценно справиться с задачей возвращения ребёнка домой: и до этого внутренних ресурсов было не очень много, теперь же они иссякли совсем.
Очень важно не впасть в противоположную крайность. Конечно, ребёнка нельзя сохранить в семье ценой его жизни и здоровья. Собственно, само право государства вмешиваться в семью и у нас, и во всем мире обусловлено задачей спасения детей в тех ситуациях, когда близкие им люди, к сожалению, оказываются для них источником не заботы, но реальной опасности.
Так как же защитить ребёнка и одновременно учитывать его потребность в сохранении семьи, с которой у ребёнка сложились отношения привязанности?
Поменять ориентиры системы защиты прав детей. Чтобы она смотрела не на внешнее и формальное, а училась видеть главное: благополучие ребёнка нельзя рассматривать в отрыве от его базовой потребности в привязанности и заботе взрослого.
В российских детских домах тысячи детей, чьи родители не тушили об них бычки сигарет, не насиловали, не избивали. Это дети родителей, которые в определенный момент не смогли справиться с какими-то жизненными обстоятельствами.
Ужас в том, что сегодняшняя российская система защиты прав детей фактически уравнивает родителя, который ребёнка жестоко избивает, пьёт не просыхая и полностью игнорирует его потребности, родителя, дома у которого бегают тараканы и драные обои, родителя, который потерял работу и оказался с ребёнком на улице, и родителя, который выпивает по выходным, но ребёнка любит и сносно о нем заботится. Решение для всех ситуаций единое: эти четверо детей окажутся в одном детском доме. Никакой профильной реабилитационной работы с ребёнком, которого избивали или насиловали, при этом вестись не будет, как и с тем, кто плачет в отчаяньи от потери любящего родителя. Им никто ничего не объяснит. Каждый получит койку, тумбочку, пойдет в школу и будет жить в системе коллективной заботы, будто так и надо. А их группа в детском доме (ужасная традиция последних лет), возможно, будет называться «семьёй».
Я объездила сотни детских домов в России и могу с уверенностью заявить: более чем в 50% случаев повод, который привел туда детей, был лишь поводом помочь их семье, но никак не разрушать её.
В основном в детдома попадают дети из бедных семей, тех, что мы привыкли называть общим словом-ярлыком «неблагополучные». Неблагополучные в представлении обывателя, да и специалистов, которые в этой сфере работают, – это те, у кого не получилось. Никчемные, неуспешные. И возникает понятная мысль: почему мы должны оставлять ребёнка с ними, что эта мама может дать ребёнку? У нее нет денег и образования, она выпивает, ругается матом. Мы же можем поместить этого малыша в семью, которая отдаст его в Оксфорд или хотя бы в МГУ, в дом, где прекрасный ремонт, а не лохмотья на стенах и разбитая лампочка в прихожей.
Но они упускают главное: ребёнку все равно, что за обои в коридоре, а вот наличие «своего», любимого взрослого для него жизненно важно.
Разрыв с кровным взрослым неимоверно травматичен – вне зависимости от того, пьёт этот взрослый водку по пятницам или же играет в водное поло.
И мы не знаем, когда у ребёнка появится новый заботящийся взрослый. Появится ли вообще. И не отвергнет ли его и этот взрослый в итоге.
Если мы имеем дело с семейным насилием, с угрозой жизни, здоровью, с пренебрежением, когда родитель не хочет или не может о ребёнке заботиться – тут, конечно, не может быть и разговора, что раз ребёнок к агрессору привязан, пусть терпит. Ребёнку в этом случае нужен другой заботящийся взрослый, как минимум временно, чтобы прекратить эту ситуацию и разобраться. Никаких других причин не расти в кровной семье нет и не может быть: социальный статус, уровень благосостояния, состояние квартиры, образ жизни, который может не нравиться соседям или органам опеки, абсолютно не важны.
Правда в том, что многие родители, если бы им была вовремя оказана помощь, не дошли бы до ситуации, когда они лишены прав, а дети оказались в учреждениях.
Усыновление никогда не будет решением проблемы социального сиротства. Оно лишь разгребает последствия нерешенных в обществе социальных проблем, отсутствия нормальной инфраструктуры поддержки семей с детьми. Решением может стать только грамотно выстроенная социальная политика поддержки родителей и защиты детей, когда они в ней действительно нуждаются. Чуткая и чувствительная система, индивидуально настроенная.
Сегодня в России нет нормальной госполитики в отношении семей с детьми. Но представление о том, как она может выглядеть, есть, и ее проект активно обсуждается и профильными НКО, и чиновниками.
Я обычно говорю про три уровня профилактики. Первый – базовые услуги, или первичная профилактика. Это не поиск синяков на теле ребенка, а доступной для абсолютно любой семьи в стране перечень сервисов и услуг, которые позволят им самостоятельно растить детей. Это рабочие места для семей с детьми в каждом городе, возможность работать по гибкому графику, действительно (а не только в рекламе) доступное жилье. Это дошкольные, школьные учреждения, доступное дополнительное образование и присмотр. Ничего необычного.
Следующий уровень – это специальные условия для особо уязвимых категорий. К примеру, программы поддержки одиноких родителей – скажем, помощь с переобучением мамы, которая долго была в декрете, и с устройством на работу. Повсеместно доступные детсады и школы, принимающие детей с любыми особенностями развития. Сейчас тысячи детей с особенностями развития находятся в детских домах только потому, что их родители не смогли никуда устроить их на дневное время, а значит, не смогли пойти работать и были вынуждены жить с ребёнком дома на 10 000 рублей в месяц пособия по уходу, плюс пенсия для ребенка. Нужны сервисы помощи родителям с инвалидностью. Нужна поддержка детей, которые не справляются с учебой или детей с поведенческими нарушениями, причём эта поддержка должна исходить в первую очередь от школы, которая сегодня, наоборот, служит источником угрозы отъема ребенка.
И третий уровень – это система реагирования на жестокое обращение и насилие в отношении ребёнка с понятными протоколами исследования. Реакция – это не про уголовное дело на родителя, это про попытку разобраться, где корень проблемы, нужна ли оперативная защита ребёнка или же можно помочь семье в целом.
Если есть реальная угроза – срочно ребёнка перевезти, например к бабушке или в профессиональную приёмную семью, и всё равно разбираться дальше. Например, мать избила ребёнка. Но почему? Возможно, она садист и полагает насилие единственно возможным методом воспитания, практикует его постоянно. А возможно, она растит ребенка одна, устаёт, школа треплет ей нервы, требуя «исправить» ребёнка, вот и сорвалась.
Отдельно нужно работать над профилактикой насилия и жестокого обращения. Пока у нас насилие – норма коммуникации в системе «государство-гражданин», глупо ожидать, что его не будет в семьях.
Когда у нас учитель в школе говорит родителям «вам нужно его просто выпороть», что мы можем требовать от семьи? Нужно менять эту парадигму. Учить детей дома и в школе, что насилие как форма коммуникации неприемлемо в принципе. Рассказывать, как решать конфликты словами. Учить диалогу, медиации, практикам восстановительного правосудия, учить понимать свои эмоции, контролировать их, переводить в здоровое русло – именно это пригодится при воспитании ребенка, а вовсе не сказки про крепкие идеальные патриархальные семьи.
Если мы всё это сделаем, в детских домах останется десятая часть детей. Причем это будут не здоровые милые младенчики. Эту будут жертвы жесточайшего пренебрежения, насилия, в том числе и сексуального насилия, с поведенческими расстройствами и проблемами со здоровьем. Им будет нужна специализированная помощь людей, которые обучены, разумны, понимают, на что идут. Без розовых очков и комплекса спасателя.
У нас сегодня многие социальные решения не индивидуализированы и не соотносятся с реальными потребностями. Государство придумало, какие у людей могут быть потребности, какие есть способы их удовлетворения, и распределило по этим категориям и граждан, и возможные проблемы, и способы их решить. Пенсионерам одно, многодетным и малоимущим другое, инвалидам третье, потерявшим кормильца четвертое. Но в реальности люди, у которых умер папа, не находятся в одной и той же ситуации. Многодетный Абрамович испытывает сложности, явно отличные от сложностей многодетной бедной семьи из деревни в Смоленской области. Главным критерием помощи семье должна быть не малоимущесть, а способность семьи справиться с трудной ситуацией, то, насколько эта ситуация мешает ей жить нормально, мешает удовлетворять потребности свои и ребёнка.
В систему попадают, как правило, дети родителей, у которых недостаточно ресурсов справляться самостоятельно. А система поддержки тех, кто не справляется, у нас нулевая. Работает только система наказаний тех, кто не справился, и система раздачи благ по категориям тем, кто справился хорошо (а также знает, что ему государство должно и как это получить). Не попал в категорию – твои проблемы.
Нонсенс: в интернатах дети с заболеваниями, с особенностями могут получить услуги, которые недоступны их родителям «на воле». Почему эти услуги могут оказываться только тогда, когда ребёнка изъяли из семьи, почему не оказывать их семье напрямую?
Мы с коллегами из сектора много лет пытаемся все эти мысли донести до лиц, принимающих решения в нашей стране. Нельзя сказать,что очень успешно, но некоторые результаты есть. Ещё 10 лет назад, когда на высоких собраниях я одна высказывалась за профилактику, на меня смотрели как на идиотку Сегодня это политика государства (пока, правда только на словах). Нам удалось донести идею, что коллективная система воспитания уродлива, и её начали постепенно менять. Наша задача – изменить ситуацию, при которой единственным способом решения проблем в семье становится передача ребёнка в учреждение.
Пока мы в рамках совета при правительстве РФ по вопросам попечительства в социальной сфере готовили свой проект изменений в Семейный кодекс, несколько месяцев назад появились две инициативы от депутата Госдумы Павла Крашенинникова и сенатора Елены Мизулиной. Они очень сильно перекраивают кодекс, хотя по сути и не решают проблем, которые я озвучила. Но я очень надеюсь, что само появление этих инициатив – это знак: есть добро на пересмотр безумно устаревшего СК и ряда других законов, которые формируют систему, связанную с социальной работой с семьями и защитой детей.
А значит, есть надежда, что у нас получится создать связку между работой опеки и соцзащиты – чтобы мы защищали детей не только через изъятие их из семьи, а через помощь самой семье. Надежда, что появится индивидуальная система социальной помощи и при этом не исчезнет, как это предлагает Мизулина, система защиты прав детей от злоупотребления родительскими правами. Что система защиты перестанет быть карательной и даст возможность специалистам разобраться в ситуации. Защитить ребёнка там, где нужна защита, а там, где нужна помощь (таких ситуаций всё же большинство), вместе с родителями продумать и воплотить меры, которые помогут семье справиться с трудностями.
Проанализировать, что произошло, какие ресурсы есть у семьи, какие ресурсы может дать государство, какие – некоммерческий сектор. Это должна быть объединённая история – только тогда все получится.
Мне очень понравилась простая идея, которую я видела у соцработников во Франции. Над столом каждого соцработника висит карта района, где отмечены все организации, государственные, негосударственные, религиозные, оказывающие все виды помощи, которые могут понадобиться семье. Вот центр, осуществляющий бесплатный дошкольный присмотр, вот психолог, вот кризисный центр – список организаций каждый работник должен знать и уметь при необходимости подключать всю систему помощи. Для того, чтобы направить семью к коллегам, достаточно простого звонка в нужную контору. Никаких заявлений, направлений, сбора сотен документов, комиссий, регламентов взаимодействия. И когда я спросила, как они работают, это же организации разного подчинения, финансирования, социальный работник с удивлением ответил: но ведь помощь – это именно то, чем все эти организации обязаны заниматься, а вот семья, которая в этой помощи нуждается.