Спустя месяц после голосования по поправкам к Конституции уже очевидно: плебисцит как публичный акт одобрения несменяемости власти обернулся неудачным культурным ритуалом принуждения к любви.
Все знают, что такое русская рулетка. Но мало кому (пока) известна русская табуретка – конструкция о трех ногах, обеспечивающая устойчивость системы.
Негативная природа русской табуретки выражена в советском фольклоре XX века – в известной максиме «не верь – не бойся – не проси», традиционно являющейся рецептом противостояния хозяину положения в рамках ценностей, или «понятий», тюремной культуры. Эту негативную этику следует рассматривать как один из важных элементов всей нынешней российской социальной организации, поскольку традиция советской криминальной культуры продолжает питать силовые структуры, а вместе с ними всю российскую систему правления. Однако с точки зрения анализа функционирования и поддержания такой культурной системы обман («верь»), устрашение («бойся») и подкуп («проси») являются не этическими характеристиками, а вполне социологическими категориями.
Думаю, что «обнуление» Путина не через законный референдум, а посредством плебисцитарной спецоперации имеет смысл рассматривать через призму социологии русской табуретки. С 2012 года, то есть еще с «докрымских» времен, реальные доходы россиян неуклонно снижались.
Когда экономические ресурсы для покупки лояльности населения ослабевают, а аппарат устрашения, напротив, усиливается, баланс между ножками табуретки оказывается нарушен.
Вдобавок вслед за пенсионной реформой 2018 года и подавлением протестов во время выборов Мосгордумы в 2019 году наступил очередной спад доверия россиян к власти. Они принялись подтачивать ножку легитимности путинской власти, с новой силой практикуя испытанный советский принцип «не верь».
Поскольку обращение к очередным внешнеполитическим проектам уже не гарантировало повышения главного рейтинга, основной целью Владимира Путина стала гальванизация легитимности – укрепление табуретной ножки веры через проект внутриполитический. Так как эта цель не представлялась достижимой в рамках правового процесса, пришлось обратиться к культурно-этическим механизмам, когда в основе плебисцитарной спецоперации оказалось предположение Кремля о сохраняющемся согласии россиян с царящими в рамках системы правления «понятиями».
При этом в роли инструмента конвертации предположительно разделяемых населением понятий тюремной культуры в убедительный пропагандистский результат должен был выступить расцвеченный квази-правовыми действиями культурно-эстетический ритуал утверждения вечной любви народа и вождя.
Однако с(т)имуляция народной любви оказалась возможна лишь с помощью принципов все той же русской табуретки – обмана, устрашения и подкупа. При этом масштаб их применения в рамках конституционного голосования 2020 с лихвой превзошел даже то, что практиковалось во время президентской кампании 2018.
Зачем это было нужно? Мы не знаем, располагал ли Кремль сведениями о сохранении или истощении пресловутого путинского большинства за пределами данных полстеров о примерно 65% выступающих за внесение поправок в Конституцию. В любом случае эти данные появились уже после запуска «обнуления» президентских сроков и в условиях маскировки главной поправки с помощью 205 других – по сути, с помощью декларации ценностей, нуждавшихся не в юридическом оформлении, а в ритуальном подтверждении.
Само решение о всенародном голосовании как «ценностной подпорке» очевидно не было рациональным – слишком много шума для решения практической задачи устранения ограничений на сроки президентского правления. Можно предположить, что на нерациональном уровне Владимир Путин чувствовал, что опасно ограничиваться одобрением законодателей и Конституционного суда. Недостаточными представлялись также следование Закону об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации и применение практики увещеваний в рамках обычной пропаганды.
В итоге анализ фальсификаций явки и результатов голосования, а также административного принуждения и девальвации механизмов подкупа избирателей показал, что посредством навороченного культурно-ценностного ритуала вождя поддержало менее 50% избирателей России, то есть меньше, чем в 2018 году.
Известные математические выкладки Сергея Шпилькина, политологические комментарии Леонида Волкова и свидетельства об индивидуальных нарушениях, а также анализ обсуждений в социальных сетях и обмен мнениями ряда социологов позволяют констатировать, что любовь народа и вождя не состоялась, а сама эстетика голосования пришлась не по вкусу.
В рамках «любовного ритуала» активная сторона или думала, или делала вид, что он совершается по взаимному согласию благодаря разделению культурных ценностей, «понятий». Однако сторона пассивная, понимая, что ее используют «по понятиям», восприняла ритуал как артефакт становящейся чужой культуры, как принуждение к любви, то есть изнасилование, остающееся таковым даже при имитации согласия. Получается почти как у классиков: «вы делаете вид, что любите нас, а мы делаем вид, что отвечаем взаимностью».
В итоге обнуление Путина оборачивается скорее хорошими новостями для граждан России. Во-первых, обнаружилось, что голосование не имело смысла с точки зрения мобилизации сжимающегося путинского ядра: для него внесение поправок в Конституцию не является существенным событием, и его просто не на что в данной ситуации мобилизовывать. Во-вторых, расчет на демотивацию противников Путина также не оправдался.
Напротив, очевидное в силу небывалых фальсификаций снижение реальной поддержки президента выполнило казавшуюся невыполнимой задачу – начало активизировать и сплачивать оппозицию.
Да, были опасения, что оппозиция ослабит себя спорами сторонников кампании «Нет!» с противниками похода к урнам, но более важным фактором стала объединяющая ее очевидность снижающейся поддержки Путина. Это устойчивое снижение наблюдается социологами уже с 2018 года, а в нынешней ситуации тренд поддержали и бывшие сторонники режима.
Можно предположить, что результаты лишенного рационально-процедурных оснований ритуала голосования не говорят ни о чем, кроме желаний Путина. Данные Левада-центра и социологической службы ФБК свидетельствуют о том,что уже нет большинства, одобряющего вечное правление Путина. Более того, следует ожидать, что его рейтинг дополнительно снизится, когда эфемерность «поправок» станет очевидной для тех, кто в них верил. «Агрессия населения в отношении властей» (термин из отчета «Группы Белановского») сохранится, а благодаря состоявшемуся принуждению к культурному ритуалу, «изнасилованию по понятиям», скорее всего, усилится.
Со временем социология получит и осмыслит более полную информацию о несоответствии результатов конституционного голосования настроениям россиян. Но уже сейчас наука кое в чем выиграла – и не потому, что в ее распоряжении есть принципиально новые цифры. Социологи наблюдают рост тенденции, обнаружившейся летом 2019 года, когда событие относительно малого масштаба (выборы в Мосгордуму) вызвало мощную общенациональную волну политических эмоций, предвосхищенную региональными изначально неполитическими протестами в Шиесе и Екатеринбурге. Теперь же политические эмоции развернулись по поводу юридически малозначимого плебисцита, за которым последовало новое закручивание гаек и протесты в Хабаровске. Ведя к дальнейшему снижению реального рейтинга Путина, все это подрывает основы разделения обществом этики русской табуретки.
Зачем было затевать конституционное голосование, которое ни к чему хорошему для властей не привело? Определивший его этический посыл знаком нам по классическому стремлению криминальных лидеров вовлечь в криминальное действие других с тем, чтобы распределить тяжесть ответственности за содеянное.
Так Кремль, не веря в искреннюю поддержку избирателей, решил через видимость как можно более высокой явки «замазать» как можно больше людей в криминально-культурном ритуале, заодно рассчитывая обеспечить дополнительное оправдание на основе идеи виновности жертвы, которая «сама короткую юбку надела». Принуждая десятки миллионов граждан к такому голосованию, Кремль надеялся заполучить дополнительные табуреточные подпорки легитимности, с помощью которых можно было бы продлить существование плебисцитарного (авторитарно-электорального) режима еще на несколько циклов и избежать его преждевременной трансформации в классическую насильственную диктатуру.
Хотя проведенная Кремлем кампания не является значимым событием с точки зрения законодательных оснований будущей жизни страны, она стала важным моментом в развитии гражданского общества, начинающего отвергать ценности государственно-криминальной культуры. В этом смысле 1 июля 2020 года была поставлена важная запятая в истории путинизма, которой россияне могут только радоваться.
Из-за принципиальной невыполнимости кремлевских задач ни те, кто голосовал против поправок, ни оставшиеся в знак протеста дома вовсе не оказались «замазанными» в криминальной афере. Напротив, и те, и другие стали лучше видеть политическую реальность за ветшающей завесой пропаганды.
Граждане начинают активнее интересоваться состоянием государства и общества, участвовать в спорах о противодействии лжи, устрашению и подкупу, а также понимать, что они на деле лучше, чем сами о себе думают, и что формула «народ заслуживает свою власть» к ним неприменима.
После «обнуления» Путина российская система правления получила возможность окончательно оформиться в виде персоналистской диктатуры. Несмотря на остающуюся потребность в электоральных процедурах и учете мнения населения, и то, и другое она может отныне сводить к спектаклю советского типа. В таких условиях ложь о положении в стране уже не нуждается в изощренных оправданиях, так как население перестает верить пропаганде. Но хотя произошла ожидаемая консолидация режима, обнаружилось и дальнейшее расшатывание русской табуретки. Более того, граждане начинают ощущать, что страна нуждается в других основаниях общежития, в другой табуретке. У все большего количества самых разных людей складывается запрос не просто на абстрактные перемены, а на конкретное сочетание свободы и эффективного государства. Пользуясь терминами треножной устойчивости, это можно обозначить как запрос на «юстицию – представительство – исполнение» или на «право – закон – процедуру».
Когда в сочетании с таким новым запросом старые негативные принципы русской табуретки «не верь» и «не проси» окончательно утвердятся в низовой политической культуре, можно будет ожидать, что принцип «не бойся» также встанет в повестку дня. А пока от нее остается только одна ножка – принуждение. Нельзя предсказать, как долго режим сможет держаться на ней, то есть сидеть на штыках, но разворачивающаяся у нас на глазах белорусская история, которая во многом и ранее предвосхищала российскую, может предоставить важные инсайты.
Голосование по поправкам к Конституции летом 2020 года запомнится и избирателям, и исследователям. Как ни одна кампания прежде, оно строилось на попытках Кремля задействовать ценности, или «понятия», традиционной советской культуры разделенной криминальной ответственности. То, что такая разделенная ответственность лежит в основе сегодняшней системы правления в России, стало социологическим фактом именно благодаря этой удивительной кампании.
Но конституционное голосование также парадоксальным образом способствовало актуализации той культуры системной ответственности граждан, которая может цементировать демократию.
Она исподволь вырастает в ходе «болотных демонстраций», президентской кампании Алексея Навального, протестов против пенсионной реформы, выборов в Мосгордуму 2019 года, а теперь и неприятия «обнуления» Путина и обострения культурного конфликта между обществом и властью через региональное демократическое движение от Шиеса до Хабаровска.
Может быть, еще рано говорить о выраженном массовом политическом конфликте властей и народа. Но уже созревает культурный конфликт между растущим большинством россиян с их самыми разными предпочтениями и одной, ограниченной, понятной, исторически близкой, но становящейся все более чуждой для их системы ценностей культурой правления, навязывающей стране криминальные понятия под маской «стабильности» и «патриотизма».
Автор – профессор Ратгерского университета США, в прошлом проректор Высшей школы экономики.