Авторы сказок не жалеют людоедов – они придумывают героев, которые занимаются их справедливым наказанием и законным уничтожением. Дают, так сказать, симметричный ответ нарушителям сказочного порядка. Корней Чуковский едва ли не первый, кто в сказке «Царь Пузан» людоеда пожалел, обеспокоился его спасением и перевоспитанием, позаботился о его трудоустройстве; дал шанс людоеду стать человеком. Ольга Канунникова, филолог и участница акселератора Reforum Space Vilnius, представляет следующую статью цикла «Сказка под знаком войны», в которых она рассказывает о главных антивоенных историях, написанных в тёмные времена.
На афише нарисован большой котёл с клубами пара, в котором варится какой-то несчастный. Текст на афише обещает: «Так будет мучиться тот, кто не возьмёт своих детей на представление «Царя Пузана»!» Так дети из дачного поселка Куоккала созывали публику на премьеру спектакля, который они поставили вместе с автором пьесы Корнеем Чуковским, по его призыву «играя и фантазируя».
Текст пьесы, написанной в 1917 г., не сохранился, до нас дошла только сказка, написанная по её мотивам. Да и сказка «Царь Пузан» долго оставалась малоизвестной (впервые издана в 1917-м, следующая публикация – только в 2001-м). Пьесу Чуковский написал, как впоследствии признавался, по требованию собственных детей: «Я сочинил пьеску для детей. Вернее, первый акт. Лида сказала мне: “Папа, у тебя бывает бесписное время (когда не пишется); пиши для детей”», – пишет он в дневнике. И на следующий день: «Пишу пьесу про царя Пузана. Дети заставили. Им была нужна какая-нб. пьеска, чтобы разыграть, вот я в два дня и катаю. Пишу с азартом, а что выйдет… Чёрт его знает. Потуги на остроумие. Места, не смешные для взрослых, смешат детей до слез». И ещё через несколько дней: «Делаем детский спектакль… О, с каким пылом я писал эту пьесенку. И какая вышла дрянь».
Лида, Коля и Боба Чуковские в пьесе «Царь Пузан». Куоккала. Летний театр. Фото из архива семьи Чуковских
Хоть «пьесенка» и «вышла дрянь» (но чего ради детей не сделаешь), Чуковский тут же переделал её в сказку и опубликовал. В «сказочный» вариант не попал почти никто из легкомысленного кабинета министров: ни Министр пряников, ни Министр леденцов, ни Министр носовых платков, ни Королевский мухобой, ни даже Хранительница королевской зубочистки (в пьесе её играла маленькая Лида Чуковская). Но в сказку перекочевали два главных персонажа – добрейший Царь Пузан и презирающий себя за каннибализм великан-людоед Ермолай.
Начнём с начала. Жил-был царь, и царь этот был толстый, как буржуин на карикатуре Маяковского, как толстяк в «Трёх толстяках», даже, наверное, ещё толще. Но только буржуина и трёх толстяков совсем не жалко, и их судьба нас не очень-то волнует, а царя Пузана Чуковский описывает так, что мы с первых строк начинаем испытывать к нему глубочайшее сочувствие. Хотя над ним из-за его толщины потешаются все подданные (почти как зеваки над крокодилом в другой сказке – «а за ним-то народ и поёт и орёт: и откуда такое чудовище?»), смеяться над ним не получается. Царь добр, деликатен и интеллигентен, носит очки и на рисунках в современных изданиях сказки похож не то на Дельвига, не то на Егора Гайдара.
Однажды в его царстве-государстве завелся великан-людоед Ермолай и начал терроризировать подданных. Глава государства, вопреки сказочным канонам, самолично отправился в логово террориста, чтобы с ним расквитаться. А добравшись, увидел, что людоед болен и лежит в постели. И опять же вопреки канонам, царь не запустил в террориста бумерангом или чем покрепче, а сделался ему, как говорил классик, «родной матерью»: таскал мешки, рубил дрова, носил из колодца ведра, купил ему на собственные деньги пуд пряников, в общем, «десять дней и десять ночей он ангельски ухаживал за больным великаном».
А когда великан выздоровел, царь «рукопожатно» пригласил его к сотрудничеству, да ещё пообещал за это приличное вознаграждение. Людоед, поразмыслив, согласился бросить людоедство и заняться общественно полезным трудом. Всё закончилось замечательно и для великана, и для государства, и лично для его величества. Мудрое политическое решение принял сказочный монарх! Современным политикам у него бы поучиться.
Странная сказка, и чуковская, и не очень. Чуковский сам даёт подсказку – пишет в конце, что первая глава «слегка заимствована из одной английской книжки». Кажется, мы можем понять, из какой. «Царь Пузан» написан в 1917 г., в том же году Чуковский перевел английскую (точнее, валлийскую) сказку «Джек – покоритель великанов».
Корней Чуковский. «Царь Пузан». Иллюстрация Николая Воронцова
Положим рядом две сказки.
«Яма была очень глубокая. Великан пробовал выпрыгнуть из неё, но не мог: всякий раз падал на дно. Сначала он ругался и грозил кулаками, а потом заплакал и начал просить, чтобы Джек отпустил его на волю.
– Я буду добрый! – кричал он. – Я полюблю всех людей! Я не буду никого обижать!» («Джек – покоритель великанов»).
Именно с такой проповедью «абстрактного гуманизма» обращается к великану Ермолаю добрейший царь Пузан: «Видишь ли, Ермолай Ермолаевич, – сказал он великану, улыбаясь. – Доброму живётся легко. Для доброго и горе – не горе. Попробуй-ка ты сделаться добрым, полюби-ка ты всех на свете людей – и заживёшь припеваючи».
В общем – «Буду, буду я добрей!», как уверял другой людоед из другого, гораздо более позднего сочинения.
Интересно, что в переводе Чуковского храбрый Джек, дерзнувший выступить против кровожадного великана, – маленький мальчик. Во всех других переводах это взрослый юноша, и его мужество и решимость, конечно, вызывают уважение, но изумляют не так сильно. Маленький герой в «Покорителе великанов» скорее похож на другого победителя, маленького Ваню Васильчикова из сказки «Крокодил».
Удача, что «Царя Пузана» советская власть проглядела: можно представить, как Чуковскому досталось бы за «веру в доброго царя» и восхваление монархии (а ему, как мы знаем, и без того доставалось – людоедская критика знает, за что).
Сказка впервые была опубликована в журнале «Для детей», ежемесячном иллюстрированном приложении к журналу «Нива», в том же № 8 за 1917 г., где печаталась (с продолжением) первая сказка Чуковского «Крокодил». «Царь Пузан» – некоторым образом сказка-побратим «Крокодила». Только мальчик Ваня в сказке совершает подвиг воинского мужества и молодецкой удали, а царь Пузан, напротив – абсолютно невоенный и глубоко немонарший подвиг самоотверженности и великодушия. И тут ещё можно поспорить, в каком из деяний подвига больше – один раз помахать саблей перед крокодиловым носом или много дней ухаживать за больным людоедом.
Король в сказке беззащитен и абсолютно не воинственен, своё монаршество он воспринимает исключительно как ответственность перед народом. А народ, показанный как жестокая толпа, всячески дразнит и высмеивает его величество. Но заканчивается «Царь Пузан», как и «Крокодил», хеппи-эндом и общепримиряющим чаепитием.
Сказка «Царь Пузан» выросла из того же источника, что и «Крокодил», и была частью гуманистического ответа Чуковского на вызовы времени. Их объединяет протест «против неслыханного братоубийства, к которому мы все привыкли и которое мы все своим равнодушием и молчанием поощряем», как написал Чуковский Толстому в письме, призывающем выступить за отмену смертной казни.
«Нельзя считать случайным тот факт, что к совершенно новому для себя жанру сказки для детей Чуковский пришел после трёх лет мировой войны», – пишет исследователь творчества Чуковского Мирон Петровский. Чуковский жил в стране, измученной войной, провожал на войну друзей, читал наполненные войной газеты. Вирусом милитаризма были заражены и издания для детей. В книге «Матерям о детских журналах» Чуковский с тревогой пишет о милитаристской обработке детских умов, которую проводят многие издания, например, журнал для детей «Задушевное слово». Сопоставив результаты критического анализа журнала с циркуляром Главного управления военно-учебных заведений, рекомендовавшим подготовительным военным школам и кадетским корпусам подписаться на журнал, Чуковский приходит к выводу, что «Задушевное слово» получает субсидии от правительственных учреждений на военную пропаганду. Тема ответственности взрослых перед детьми и недопустимости милитаристской пропаганды он развивает в цикле статей «Дети и война», написанном в 1914-15 гг. Но, видимо, он понимал, что одними критическими статьями дела не изменить.
Август 1914 г., первые дни Первой мировой. Проводы на фронт поэта Бенедикта Лившица. Слева направо: Осип Мандельштам, Корней Чуковский, Бенедикт Лившиц, Юрий Анненков. Петроград. Фотограф Карл Булла
Во время Первой мировой Россия была союзницей Англии, при этом в российском обществе были сильны антибританские настроения. Чуковского беспокоило, что широкие круги русских людей не знают Англии, чуждаются её «и, по старой привычке, перешептываются о “коварном Альбионе”». Убеждённый англофил и демократ, Чуковский пытался воздействовать на мнения публики и книгой статей «Англичане и война», написанной с целью сближения двух культур, и своими переводами с английского.
Сказка «Царь Пузан» с её пацифистским пафосом и отсылками к английской культуре стала синтезом двух направлений просветительства Чуковского. В «несерьёзном» жанре сказки Чуковский мог свободно высказываться, оставаясь неуязвимым для милитаристской критики.
Александр Солженицын, любимый автор Чуковского и персонаж его статей (Чуковский был первым в мире рецензентом «Одного дня Ивана Денисовича»), в 1948-м послевоенном году написал:
Когда я горестно листаю
Российской летопись земли,
Я тех царей благословляю,
При ком войны мы не вели.
При ком границ не раздвигали,
При ком столиц не воздвигали,
Не усмиряли мятежей, –
Рождались, жили, умирали
В глухом кругу, в семье своей.
Мне стали по сердцу те поры,
Мне те минуты дороги,
Те годы жизни, о которых,
Ища великого, историк
Небрежно пишет две строки.
(из цикла «Тюремные стихи»)
Сказкой, написанной за тридцать лет до солженицынского стихотворения, Чуковский по-своему благословил «царей… при ком войны мы не вели», и предложил действенную стратегию мирного сосуществования. Невоинственный царь Пузан и добровольно отказавшийся от каннибализма людоед Ермолай – часть того же мирного воинства, которое возглавляет герой первой антивоенной сказки Чуковского – Крокодил, Крокодил Крокодилович.