1 сентября в Reforum Space Berlin открылась выставка «Мемориал против войны»: на ней представлены антивоенные работы ученицы Виктора Меламеда Лили Матвеевой. Лиля фиксировала судебный процесс, закончившийся ликвидацией «Мемориала» в конце 2021-го, а с началом вторжения работает с тяжёлым прошлым через оптику текущих событий. На открытии состоялась дискуссия «Искусство и просвещение против войны – утопия или стратегия?». Участники обсудили, имеет ли сегодня смысл мягкая сила, почему «Мемориал» – сердце российского правозащитного движения – не смог повлиять на войну в Украине и на что может влиять сейчас. Модератором выступила Екатерина Шульман.
Екатерина Шульман, политолог, преподаватель, кандидат политических наук, модератор дискуссии
Лиля, ваши рисунки многим пользователем соцсетей знакомы в ассоциации с «Мемориалом» и теми мероприятиями (к сожалению, в основном судебными), которые вокруг него происходили. А что вы рисовали раньше?
Лиля Матвеева, художница и иллюстратор, ученица Виктора Меламеда, сотрудница «Мемориала»
Я рисовала про любовь. Но у меня всегда была мечта сотрудничать с людьми, которые делают важные остросоциальные вещи. Я по тому настроению, по тем прежним темам немного скучаю: с ликвидацией «Мемориала» всё стало очень политичным, а с началом полномасштабного вторжения моя работа – каждый день перерабатывать очень тяжёлый контент и выдавать результат. Не выдать его я не могу.
Моя первая работа была связана с акцией «Возвращение имён»: Саша Поливанова пригласила меня порисовать процесс, я сделала дневник дня, который всем понравился, много с кем познакомилась. Через две недели пришёл иск. Когда рисуешь, не можешь не влюбиться в людей – а я всех уже нарисовала, и вот «Мемориал» в беде. Дальше я рисовала всё, чтобы сделать этот процесс более видимым: ходила на суды, делала афиши.
Я уехала из России 6 марта. После февраля главным своим проектом я считаю дневники участников и современников событий Великой отечественной: это и работа с текущей ситуацией, и ретроспектива. Коллеги находят тексты дневниковых записей (это должны быть не просто перечисления сухих фактов, но и эмоциональная часть пишущего), дают мне текст. Моя задача сопоставить описываемое в дневниках с тем, что происходит сегодня. Ужасы войны – всегда ужасы, всегда смерть и разрушение. Я смотрю фотографии военных корреспондентов, которые работают сейчас в Украине, очень много фотографий. Это складывается в сюжет.
Сложнее стало, когда мы начали иллюстрировать чеченские дневники. Один у нас есть, а второй завис: я не могу больше рисовать насилие в том виде, в каком его рисую.
Я иногда представляю аудиторию как тех, кто чувствует то же, что я, но не может выразить. Есть те, кто отписался от новостей, не может больше читать их – а картинки им преподносят сложные темы, репрессии, то, что сейчас происходит в России, Украине, Беларуси. Я выступаю как проводник.
Александра Поливанова, координаторка медиаслужбы Международной ассоциации «Мемориал», основательница проекта «Это прямо здесь»
Аналитика показывает, что картинки заходят. Это универсальный язык.
Переживать ликвидацию точно было приятнее с лилиными работами; они помогли собраться, консолидироваться. Когда пришли иски, было страшно, тревожно и непонятно – а Лиля визуализировала ту огромную поддержку, что мы ощущали на судах и на улицах.
24 февраля Лиля нарисовала жёлто-синюю картинку «»Мемориал» против войны», мы обклеили ею пол-офиса. Мы ходили на пикеты, где она подписывала свои картинки. И когда 4 марта были обыски и вступили в силу законы военного времени, мы помогли Лилю эвакуировать.
Когда началась война, у неё появился образ плачущего голубка. Потом случилась работа с дневниками времён Великой отечественной и Чеченской и серия работ с украинскими памятниками для соцсетей: мы смотрели, как украинская работа с памятью о терроре соотносится с российской, как она устроена, как материализуется. Памятники жертвам репрессий и Голодомора бомбили и сносили во время военных действий (например, уничтожили мемориальную доску основателя «Азовстали», расстрелянного в 1937-м).
Екатерина Шульман
Было у вас ощущение, что война обесценила всё, чем вы раньше были заняты?
Александра Поливанова
Определённо было ощущение, что мы проиграли. Что всё, что мы делали, было катастрофически недостаточным, раз война случилась. Отправной точкой перестали быть 1989-1990 гг., 24 февраля мы вступили в совершенно новый этап.
НКО не способны предотвращать войны. Но «Мемориал» начинался как мощное общественное движение, которое затем пришло к НКО – а могло прийти к чему-то ещё. Сейчас он мощным общественным движением не является. Может быть, надо было кричать громче, реагировать на постепенные ущемления более бурно. Сейчас это повод для размышлений, повод открыть глаза на эти слепые зоны.
Просвещать кого-то в вертикальной системе бесполезно. В «Мемориале» есть опыт и набор знаний и фактов, которыми мы можем поделиться. Но вопрос не в том, что мы рассказали факт – а в том, что мы можем создать пространство обсуждения. Память о прошлом имеет смысл применительно к сегодняшнему дню, к разговору о ценностях, а не ради самого прошлого. На днях Сандармоха в этом августе мы много говорили об украинцах, расстрелянных там. Нам было важно рассказать, что украинскую культуру уничтожали последовательно, это началось не в 2022-м и даже не в 2014-м. И что были и другие пострадавшие нации.
Москва была столицей репрессивного аппарата. Но нужно повышать знания о «Мемориалах» в разных городах, их субъектность, отдельность; децентрализовывать нашу собственную структуру.
Лиля Матвеева
Сначала мне казалось, что всё искусство теперь бесполезно, никакой функции не несёт. Но потом открылось второе дыхание и понимание, что наша работа важна. Мы публикуем картинки в «Одноклассниках», во «Вконтакте», комментарии под ними совершенно разные, противоречивые. Картинка не дрон, но это полноценный участник кибервойны. Если я могу хоть что-то противопоставить пропаганде, пускай будет так.
Александра Поливанова
Наша аудитория в основном русскоязычная, причём в основном в соцсети заходят из России. Информационное пространство россиянина выглядит довольно монолитным, это очень много одинаковой информации (хотя оно, конечно, меняется, колеблется вместе с линией партии). Важно понимать, что есть и другое пространство, пространство иного мнения. Важно, чтобы альтернативные ценности были видимыми.
Очень важно, чтобы люди, которые чувствуют себя тонущими в болоте, нашли кочку, на которую можно опереться, ощутили поддержку и то, что они не одни. На социальные изменения способны только люди и общества, которые чувствуют свою субъектность. Пока они ощущают себя тонущими в болоте, на изменения надеяться трудно.
Екатерина Шульман
Люди не меняют точку зрения под влиянием фактов, да и жизненные обстоятельства большой роли не играют. Но мы видим, что они переориентируются, иногда радикально (пусть не сразу и потом любят говорить, что всегда так считали). Что же на них влияет? Люди смотрят на других людей. Если вы хотите человека распропагандировать, вы предъявляете ему не факты, а альтернативного себя. Показываете, что есть те, кто думает и считает иначе.
Само существование таких структур, как «Мемориал», людей, которые там работают, мероприятий, которые они проводят, неопровержимо, на это нечего возразить. Идея с маяком кажется мне более рабочей, чем идея с кочкой.
Но дам совет: когда откроется следующее окно возможностей, не пренебрегайте прямой политической деятельностью. Были бы у вас свои депутаты 20 лет назад – может, оно бы и бодрее пошло. Чем ходить на приемы в органы власти, лучше сидеть там внутри.
И к вопросу о том, на что способно искусство.
Если бы искусство предотвращало войны, то «Илиада», где ярко описаны ужасы войны, предотвратила бы все последующие. Этого не происходит. Я не подпишусь под популярным мнением (кажется, Бродского), что человек, который читал Диккенса, с меньшей вероятностью убьёт ближнего. Пушкин войну не предотвратил (в чём его упрекают) – но и Шиллер с Гёте и Гейне тоже не смогли; их читатели убивали ближних очень шустро.
Нам важно не то, что войны происходят, а то, что они заканчиваются. На вопрос, можно ли писать стихи после Освенцима, история ответила: можно и нужно. Можно и нужно писать стихи после Варфоломеевской ночи, и после Бучи тоже. Искусство не предотвращает войны, но манифестирует продолжение цивилизации, даже когда в её ткани случается разрыв в виде очередной войны. Хуже будет, если война закончится, а с ней закончатся поэтическое творчество, письменность, городская жизнь.