Панамское досье и вмешательство Кремля в американские выборы, «Он вам не Димон» Медведев и дворец Владимира Путина, отравление Алексея Навального и преступления путинских приближённых — примеры журналистских расследований на слуху. Команды расследователей выявляют то, что власти предпочли бы скрывать, и рассказывают россиянам правду об их стране и государстве. Чем расследовательская журналистика отличается от обычной, есть ли внутри неё конкуренция, какой эффект (иногда неожиданный) дают расследования — обсудили с Катей Бонч-Осмоловской, редакторкой дата-отдела «Важных историй»; именно Катя с коллегами выяснила, как украинских детей незаконно вывозят и пристраивают в российские семьи, в том числе — семью руководителя «Справедливой России» Сергея Миронова.
— Катя, жанр журналистских расследований достаточно почтенный, но раньше ими занимались крупные издания (в России, например, «Новая газета», РБК, «Ведомости»). Почему появились отдельные расследовательские медиа?
— С развитием цензуры публиковать расследования в больших изданиях стало сложно и рискованно. Так что отдельные группы расследователей стали создавать свои медиа, которые имели возможность работать неподцензурно. В 2020-м Роман Анин, бывший спецкор отдела расследований «Новой газеты», создал «Важные истории». Мы выпускаем документальные фильмы и ролики, репортажи и текстовые расследования, после февраля 2022-го— ещё и новости. Мы сосредоточились на том, что прямо связано с войной (например, военные преступления российской армии) и косвенно — на влиянии войны на жизнь россиян, на то, что происходит внутри России.
— Какую нишу занимают расследовательские медиа?
— Мы публикуем расследования конкретных тем, связанных с войной; мы достаём информацию, которую государство пытается спрятать и никто другой достать не может. Цитируемость у российских независимых медиа такая же, как и у крупнейших мировых — The New York Times, The Washington Post. Без работы расследовательских медиа многое об общей картине войны было бы неясно.
— Как вы с коллегами делите темы для расследований?
— Есть отдельные расследователи, которые на чём-то специализируются. Я, например, последние полтора-два года много занимают расследованием вывоза украинских детей в Россию. У нас такое государство, что тем для расследований хватает на всех, скорее самих расследователей недостаточно. Постоянно появляются новые зацепки, следить за которыми не хватает рук.
— Кажется, все государства не очень любят, когда лезут в их дела. Или стремление что-то спрятать характерно именно для диктатур?— На примере крупных международных расследований, где было много партнёров из разных стран (например, Panama Papers, Pandora Papers), хорошо видна разница. Когда мы одновременно их публиковали, реакция правительств западных стран была — «мы начали расследование, этот-то ушёл в отставку, тот-то под следствием». Реакция в России — «это какой-то компот, какие-то бумажки, фейки западных спецслужб».
В западных странах действует Freedom of Information Act, FOIA. Благодаря ему журналистам проще получать информацию от министерств и ведомств. Нам это делать куда сложнее, в них нужно буквально вцепляться, вгрызаться, чтобы они дали хоть что-то. С началом войны стало еще сложнее: независимые медиа массово заблокировали, навесили ярлыки, у кого-то отобрали лицензию.
Раньше в госорганах действовал 7-дневный срок ответа на запрос зарегистрированного СМИ и 30 дней — на запрос физлиц. Сейчас запросить по-прежнему можно, но не факт, что не пришлют отписку и вообще ответят. Когда я работала в «Новой газете», ведомства куда более охотно с нами коммуницировали. Была видимость публичной ответственности, сейчас её нет.
— Расследовательские проекты конкурируют между собой?
— Разве что в случаях, когда все ждут публикации одних и тех же публичных данных, чтобы попробовать первыми написать. Но это скорее исключение. Если в теме надо глубоко копаться, мало шансов, что тебя обгонят те, кто в ней не сидит постоянно.
— Как делаются совместные расследования?
— Кооперируемся по принципу компетенций. Например, вместе с «Вёрсткой» идентифицировали почти 300 детей из Украины в банке сирот. Мы знали, что «Вёрстка» этой темой занимается, они знали про нас, а раз мы копаем в одной базе — логично объединить усилия, чтобы сделать большое расследование и всесторонне охватить тему. Когда мы работаем вместе, получается полезнее и круче.
— Как оценить эффект вашей работы?
— Количественно никак. Есть скорее частные случаи, которые мы замечаем и ценим.
Например, у нас выходило видео про хутор Фортштадт в Краснодарском крае, где люди 200 лет живут без водопровода. Разумеется, они пытались решить проблему, даже деньги на это выделялись, но пропадали, им что-то обещали, но не делали — а через четыре дня после выхода фильма к ним приехали рабочие с чиновниками, пожурили за шум и начали строить водопровод.
С другими историями эффект менее очевиден. Когда вышло расследование про Сергея Миронова, который удочерил девочку из Украины, российская сторона отреагировала привычно: Миронов сказал, что все фейки, уполномоченная по правам ребёнка Мария Львова-Белова — что не комментирует частную жизнь. Но Евросоюз через некоторое время ввёл санкции против жены Миронова. Мелочь, а приятно.
Если говорить про коллег — «Медиазона», например, на сайтах судов ищет неизвестных политзаключённых. Без этой работы не было бы возможность их поддержать, написать им письмо.
— Помню, что фильм «Пентагон» Андрея Лошака тоже сподвиг власти заняться наконец обветшавшим жильём.
— Да, коммуналка и экология — две темы, где пока ещё можно что-то поменять. Может быть, дело в том, что это непосредственно и напрямую влияет на жизнь людей, а прямая угроза вспышки недовольства ещё пугает чиновников на местах.
— Кто ваша аудитория, и где она?
— 80% — внутри России. Это было хорошо видно по статистике просмотров, когда YouTube ещё можно было смотреть без VPN,
Кто наши зрители? Довольно часто говорят, что независимые медиа существуют в пузыре. Думаю, это не так, по крайней мере для расследовательских медиа. Нас читают и смотрят даже те, кто нас не любит. Я вижу, как информация, которую мы публикуем, попадает на федеральный уровень, я встречаю цифры и факты, которые мы раскопали, в выступлениях чиновников. Когда мы делали исследование про увольнения учителей, его обсуждали на заседании Госдумы, «Новые люди» требовали провести проверку, мой любимый Миронов использовал эти данные как аргументацию в законопроекте о дополнительных льготах учителям. Тот же Миронов со ссылкой на «независимых экспертов» цитировал оценки «Новой газеты Европа» — он не ссылался напрямую, но оперировал этими данными, а значит, ему явно их кто-то приносит.
— Как вы собираете данные?
— Работаем с государственными данными, часть которых пока открыта (прежде всего нас интересует отчётность Росстата и других ведомств), пользуемся, как и все расследователи, OSINT, то есть проводим мониторинг соцсетей, Google Search. Если повезёт — работаем с источниками. С довоенного времени остались доверенные контакты, но их становится всё меньше, люди боятся говорить. А работы с данными, соответственно, всё больше.
Пробуем общаться с ведомствами напрямую как журналисты, иногда это получается. Например, когда Минобороны ещё не закрыли данные по числу военных инвалидов (а это косвенный показатель потерь) и опубликовали там какую-то странную цифру, мы позвонили тому, кто за эти данные отвечает, и сказали — кажется, в ваших данных ошибка. Человек поблагодарил и исправил. Но и при таких контактах, конечно, решает человеческий фактор.
У нас нет сотрудников внутри России, мы не можем рисковать людьми: «Важные истории» — нежелательная организация, за работу с нами полагается сначала штраф, потом срок. Конечно, всегда лучше поехать и что-то выяснить на месте, чем заниматься телефонной журналистикой. Но — как есть.
— А у вас есть канал, куда можно присылать истории?
— Есть, люди им пользуются, иногда это вырастает в публикации. Сейчас этот канал обратной связи очень сильно забит фейковыми историями, по большей части пропагандистскими, причём с обеих сторон, и российской, и украинской. Как-то нам, например, написала якобы мать срочника из Курской области, потерявшая сына. Мы предложили ей созвониться — она отказалась, готова была общаться только письменно, но на публикации очень настаивала. Мы проверили фото её якобы сына — оно оказалось сгенерированным. То есть ни самой женщины, ни сына не существует. Мы знаем, что срочники, попавшие там в плен, есть, и конечно, матери их ищут. Но чтобы рассказать об этом, мы будем искать другого героя, чью историю мы сможем проверить.
Кстати, The Wall Street Journal и некоторые российские медиа опубликовали историю этой женщины, удовлетворившись перепиской с ней. Статья до сих пор у WSJ на сайте.
— Как вы верифицируете и ищете героев?
— Поиск — это монотонная кропотливая работа. Можем написать сотни сообщений, обзвонить сотни людей, и один-два согласятся поговорить. Всегда стараемся найти подтверждение информации в других источниках. Понятно, что так могут потеряться реальные истории (герои могут бояться публичности, или о них правда может не быть информации в других местах). Но мы лучше не опубликуем что-то, чем опубликуем непроверенное.
— Что тебя мотивирует продолжать быть расследователем?
— Мне нравится процесс работы. Захватывает поиск информации, её проверка, восстановление истории по кусочкам. Благодаря нашей работе люди узнают правду о том, что происходит в их стране. Сейчас нас сложнее читать, опасно репостить. Но, возможно, в исторической перспективе наша работа поможет понять, как всё сегодняшнее выглядело на самом деле.
— Похищение украинских детей стало поводом для выдачи ордера Международного уголовного суда на арест Путина и Львовой-Беловой. Вы видели эффект от этого ордера?
— Да: ситуация с вывозом детей поменялась. В 2022 году, судя по отчётам Львовой-Беловой, были возвращены единицы, а после решения МУС счёт пошёл на десятки. Нарратив сменился от бравирования под камеры «Мы спасли детей, ура, они будут расти в российских семьях» до «Какие мы молодцы — мы готовим воссоединение стольких-то семей».
— Останется ли у вас работа, когда Россия станет нормальной свободной страной?
— Я размышляла об этом ещё до войны. Думаю, останется. В нормальном государстве журналист выполняет околорегулирующую функцию: подсвечивает, на что у властей не хватает фокуса или что они намеренно утаивают. А власти на это реагируют.
— Материал твоей мечты — это…?
— Я бы очень хотела лично, с глазу на глаз поговорить с Сергеем Мироновым и его женой. Выяснить, что там реально произошло и зачем им вообще этот ребенок. Понять их мотивацию — и потом написать про это.