«Будь что будет» не так давно казалось последней точкой нашего смирения. Сегодня мы спрашиваем о другом: будет ли вообще что-то? В моменте — страх и неизвестность, позади — боль, тоска и мы, сделавшие не то и не так. Надо собраться с силами и что-то сделать для будущего — может быть, тогда оно появится. Но что? Философ Анна Винкельман, автор телеграм-канала и книги «Жизнь сложная», год назад написавшая для проекта «Рефорум» замечательную статью о надежде и оптимизме, предлагает позвать на помощь Фридриха Шеллинга и рассмотреть время как организм, а не механизм.
Кажется, что прошлое держит нас слишком крепко, мы перед ним бессильны, сопротивляться ему бесполезно.
Но вот в тёмной комнате становится светлее. Это не утро, это немецкий философ Фридрих Шеллинг: «Сколь немногим ведомо подлинное прошлое! Прошлого нет без крепкого [kräftige] настоящего, которое возникло благодаря отделению от самого себя. Человек, который не может противопоставить себя своему прошлому, прошлого не имеет, и более того, даже никогда не покидает его, так и живет в нём. Таковы и те, которые всегда желают вернуть прошлое, которые не хотят двигаться вперед, между тем как все движется вперед; своей немощной хвалой былым временам да бессильной бранью настоящего они доказывают, что в этом настоящем они ничего не могут сделать»12.
Что нам сказал немецкий философ? То, что движения вперед нет и не может быть, пока мы не сделаем прошлое прошлым. И то, что подлинное прошлое — то, которое мы сами определили как прошлое, — не определяет, каково будет наше будущее. Но пока оно не стало подлинным прошлым, никакого будущего вообще быть не может.
Голос философа может и напугать: раз у прошлого нет такой уж огромной власти над нами, значит, аргумент бездействующих «так исторически сложилось» теряет силу.
У Шеллинга, указавшего нам, как на самом деле устроено время, есть ответ, полный любви и надежды. В своём эссе я буду реконструировать и прояснять эту философскую позицию. Речь пойдёт о времени вообще, о настоящем, но прежде всего — прошлом и будущем. Я постараюсь показать, что время — это то, что мы делаем, а не то, что случается. То, что мы определяем, а не то, что определяет нас. С одной стороны, это укажет нам на в чём-то неприятную и волнительную зону нашей ответственности, а с другой — докажет, что свобода и надежда есть, хоть и не там, где мы привыкли их искать.
Сложное время
Теоретически время — это форма происходящего, а человек приспособился думать о происходящем как о процессе. В любой научной дисциплине тот, кто занят временем, неизбежно сталкивается с фундаментальным противоречием: спрашивая о времени, мы надеемся получить абсолютный ответ, при этом понимаем, что у времени есть и конкретная практическая функция. Надо ухитриться одновременно помыслить мир до Большого взрыва, не потеряться в бесконечности и не опоздать на работу. Блаженный Августин в своих рассуждениях о том, как сталкиваются две эти перспективы, конечная и бесконечная, просит господа помочь: «Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему — нет, не знаю»3.
Вдобавок мы не только думаем о времени, но и чувствуем его: ждём того, что случится, тоскуем по тому, что ушло, часто не способны ухватить то, что есть сейчас.
Иногда наше отношение к прошлому неоднозначно: что-то (смерть близких или сталинские репрессии) хочется забыть, но кажется, что это нельзя и аморально. Если пишут о прошлом, то часто пишут о «травме», т.е. о чём-то страшном, что случилось раньше и теперь определяет нас. В настоящем это нужно с уважением учесть, принять и помнить, что это самое настоящее — якобы результат прошлого болезненного и определяющего нас опыта.
Настоящее нужно поймать, удержать, интенсивно им наслаждаться, по мере возможности без оглядки на прошлое и будущее. Их статус сомнителен и зыбок, а момент вроде бы не подведёт.
Про будущее говорят больше всего. Тут можно и помечтать о том, как технический прогресс подарит нам столько беззаботного настоящего, что оно вот-вот превратиться в вечный момент блаженства, и посокрушаться, как это мы всё потеряли. Ещё на будущем несложно заработать: если красочно описать приближающуюся экологическую катастрофу и предложить покупателю дезодорант в экологичной картонной упаковке по цене пяти обычных, на долю секунды может даже показаться, что в воздухе пахнет надеждой.
Эти тренды свидетельствуют о большой опасности. Никакого «конкретного времени» без времени вообще в мире нет. Иными словами, волнения о каком-то конкретном модусе времени без понимания, что оно вообще такое, приведет к тому, ночью мы всё равно проснёмся в тревоге: что с нами было? Где мы, что нас ждёт? Философ ещё в комнате, давайте спросим его.
Организм времени
На часах почти пять, мне тоже пять. С мамой и папой мы едем на машине и куда-то опаздываем. «Миша, можно ли ехать быстрее?» — спрашивает мама. «Кажется, быстрее не получится». «Папа, так ты крути руль быстрее — тогда мы быстрее и поедем».
Вот и Шеллинг говорит, что «время, таким образом, в общем и целом органическое»4, а было бы оно механизмом, а не организмом, вся история превратилась бы в хаос. Время — это организм. А так как человек — это тоже организм (словами Шеллинга, «совершенно каждое [творение – А.В.] имеет время в самом себе»5), то время образует смысловую структуру только для человека и через человека.
«Прошлое познаётся, настоящее узнаётся, будущее предчувствуется. Познанное рассказывается, узнанное изображается, предчувствованное пророчествуется»6, пишет Шеллинг в начале своего главного текста о времени «Мировые эпохи» (1811–1815). В немецком оригинале через пассивный залог хорошо видно, что все три времени даны одновременно и образуют целое. А ещё — что различные временные периоды строго соответствуют различным ментальным состояниям и восприятиям. Вместе, повторю ещё раз, они образуют организм времени.
В философских дискуссиях органическое, как правило, противопоставляется механическому. В механизме части существуют отдельно друг от друга и воспроизводятся сообразно некоторому внешнему принципу или как в машине и часах. В организме, напротив, части существуют по внутренней логике самого организма, они возникают и развиваются друг для друга, могут меняться, изменять свои функции или регенерировать. Прошлое, настоящее и будущее в этом смысле — органы времени, они возникают и имеют смысл только друг для друга. А если баланс нарушается — например, человек застревает в прошлом, — страдают и другие органы, словно бы началась болезнь.
Само предчувствие будущего возможно только из перспективы настоящего. Два времени всегда вместе. Часто в предчувствии мы угадываем и некий образ прошлого, и тогда все три сплетаются в одно. Если человек видит, что времена имеют смысл лишь вместе, он может свободно передвигаться между ними. Может заглянуть в прошлое, чтобы подумать о будущем, но прошлое не удержит его там, а только выполнит свою органическую формулу — хранить знание или переживание; может прислушаться и к тому, что сулит будущее, но ясно видеть, что оно по сути своей не содержит в себе ни наших страхов, ни надежд. В нём нет ничего, кроме бескрайнего горизонта свободы.
Всё это возможно, говорит Шеллинг, потому что человек разумен. Наш разум может оторваться от всех трёх времён вообще и тем самым быть как бы вне времени. А «сущность или подлинная сила времени лежит в вечности»7, там, где ещё вообще никакого времени нет.
Место для шага вперёд
Прошлое — самый уязвимый и болезненный орган в организме времени. Именно поэтому связанная с прошлым тема травмы повсюду вызывает такой резонанс. Я говорю о травме не в специальном, а в широком контексте: травма — это прошлое, которое мы не можем сделать прошлым. Зудящее и знобящее, не сделанное прошлым прошлое «задевает» настоящее и будущее, калечит его. Говоря языком Шеллинга, травма радикально нарушает структуру восприятия времени и то, как человек мыслит своё отношение к миру.
Конечно, не только прошлое может повредить хрупкий организм. Но так как прошлое, помимо прочего, может быть с кем-то общим и даже коллективным8, оно имеет на нас особенное влияние. Такое прошлое, которое не удаётся сделать настоящим, есть практически у каждого, в неподходящий момент оно стучит в двери нашего сознания или даже выбивает их. Всё это значит, что прошлое бездомно. Чтобы сделать прошлое прошлым, надо найти ему место, определить его в системе времени.
Шеллинг обращает внимание на то, что человек мыслит прошлое как знание. Оно начинается с восприятия, впечатления, которое нужно определить и назвать, а потом указать ему его место, отодвинуть назад. Собственно, сделать прошлым. Когда это делает один человек, это биография, когда страна — история.
Почему отодвинуть прошлое так сложно?
Два варианта: либо на месте прошлого уже что-то стоит (и это поставили не мы), либо там стоим мы сами, потому что никак не можем оторваться от собственного переживания, реальность которого фактически уже далеко-далеко. Например, всей стране соврали о прошлом, исказили историю. Начинается война, гибнут люди. Другой пример: жизнь идёт, но складывается как-то неэнергично и тоскливо. Мы перебираем в голове сладкие годы юности, любви и надежд, не желая с ними расстаться и отдаться новому. Не давая пространства прошлому, человек в обоих случаях в проигрыше.
Дальше Шеллинг говорит: «Тайна всякой здоровой и деятельной [tüchtigen] жизни состоит, бесспорно, в том, чтобы никогда не позволять времени становиться внешним и никогда не вступать в разлад с времяпорождающим принципом в самом себе. Так как тот, кто обращён в себя, несом временем; обращённого вовне время несёт, как говорится, ‘желающего судьба ведёт, нежелающего — тащит’9. Свободен только тот, для кого всё его бытие стало только орудием»10.
Иначе говоря, времени будет столько, сколько нужно, только если мы не ведомы им, а помогаем ему возникнуть, ощущая его как попутный ветер. Тогда мы сможем свободно переходить из прошлого в будущее и радоваться настоящему — ведь все они имеют внутренний центр и порождающий принцип в самих нас.
Но как всё-таки сделать прошлое прошлым?
Шеллинг сказал, что для освобождения от прошлого нужна свобода, а я радикализирую: наше прошлое есть продукт действия свободы. И это не свобода выбирать между А и Б. Подлинно свободный поступок должен иметь некоторое основание, альтернативы должны к чему-то относиться. Высшее основание свободного поступка — всеобщая идея блага и добра. Например, решая, голосовать или не голосовать, я должна сначала увидеть, к чему относятся эти опции, есть ли у меня вообще представление о благе и добре, которое я хочу приумножить в мире своим выбором. Только если оно есть, выбор будет иметь смысл. То же самое и в отношении прошлого: я могу проявить свою свободу сделать что-то прошлым только из некоторой внутренней позиции.
Поэтому Шеллинг и говорит, что подлинное прошлое возможно благодаря «силе» настоящего, «возникшего через отделение от самого себя». С тремя модусами времени он связывает три ментальных состояния: прошлое — томление, настоящее — страсть, будущее — любовь: «Любовь рвётся в будущее, ибо лишь ради любви отрекаются от прошлого. Томление прочно привязано к прошлому, оно — тоска по первому единству и нехватка деятельной любви. Страсть же в настоящем; обоим время мешает, только любви оно дружественно»11.
Дружественность времени и любви основана на том, что любовь — не эмоция, а фундаментальная категория связи: « […] тайна любви в том, что она соединяет такие противоположности, каждая из которых могла бы быть для себя и все-таки не есть и не может быть без другой»12: как и модусы времени, все они могут мыслиться сами по себе, но неведомой силой с необходимостью соединены друг с другом. Поэтому в любви мы узнаем, что такое целое и благо, мир становится больше, а это лучшее противоядие от страхов о будущем, которые будят нас в тёмной комнате.
Дальше действовать будем мы
Идея, что время порождается в мире человеком, может означать произвольность прошлого. Этот принцип применим и личной биографии, и к историческому нарративу. Иными словами, ложного исторического прошлого бояться не нужно, его можно побороть, потому что оно положено не свободно, а произвольно. Подлинной структуры времени из него возникнуть не может. Мы помним: свобода — это объективное добро, принцип разума. Произвол — следование внешнему импульсу, действие без основания и без любви.
Итак, дан нарратив: сосед — враг, и действовать страна будет исходя из этого. Обещано, что действия из этого основания несут добро и жизненные блага. Но реальное противоречие скоро обнаружится. Как только принявший нарратив человек оглянется вокруг, он увидит: нет тут обещанного добра. Друг, выходивший с одиночным пикетом, пропал без вести. Потом он захочет сделать шаг в будущее — а его и нет. На улицах воздух становится колким и серым.
Радикальный философский тезис поэтому такой: произвольно положенное прошлое не сможет образовать организм времени. На основании произвольного прошлого невозможно будущее, а настоящее будет полно боли, ведь амбиция произвольного прошлого — атаковать и расширяться. Как больной орган забирает на себя все силы тела, так и лже-прошлое будет пытаться распространить свою власть на все времена.
Значит, нужно найти мотивацию бороться с причиной этого произвола. Время — органическая структура и для меня, и для мира, в котором я живу. Но пока произвол продолжается, нам придётся преодолевать личные страхи, собирать силы на то, чтобы своё прошлое держать прошлым, а ещё бороться с огромным и разрастающимся лже-нарративом. И даже если он в какой-то момент, как это бывает в истории, уничтожит сам себя, каждая секунда его существования забирает секунды будущего, которое может быть прожито в свободе и любви.
Я не могу сказать, как это случится, в какой момент остановится произвол. Могу только надеяться, что прочитавший этот текст найдёт в себе силы на какое-то действие. Организм загадочен и непредсказуем. Никогда не знаешь, какой шаг или шажок всё перевернет.
1 Перевод мой. В оригинале — Wie wenige kennen eigentliche Vergangenheit! Ohne kräftige, durch Scheidung von sich selbst entstandene, Gegenwart gibt es keine. Der Mensch, der sich seiner Vergangenheit nicht entgegenzustellen fähig ist, hat keine, oder vielmehr er kommt nie aus ihr heraus, lebt beständig in ihr. Ebenso jene, welche immer die Vergangenheit zurückwünschen, die nicht fortwollen, indeß alles vorwärts geht, und die durch ohnmächtiges Lob der vergangenen Zeiten wie durch kraftloses Schelten der Gegenwart beweisen, daß sie in dieser nichts zu wirken vermögen.
2 Friedrich Wilhelm Joseph von Schelling, Ausgewählte Schriften in 6 Bänden, vol. 4 (Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1985), 223.
3 Августин, Исповедь. Пер. М.Е. Сергеенко. М.: РИПОЛ классик, 2019, 226.
4 Schelling, Ausgewählte Schriften in 6 Bänden, 4:149.
5 Schelling, 4:141.
6 Schelling, 4:125.
7 Das Wesen oder die eigentliche Kraft der Zeit liegt im Ewigen.136-138 Wirklicher Anfang kann nur von absoluter Freyheit kommen.
8 Подробный анализ и история trauma studies, см.: Katerina Suverina and Oxana Moroz, “Trauma Studies: история, репрезентация, свидетель,” Новое литературное обозрение 1, no. 125 (2014).
9 Шеллинг тут имеет в виду выражение «Ducunt volentem fata, nolentem trahunt», которое впервые употребил философ Клеанф, а известным оно стало благодаря философу-стоику Сенеке.
10 Schelling, Ausgewählte Schriften in 6 Bänden, 4:154.
11 Schelling, 4:151.
12 Ф.В.Й. Шеллинг, Шеллинг. Сочинения в двух томах., ed. А.В. Гулыга (Москва: Мысль, 1989), 151.