В России около 8 миллионов ЛГБТК-людей. Многие из них активисты, и все они под угрозой как представители мифического экстремистского движения. Полтора года назад российская оппозиция почти не обсуждала их проблемы (а проблемы росли и ширились). Сегодня ни одно уважаемое оппозиционное мероприятие не обходится без спикеров, говорящих о проблемах и нуждах квир-сообщества. Эвелина Чайка, основательница европейской правозащитной ЛГБТК-организации EQUAL PostOst, — одна из тех, кто, преодолевая огромное сопротивление, внедрил тему прав всех и каждого в оппозиционную повестку и смог преодолеть нарратив «не до вас сейчас». А ещё она хочет стать квир-уполномоченным в России будущего.
— Эви, за 2,5 года войны мы с тобой встречались на множестве оппозиционных конференций. Все эти мероприятия что-то меняют, на твой взгляд?
— Зависит от целеполагания. Если мы ждём, что мы поговорили и война закончилась, а режим пал — естественно, мы остаёмся ни с чем. Если же мы понимаем, что это про долгосрочные смыслы, долгосрочные цели, то видно, что какие-то вещи получаются.
Я себя называю студентом с одним выученным билетом — не потому, что я могу говорить только об одном, но считаю, что если каждый и каждая будут говорить о своей фокус-группе, о том, кого они представляют, защищают, о ком заботятся, все группы будут покрыты качественно, профессионально и по принципу «ничего о нас без нас». Если действовать иначе, начинаются перекосы.
— Когда ты начала, условно говоря, отвечать свой билет?
— В 2012-2022 годах я сосредоточилась на борьбе за права квир-людей из пост-ост стран, в том числе из России, на территории Германии, где живу уже 20 лет. После 24 февраля я помогала в основном ЛГБТК-людям из Украины. Через полгода после полномасштабного вторжения Германия наладила процессы по помощи квир-людям из Украины, при этом репрессии в России набирали обороты, антивоенным/оппозиционным ЛГБТК-активисткам и активистам грозит большая опасность, и им тоже нужно помогать.
Сложно посчитать, сколько раз я слышала нарратив «Война, не до вас сейчас» от российских оппозиционеров (к европейским стейкхолдерам этот упрёк не относится, для них квир-повестка всегда актуальна). Полтора года назад я приходила к инфюлюэнсерам с большой аудиторией — и они отказывали мне, говоря, что от них аудитория отпишется.
Полтора года назад я была случайным гостем на мероприятиях российского гражданского общества, и это всегда было место в зале, а про ЛГБТК почти не упоминали. Сегодня у меня очень плотный график, я езжу по конференциям, даю интервью и почти всюду, где бываю, выступаю в роли спикерки. Я говорю не только о факте существования уязвимых групп, но и перехожу к конкретным запросам и проблемам. Для большого гражданского общества с российского бэкграундом (а ГУЛАГ «наградил» нас огромным наследством из гомофобии и трансфобии в особой форме) это огромный успех. Я вижу это изменение, держусь за него, оно даёт мне много надежды.
— Что помогло изменить ситуацию?
— Сработали три фактора. Первый — хорошая и настойчивая работа ЛГБТК-активистов и активисток; их оказалось много, и достаточно зубастых. Мы приходили на оппозиционные конференции, где нас не знали, дрожащими руками брали микрофон (а очень страшно возражать деятелям, которых ты с детства уважаешь и видишь по телевизору) и говорили: «Извините, также стоит упомянуть о преследование ЛГБТК-людей, позвольте, я договорю». Это дало свои плоды.
Второй фактор — фактор Запада. Многие, кто был вынужден уехать, так или иначе взаимодействуют с местными стекйхолдерами — политиками, ведомствами, фондами, обществом и пр. Рано или поздно они осознают, что есть рамка социально неприемлемых высказываний. Одно высказывание, второе, а потом западные партнёры аккуратно говорят: гомофобия и трансфобия для Запада не комильфо, права человека либо есть, либо нет.
Наконец, репрессивный путинский режим тоже сделал вклад. Когда у простой девушки в Твери отбирают восьмилетнего ребёнка и сдают в детдом за то, что она встречается с девушкой (называя это «извращённые сексуальные пристрастия»), у любого здорового человека это вызывает бурю эмоций и несогласия.
— Как ты придумала EQUAL?
— Год с небольшим назад на уровне ЕС не было организации, которая прицельно занимается интересами ЛГБТК-людей из пост-ост стран. Я собрала 13 человек, с которыми мне было в особый кайф работать в других проектах, и мы создали EQUAL. Потом в личных сообщениях ко мне пришли многие, чьими кейсами я занималась в предыдущей организации; кто-то предложил свою помощь, кому-то, наоборот, нужна была помощь. И всё завертелось.
У меня два образования — пиар и маркетинг, моя специализация — оптимизация процессов, и я с радостью применяю свои навыки в НКО. Мы начали с выстраивания необходимых процессов и инфраструктуры: как работает команда, как она взаимодействует, какие инструменты нужны, чтоб разные команды эффективно работали вместе. Мы работаем год, многое пока в разработке. Но фундамент заложен правильный, он позволяет делать много всего одновременно и эффективно.
Сейчас у нас около 70 человек, с некоторыми я, к сожалению, даже не знакома. Есть основной координационный костяк, координаторы и координаторки по определённым протоколам набирают людей, для которых мы выстраиваем историю с разным уровнем доступа. Координаторы хорошо верифицированы, многократно перепроверены. К нам тянутся офигенные люди, экспертные, опытные.
— Как работает EQUAL?
— EQUAL видит себя как хаб. Находясь в Европе, мы остаёмся на связи с инициативам внутри России, стараемся им помогать чем можем, особенно маленьким. Мы готовы быть их голосом и брать на себя их риски. С их помощью мы получаем актуальную картинку происходящего внутри страны и рассказывать о ней миру.
У нас большая сетка активисток и активистов в странах Европы и за её пределами. Есть направление релокации, отдельная команда в чат-боте отвечает на запросы и просьбы о помощи. Есть адвокация. Мы наблюдаем, как меняются запросы и потребности, и стараемся находить ресурсы, чтобы эти потребности закрывать. В ноябре, например, ЛГБТ признали экстремистским движением, случилась большая волна уезжающих, и мы три месяца собирали деньги на паспорта, билеты, шелтеры. Потом люди выехали, запрос упал, и мы закрыли шелтер; мы достаточно мобильны и быстро реагируем.
Мы плотно взаимодействуем с местными помогающими организациями, которые борются за права ЛГБТК-людей в Европе. Они зовут нас на свои мероприятия, мы их — на свои. Это важно: когда люди, в том числе из России, приезжают, они оказываются в местных лагерях, сталкиваются с местной бюрократией, и возникающие ситуации проще и эффективнее решать во взаимодействии с местными помогающими организациями.
Ещё одна наша задача — сообщать европейским министерствам и политикам о ситуации в России, показывать, что людям реально нужна помощь. На нашем сайте есть отчёт о положении ЛГБТК- людей в России, мы рады предоставить материалы, по запросам подготавливаем документы и аналитические справки.
Если в Германии в какой-то земле происходит вопиющий дискриминационный случай, я связываюсь с политиками этой земли или федеральными властями, с антидискриминационными службами, уполномоченными по правам квир-людей, и мы стараемся решить вопрос. К нам приходят помогающие организации иного профиля, если к ним попадает квир-кейс. Недавно был случай: пара из стран Балтии обратилась к местному юристу НКО другого профиля, они обратились к нам — и не только с кейсом всё решилось, но мы также передали в МИД этой страны папку документов, объясняющих ситуацию с квир-людьми в регионе.
У EQUAL есть очень нужное направление «Европартнёрство»: мы хотим находить маленькие помогающие организации на местах, в европейских городках, знакомиться с ними, рассказывать о них. Вешать на сайт не просто список помогающих организаций из интернета, а тех, кого мы рекомендуем, знаем и кому доверяем.
— Нет стены между помогающими организациями с российскими и европейскими корнями?
— Никакой. Просто этому нужно уделить время и ресурс.
— Но есть ведь ощущение бабла — что выехавшие помогают выехавшим.
— Да, такое ощущение есть — думаю, потому, что у инициатив не хватает ресурсов и понимания, что можно дружелюбно обмениваться опытом, взаимодействовать, перенаправлять людей. Усиливать друг друга.
К примеру, есть европейская организация, которая много лет занимается беженцами из небезопасных стран мира, в том числе гуманитарными визами для граждан Афганистана. И есть стремление расширить критерии, по которым ЛГБТК-люди из пост-ост пространства могут получить немецкие гуманитарные визы (сейчас, например, необходимо доказать, что есть доказуемый опыт активизма или правозащитой деятельности на родине — а для гея из Чечни, например, такой активизм невозможен). Прописать в описании кластера исключения — одна из целей. Коллеги рассказывают нам, как они с этом работали, куда ходили, на что стоит обращать внимание при разговоре с политиками и чиновниками исходя из их опыта с Афганистаном.
С другой стороны — есть немецкая же организация, которая помогает людям из Уганды, где для ЛГБТК-людей ввели смертную казнь. Я консультирую их о том, как формируются кейсы, что нужно говорить громко, а что не является важным для МВД при принятии решений.
Если к немецкой организации обращаются россияне, они спрашивают совета у нас. У миграционных юристов и юристок куда меньше опыта, чем у помогающих организаций. Нет ничего важнее широкой партнёрской работы.
— НКО борются на стороне добра, но мы периодически слышим о проблемах с коммуникацией внутри команд. О том, что НКО должны работать в соответствии с теми ценностями, что они постулируют вовне, говорят наши собеседники, и команда проекта «Рефорум» считает этот вопрос крайне важным. Как выстроено общение внутри вашей команды?
— Мы хотели создать НКО с человеческим лицом, так и сформулировали задачу. Нам важно быть человечными вовне, но ещё важнее — внутри, друг с другом. Я верю, что один человек с другим вайбом и другими ценностями способен убить атмосферу в самой замечательной организации. Если такой человек делает хорошую работу, но стиль его общения нам не заходит, мы набираемся духа и говорим: «Ничего личного, но вместе работать нам не стоит». Берём в команду далеко не всех, даже на волонтёрские позиции большой конкурс, несколько собеседований. В EQUAL есть сильная психологическая группа, которая занимается исключительно внутренними супервизиями и поддержкой команды. Здоровая атмосфера — вопрос первостепенной важности. Мы много работаем и все себя любим. Делая то, что мы делаем, надо обязательно кайфовать.
У нас очень много командных созвонов — лично у меня около 5 еженедельных созвонов на полтора часа каждый с разными командами, плюс общий созвон. Если после созвона есть ощущение, что атмосфера была тяжеловата, мы собираемся основным составом и думаем, что делать. Если у двух участниц или участников команды возникает конфликт, то созваниваемся группой побольше, берём фасилитаторку и стараемся проговаривать.
Это не означает, что всегда всё идеально и нет фрустраций. Кто-то обижается и даже уходит. Я сама иногда фрустрирую коллег (например, могу быть очень спонтанной и хаотичной). Но мы стараемся разбираться. Человечность — наш вектор и приоритет.
— Ты видишь коммуникацию активистов в изгнании и внутри России?
— Вне России точно вижу. Я, к примеру, не хочу оказаться в скучном бабле «квир говорят о квир для квир» и потому активно хожу на не-ЛГБТК встречи, конференции и дискуссии. Нужно взаимодействовать друг с другом и объяснять друг другу разные перспективы.
Что касается происходящего внутри России — вспомним пирамиду Маслоу. То, что люди под угрозой посадки за что угодно занимаются хоть чем-то, что не связано с выживанием (спасают бездомных животных, архитектурное наследие и пр.), перепрыгивают ступеньки этой пирамиды, двигаясь снизу вверх, вызывает огромное уважение. Задача тех, кто в безопасности, —всячески поддерживать тех, кто работает в опасности, пытаться соединять их между собой. Это большая и долгая работа.
Её результат — гражданское общество.
— А как ты определяешь гражданское общество?
— Гражданское общество — это когда людей интересует отложенный эффект. Когда у них есть ресурс думать не только о том, как происходящее влияет на то, что будет через час, но думать на перспективу. Условно, когда в России 2008 года есть группы, которые говорят: то, что сегодня происходит, имеет прямейшее влияние на мою жизнь завтра и послезавтра. И если я сегодня поучаствую в выборах и выйду на мирный митинг, чтобы выразить свою позицию, то спустя 14 лет моя страна не нападёт агрессивно на соседа и не зарепрессирует своих граждан.
— Это же знаменитый зефирный эксперимент.
— Да, и его результаты свидетельствуют, что люди, способные ждать, имеют более успешную жизнь. Это важный навык, определяющий, на мой взгляд, гражданское общество Но сложно требовать этой выдержки от ребёнка, который конфету никогда не видел, не знает, увидит ли её в будущем, и никому не верит. Такого ребёнка надо сначала долюбить и накормить.
— EQUAL станет когда-нибудь ненужным?
— Есть слоган приложения для знакомств: «Скачать, чтобы завтра удалить». У нас не так. Будет круто, если многие наши отделы станут не нужны, но мы в этот момент не исчезнем, а переформируется в то, что будет нужно (надеюсь, что-то более приятное). Идеально не бывает даже в лучших обществах, да и любое комьюнити нуждается в позитивной объединяющей работе.
— В своей день рождения ты писала в Instagram, что в будущей России хотела бы стать уполномоченным по правам квир-людей. Чем займёшься?
— Уполномоченный не принимает законы, но имеет доступ к тем, кто их принимает и реализует. Ему нужно будет обратить внимание переходного правительства на люстрацию тех, кто репрессировал ЛГБТК-людей, и на необходимость системы поддержки и помощи тем, кто пострадал. А потом уже начинать строить новый мир.
Задача квир-уполномоченного или квир-уполномоченной в будущей мирной и свободной России — делать общество и политическую систему более здоровыми. Суть прав человека в том, что они неделимы, универсальны и взаимозависимы. Нужно вновь и вновь возвращать политическую систему к этому.
— И работать с общественным мнением?
— Это работа по умолчанию, она должна вестись всегда и ведётся уже сейчас.
Я разделяю гомофобов на две категории: гомофобы по незнанию и идейные. У вторых глубокие травмы, чаще всего связанные с внутренней гомофобией (смотрим на Милонова, например, или Володина). Им очень больно: они себя сломали, не позволили себе жить открыто. Они видят, что кто-то осмеливается иначе, и стремятся их уничтожить. Здесь, боюсь, без психолога или даже психиатра не обойтись.
А вот с гомофобами по незнанию я обожаю разговаривать. В Берлине есть район, похожий на Брайтон-бич, где живут эмигранты, уехавшие из России десятилетия назад. Я провожу там встречи с бабушками и дедушками. Прихожу улыбаясь, держа наготове фотографии моей прекрасной жены и моей прекрасной дочери. Кто-то впервые встречает ЛГБТ-персону, им всё интересно; меня можно спрашивать обо всём, потому что мне нигде не больно. Мы расходимся обнимаясь. Только одна бабушка как-то раскричалась, что меня надо убить лопатой — и это было прекрасный момент, потому что люди увидели, как гомофобия выглядит со стороны. Им было очень стыдно. Другая бабушка подошла после встречи, рассказала, что у неё «такая» внучка и она не знает, что с ней делать. Я ответила «любить», бабушка расплакалась. Надеюсь, для одной семьи что-то изменилось.
Когда мы в организации Quarteera делали в Берлине Марцан Прайд, я в один из годов предложила концепт прайда «Мы все одинаково любим». Для меня это главенствующий концепт во взаимодействии с обществом, которое ничего о нас не знает. Очень важно находить похожести — это делает общество здоровым.
— Июнь в свободном мире — месяц гордости (LGBT Pride Month). Как ты его отмечаешь?
— Для меня это месяц ответственности: в июне всегда много работы, нужно многое успеть, собрать, над чем мы трудились в течение года. У меня была мечта на месяц прайда сделать что-то больше для российского квир-сообщества, но в июне не успела, надеюсь сделать в июле-августе и потом в следующем июне.
Всех призываю праздновать, радоваться и гордиться!