Попыток реформировать советскую экономику после Хрущёва было несколько, и все они в итоге не удались. Какой была экономическая политика в последние десятилетия СССР, какие факторы ограничивали эффективность реформ – и как вышло, что единственная пятилетка, которая могла пойти по плану, оказалась последней? «Рефорум» представляет основные тезисы дискуссии на канале «О стране и мире», приуроченной к выходу двухтомника Николая Митрохина «Очерки советской экономической политики в 1965-1989 годах».
Николай Митрохин, историк позднесоветского общества, научный сотрудник Центра по изучению Восточной Европы Бременского университета
У меня с середины 1990-х интерес к теневой советской экономической активности. А книга, которую опубликовало недавно НЛО, началась три года назад со спора с коллегой, могу ли я на основе интервью с бывшими сотрудниками отделов плановых финансовых органов написать текст, позволяющий оценить перспективы советской экономики. В итоге я собрал свидетельства 250 человек, 40% из них – представители т.н. отраслевых отделов.
Очень помог импульс участия в прошлогоднем проекте Высшей школы экономики по изучению советских институтов. Мои сотрудники нашли в архивах бывшего ЦК КПСС документы, полностью меняющие наши представлении о роли лидеров 1970-80-х в развитии экономики: экономическое завещание Брежнева, понимание роли Суслова, документы, которые концептуально формируют экономическую политику Перестройки за пять лет до её начала. Экономическая мысль постоянно бурлила, и комплекс источников был очень разным – я включал даже публикации журнала «Крокодил».
В советской экономической политике было два крупных противоречия. Первое: требовалось производить всё больше, а тратить на это всё меньше (в рамках советской идеологической концепции нужен был непрерывный прирост производства). Эту проблему руководство СССР на протяжении десятилетий пыталось решить за счёт реформ либо антиреформ и усиления идеологической мотивации. Косыгин подал идею (а Горбачёв её возродил), что главное – найти правильных директоров и дать им правильный стимул для работы. Но это не сработало: директора начали набивать карманы, цены выросли, а деньги уходили не на развитие производства, а на посторонние цели, например, постройку кинотеатров или ресторанов. Это первое. Второе: любые попытки увеличить экономическую эффективность внутри Союза были бессмысленны, потому что все собранные за счёт экономии и сокращения расходования ресурсов средства могли одним росчерком уйти в другой сектор экономики. Экономика не была чисто плановой: лоббизм сильно влиял на то, какие проекты и где реализовывались. Он имел корпоративную основу, там не было стремления к личной финансовой выгоде; общество было малокоррупционное, но высокопрофессионализированное, дрались не люди, а профессиональные системы: кто выбьет больше ресурсов, кто эффективнее решит проблемы.
Дрались не люди, а профессиональные системы: кто выбьет больше ресурсов, кто эффективнее решит проблемы
Мысль советских учёных крутилась вокруг двух вопросов: цены и хозяйственной самостоятельности. Но была и третья проблема.
Один из вариантов названия моей книги – «Как коровы съели Советский Cоюз». Главная задача была дать людям продовольствие, в первую очередь мясо. Городское население росло и хотело мяса, сельское старело и было неспособно его обеспечить. Создание и снабжение животноводческих комплексов было важнейшей проблемой в стране, ею занимался лично генсек. СССР не производил достаточно зерна для обеспечения этих комплексов. Вопросы, где его закупать, где хранить, до какого веса откармливать коров перед отправкой на убой, волновали всю партийную систему, от генсека до первого секретаря райкома, который каждое утро отчитывался о жирности молока на своих предприятиях.
Стратегически изменить (снизить) параметры отчётности чиновники не могли: одна из возможных причин – что пул аграрных ведомств был заинтересован в увеличении числа хвостов. Чем их больше, тем выше потребности в технике, в строительстве. Вокруг агрокомплексов сложилась огромная лоббистская индустрия. Треть бюджета Союза шла на поддержку сельского хозяйства, что обеспечивало лояльность низового партийного начальства (а председатели колхозов-совхозов, аграрные деятели районного и областного уровня были самой массовой категорией советских чиновников).
Советская верхушка не хотела идти на сокращение расходов – а вот увеличивала их легко. Это была её принципиальная политика и принципиальная проблема.
Горбачёв не распустил колхозы, как это сделали власти Китая, потому что был идейным сторонником их развития, аграрным лоббистом. Его любимый дедушка был председателем колхоза. Горбачёв ездил в Канаду, смотрел, как работают фермеры, и вынес убеждение, что в Союзе так работать никто не будет. При этом он допускал развитие семейных звеньев, но в качестве дополнительного эксперимента, а свою задачу как генсека видел в том, чтоб дать больше денег колхозам, совхозам, агропромышленным объектам, вырвав их у промышленников.
Арнольд Хачатуров, дата-редактор «Новая газета Европа», исследователь институтов позднего СССР
Я был участником того же проекта Вышки по изучению позднесоветских институтов, о котором упоминал Николай. Моя команда занималась изучением Госплана, который был, конечно, менее влиятелен, чем ЦК, но создавал ключевой документ, на котором строилась экономическая жизнь СССР.
1970-е – это момент пика осознания ключевыми акторами ограничений и дефектов советской экономики. Понимание ситуации в верхах и низах примерно сравнялось, и было ясно, то нужны не структурные реформы в стиле Косыгина, а традиционные административные. Слово «реформы» переставало употребляться, вошло в ход выражение «улучшение хозяйственного механизма». То была технократическая политика, направленная на поиск скрытых резервов, внедрение ЭВМ и пр.
Многие тогдашние теоретики административного рынка говорили, что система не плановая, а бюрократическая, так как план постоянно корректируется и устанавливается произвольно. Корректировка планов была обычным делом и бичом системы – например, секретарь свердловского обкома Борис Ельцин в 1979 году просил председателя Гослпана в виде исключения скорректировать планы.
При работе над планом цифры часто не получались рациональным способом, а «витали в воздухе»
Мы нашли интересный кейс, связанный с заседанием экономического клуба «Правда». Там обсуждалось постановление, согласно которому Госплану надо уже перестать корректировать планы и делать их стабильными и сбалансированными (иными словами, обоснованными и позволяющими прогнозировать). Это 1983 год. Бывшие работники Госплана нам подтвердили, что при работе над планом цифры часто не получались рациональным способом, а «витали в воздухе», что можно было просто вписать нужную цифру. В расчёты обоснованности планов заворачивалась еда (в случае, который нам известен, это были сосиски). Планы на пятилетку менялись каждый год, ни одной пятилетки не было проведено по плану.
Ещё Хрущев, как следует из мемуаров его сына, мечтал о честном плане. К концу Союза он так и не появился. Многие респонденты говорили, что были близки к тому, чтоб что-то переломить, но не успели. Подтвердить это невозможною, но шанс, по словам одного из наших респондентов из Госплана, был. В конце 1985 года они с замначальника отдела финансов посмотрели на план, который разрабатывали, и неожиданно для себя выяснили, что у них сбалансированные доходы с товарооборотом на следующую пятилетку. Замначальника предложил никому не говорить пока об этом – потому что это впервые. Но тут ударила перестройка.
Алексей Сафронов, экономист и историк, исследователь советской плановой экономики после Второй мировой войны
Работу Николая я минимум по трём аспектам считаю выдающейся и заслуживающей внимания и дискуссии.
Первый: это, возможно, первый в новейшей истории труд, посвящённый позднесоветской экономической политике. Работ по 1970-м вообще мало – как пишет Николай, это провальные годы с точки зрения внимания историков, и его работа этот провал зарывает.
Второй аспект связан с тем, что архивные источники там скорее дополнительный материал, дай бог 10%. Раньше считалось, что основная доблесть историка – найти в архивах неопубликованный документ и его опубликовать (иногда даже без анализа). Два огромных тома книги Николая показывают, что можно сказать новое слово по обширному вопросу, отталкиваясь преимущественно от открытых источников. Что интернет-доступность мемуаров, информации о советском прошлом достигла нужной плотности.
Третий аспект: книга – попытка перекинуть мостик между микроисторией и макроисторией. Микроистория в последние годы стала очень популярной, но лично у меня она всегда оставляет вопрос, насколько тот или иной случай был характерен для процесса в целом, по какому количеству частных случаев можно говорить о чём-то системном? В этой работе мы, выслушав рассказ нескольких человек, пусть и влиятельных (по каждой теме было ограниченное количество главных респондентов), выходим на уровень обобщений.
Андрей Яковлев, экономист, специалист по политэкономии развития, лауреат премии Гайдара по экономике, приглашённый исследователь Центра Дэвиса в Гарвардском университете
Интересна демонстрация внутренних циклов реформ, их приливов и отливов – с использованием примерно одного круга идей. У Маленкова в середине 50-х были попытки частичной экономической либерализации (создание условий для частного сектора в виде артелей и кооперативов), но с сохранением централизованной системы наверху. При Хрущёве всё изменилось с точностью до наоборот: элементы частного сектора задавливаются, но начинается децентрализация системы управления. С 1950-х и до начала 1980-х озвучивались одни и те же идеи, их высказывали фактически одни и те же люди в аппарате, только генсеки менялись.
Эта контрцикличность, движение от условной либерализации внизу к условной либерализации наверху стала причиной неуспеха реформ.
Алексей Сафронов
Фиксирую парадокс: основная претензия к плановой экономике, которая сегодня звучала, – что она была недостаточно плановой. Мы говорим, что научное планирование подвергалось целому ряду интервенций, что многие проблемы идут от нарушения планов – и в то же время общее направление реформ было сделать её ещё менее плановой.