Среди множества подходов к развитию общества один из самых интересных – у анархистской традиции. Она, увы, слабо представлена в социально-политическом мейнстриме: выступая против всех форм власти, она последовательно подвергалась гонениям и замалчивалась всеми учениями, движениями и политическими силами, основанными на иерархиях.
С отрицанием анархизма напрямую связана популярность теории общественного договора. Она отвергает саму возможность безвластного существования общества и его способность к самоуправлению. Если Макиавелли страстно критикует вольные города средневековой Европы, мечтая о великой и единой Италии, то Гоббс столетие спустя вовсе отрицает их существование, утверждая, что общество никогда не знало ничего, кроме «войны всех против всех». Якобы, утомившись ею, оно и решилось добровольно делегировать свою политическую волю суверену – возникло ключевое условие для формирования национального государства современного типа. Этот взгляд лёг в основу как европейской государственности, так и её советской рецепции. В этом смысле репрезентация анархистской традиции сама по себе составляет масштабный проект, подразумевающий трансформацию общества и представлений о нём, переосмысление политического и решительную ревизию гражданской субъектности.
За рубежом anarchist studies начали оформляться в самостоятельное поле исследований во второй половине XX в. В русскоязычном поле этот процесс был вновь запущен в конце 1980-х гг. (преимущественно в историческом дискурсе). Его первоочередной задачей стало воссоздание «истории побеждённых»: дискурсов классического анархизма, вех его истории, его политической судьбы в период Гражданской войны, позже – в среде «чёрной эмиграции» и так далее. Дальнейшие задачи складывались вокруг актуальных вызовов современности и определяли новые области рефлексии анархистской традиции.
Политическое vs политика
В отличие от большинства классических концепций политической философии, анархизму с самого начала был чужд принцип realpolitics. Под политическим понималось не управление, но самоуправление, не вертикаль, по которой спускаются законы и способы обеспечения их соблюдения, но горизонтальные конфедерации автономий; не столько политическое, сколько социальное. В оптике анархизма политическое связано скорее с концептом полиса, а не с правительством (пусть даже и «правильным»). В этом ключе вполне анархистским выглядит предложенное современным французским философом Жаком Рансьером разделение на «политику» и «полицию»: вторая строится на управлении, первая – на самоуправлении.
В оптике анархизма политическое связано скорее с концептом полиса, а не с правительством
Оптика, настраиваемая realpolitics, полностью совпадает с проектом модерна и предполагает специализацию, фрагментаризацию и профориентацию. Знание в ней носит экспертный характер и наделяет правом принимать компетентные решения в строго регламентированных областях. Инженеры занимаются технологиями, учёные – наукой, экономисты – экономикой, политики – политикой, а граждане призваны доверять их решениям и лишь временами выражать своё согласие послушным вотированием.
Оптика анархизма, напротив, предполагает целостное восприятие реальности во всей сложности её внутренних взаимосвязей, снижение профессиональной сегрегации и включение в процессы принятия решений как можно большего числа тех, кого эти решения могут коснуться. В этой сетевой структуре наука и политические решения тесно взаимосвязаны и не опосредуются никакой централизующей властной инстанцией.
Такой проект науки подробно разрабатывается в концепциях ряда анархистов, например, Мюррея Букчина. В работе 1971 г. «Экология и революционная мысль» он критикует развитие науки и технологий, определяемое не их внутренней логикой, не интересами общества и экосистем мира, но лишь выгодой государств и корпораций: «… как и в случае с сельским хозяйством, применение экологических принципов в энергетике требует глубокой децентрализации общества и регионализации общественной организации. <…> Профессиональная специализация мешает обществу достичь гуманизации природы техниками и натурализации общества биологами, регрессивное упрощение среды происходит и в современном сельском хозяйстве».
Полицейскому, утилитарному и глубоко истощающему подходу Букчин противопоставляет политический проект ориентации науки на реальные потребности общества, удовлетворение которых должно осуществляться нетравматичными для мира способами. Оба условия требуют исследования настоящих потребностей общества и настоящих возможностей окружающего мира. Первое подразумевает, что общество должно выработать принципиально новое знание о себе и соответствующие ему техники принятия решений, а второе – что выбор объектов исследования науки должен отталкиваться не от рентабельности и прибылей внешних, по сути паразитических структур, но от реальных свойств мира и его объективных возможностей (исследовать которые ещё только предстоит).
При этом Букчин далёк от технофобии. Он связывает техническое и социальное, прогресс/регресс в развитии технологий и научного знания – и прогресс/регресс в развитии общества. Стандартизация уникального, сложного и разнообразного в пользу массового и безликого – процесс насильственного упрощения и природных сред, и человеческого сообщества. Высвобождение разнообразия, уникальности и сложности – задача экологическая, социальная и (учитывая текущие условия, когда добиться перемен изнутри почти невозможно) в обоих случаях политическая. Фактически она определяет вектор анархистского понимания проблемы развития и намечает те условия, которые требуются для её решения.
Эволюция и/или революция
Понимание развития, охватывающее одновременно технологии, экосистемы, биологию, экономику и социальность, было свойственно анархистской традиции на разных этапах её становления. Оформляясь как материалистическая философия, классический анархизм опирался на открытия естественнонаучного знания, в частности, на теорию эволюции, и отстраивал свои политические положения от её интерпретации.
Классики анархизма Пётр Кропоткин и Элизе Реклю трактовали эволюцию как универсальный процесс, объемлющий все формы материи, в том числе человеческое общество, и включающий в себя не только периоды медленного роста, но и напряжённые переходы от одних фаз к другим (революции). В этой оптике революции предстают как естественные, закономерные и необходимые участки эволюции: «Миллиарды миллиардов революций сменяют друг друга в мировой эволюции. Но как бы малы они ни были, они являются частью бесконечного движения», – пишет Реклю в своём трактате «Эволюция, революция и идеалы анархизма». Динамика здесь понимается как естественное свойство событий и вещей и противопоставляется статике (и всему, что делает её своей незыблемой основой: государственности, религии, метафизике закона и т.д.).
И Кропоткин, и Реклю были убеждены, что противопоставление революции и эволюции, во-первых, глубоко антинаучно и не соответствует достигнутому уровню естественнонаучного знания, во-вторых – окрашено политически и служит единственно сохранению status quo действующих систем власти. С этой точки зрения реформы порой представляют собой отнюдь не инструмент эволюции, а лишь способ ничего по-настоящему не менять, потерявшись в деталях и утратив из виду целостный проект взаимодействия и развития всех существующих систем мира. В этом смысле реформистский взгляд, рассеиваясь по фрагментам, часто скатывается в косметическую коррекцию симптомов, вместо того чтобы трансформировать целое и сделать возможным по-настоящему непротиворечивое развитие знания, технологий и общества. Так появляется, например, гринвошинг и подобные ему реверансы новым законам, звучащим правильно и справедливо, но совершенно бесполезным при условии воспроизводства действующих структур истощения систем мира.
Реформы порой представляют собой отнюдь не инструмент эволюции, а лишь способ ничего по-настоящему не менять
Впоследствии эту позицию будут озвучивать и другие авторы – как собственно анархистской традиции (Букчин, Пол Фейерабенд, Урсула ле Гуин и др.), так и вдохновлённого ею течения новых материализмов (Джон Беннет, Рози Брайдотти, Анна Цин, Карен Барад и др.). Преемственность не выглядит случайной: артикулируемое анархизмом требование баланса между человеческим сообществом и экосистемами сближает его не с эзотерическими риториками, как может показаться на первый взгляд, но с материалистическим знанием о сложных структурных взаимосвязях внутри различных регионов, с одной стороны, и с политическими учениями, требующими фундаментальных преобразований современности – с другой.
В основе этой связки лежит следующий тезис: поскольку общество является результатом эволюции и наследует в своём глубинном устройстве её важнейшие паттерны, наиболее органичным принципом его развития должна стать синхронизация с этой пра-структурой: динамичной, разветвлённой, чувствительной и эгалитарной. Для того, чтобы эта синхронизация стала возможной, требуется освободить общество и обрамляющие его подвижные контексты, во-первых, от внешних посредников, преследующих собственные цели (обогащение, сохранение власти, создание метафизических фигур величия, доблести и т.д.), во-вторых, от грубых и статичных форм, препятствующих как зримости реальных потребностей систем мира, так и их естественной динамике.