Как быть тем, кто зависит от (воюющего) государства

Бюджетники, не задумывавшиеся о политике, оказались в её эпицентре: неучастие в провластных мероприятиях (вроде построения учащихся их класса буквой Z) грозит им лишением работы. Что им делать и откуда черпать информацию, обсудили гости стрима на канале Сергея Росса и исследовательского центра «Коллективное действие».

Что делать преподавателям-бюджетникам, которым навязывают участие в пропагандистских мероприятиях?

Кирилл Мартынов, философ, преподаватель, журналист

Сейчас те [преподаватели и учёные], кто идёт против пропагандистской волны, не только поступают по совести, но и потенциально получают большие бонусы. Понимаю, что для рядового сотрудника вуза это звучит не очень реалистично, но занимать позицию, оставляющую тебя по одну сторону с западным академическим сообществом, опасно, но выгодно.

Мои немецкие коллеги спрашивают, чем нам помочь – и это общая позиция в Европе. Если мы хотим сохранить международную науку и реальные исследования в России или для России, протестовать имеет смысл.

Нужно бороться за защиту преподавателей и студентов и за то, чтоб образование на русском языке не превратилась в пропаганду. Я недавно получил очередную информацию об увольнении доцента из питерской «Вышки». Мы сразу вышли на связь, и даже если не будет замечательного решения и помощи, мы оба видим, что мы не одни. Предельно важно, важнее всего поддерживать неформальные контакты, найти, узнать друг друга.

Елена Панфилова, соучредитель Бюро этических дилемм, основательница и председатель совета «Трансперенси Интернешнл – Р»

Каждый решает эту задачу для себя. Но совокупность индивидуальных задач создает огромное поле этической дилеммы, которая встала перед всем обществом.

Все [преподаватели-бюджетники] оказались в тупике, который создает токсичную атмосферу. Все хотят поговорить, но боятся свалиться в партсобрание (коллега написала в личном сообщении – «Я так хочу поговорить, но не знаю, как…»). А другую тональность невозможно нащупать, потому что всё искрит. Надо хорошо выбирать слова, где-то своим примером, где-то пригласить на чай и поговорить дома – мы приучены к кухонным разговорам. Всё время об этом думаю.

Тамара Эйдельман, историк, педагог, писатель, заслуженный учитель РФ

У каждого своя граница пропаганды, за которой теряют значение статус, место работы, деньги. Я проходила через это много раз — в 2011, в 2012, 2014-м. А если я это скажу или сделаю, как я войду в класс и буду учить? Дети чувствуют враньё и фальшь, даже если не осознают.

Надо понять, где ты готов уступать, а где это уже не имеет смысла. Мы все понимаем систему, где я уступаю, чтоб продолжать быть с детьми, чтоб делать добро. Хочу напомнить, что вообще учителя люди свободные. Да, они бюджетники и зависят от начальства, но когда закрывается дверь в класс – ты свободен. Это мерзко – мы в советское время уже проходили, что в журнале пишем одно, а говорим другое. Да, дети, бывало, с восторгом рассказывали все родителям, но это профессиональный риск.

Чтобы перестраховаться (слабая защита, но всё же), я бы так вела себя с учениками так: я вам не навязываю свое мнение, давайте подумаем, какие доводы могут быть в защиту войны и против неё. Хорошо, когда есть спор и разные мнения, а учитель потом может сказать: я ничего не пропагандировал, мы просто обсуждали.

Всего бояться тоже не надо. В коридорах не надо страх разводить. Надо сохранять человеческие отношения, особенно среди учителей. Не надо озверения.

Очень опасно и неприятно идти против учителей, которые могут обидеть потом ребенка. Конечно, надо прикрывать детей. Мы опять входим в область двойных стандартов, но надо где-то и написать, что ребенок заболел. Если школа совсем агрессивная, ребенка можно забрать оттуда. Я противник домашнего обучения, но при нынешних обстоятельствах, если у вас не супер-школа, может, и стоит о нём подумать. Отравление детей через школу будет идти очень сильно.

Какой информации доверять – и какие источники советовать сомневающимся?

Елена Панфилова

Даже у тех, кто поддерживает происходящее, возникают вопросы, но сейчас страшно даже задавать вопросы. У такого общества не очень хорошие социальные перспективы.

Я заметила, гуляя с собакой: намного больше людей что-то читает в телефонах. Мне кажется, люди ищут. Многие, кто оказался сегодня в бомбоубежищах, последовательно ведут дневники, в том числе один мой коллега. И когда меня спрашивают о происходящем, я даю ссылку на его телеграм-канал. Там он пишет, как искал соседке корвалол, как завыла сирена и все побежали… Никто после этого не сказал «Ну, это всё ерунда».

Кирилл Мартынов

Я бы доверял тем журналистам, кого уважаю (например, Елене Костюченко, автору репортажа из Николаева) – ты можешь посмотреть, что он пишет, и сделать выводы о моральном смысле происходящего.

Полезно, как говорит Елена, приводить конкретные примеры, выводить на связь знакомых из Украины. Личные коммуникации через линию фронта играют ключевую роль в разрушении недоверия. Живым людям оппонировать тяжелее, чем медиа.

Правда, главная проблема не в страхе фейков: значительная часть сограждан не хочет знать правду. Мы выросли на учебниках истории, где советская сторона всегда на стороне правды. И если сейчас вас кто-то или что-то вынуждает разбираться, что происходит, вы столкнётесь с тем, что учебники истории неправдоподобны. Реальность атакует не только фейки, но и основы представления россиян о самих себе. Нашу национальную мифологию, национальную идентичность. И люди предпринимают специальные усилия, чтоб отвернуться от реальности.

Думаю, активная поддержка происходящего невысока, в неё вовлечено 10-15% общества. Они действуют в симбиозе с пропагандой, устроили danse macabre. И значительная часть общества этим танцем смерти парализована. Социологи описывают такую ситуацию как конформизм: люди стараются понять, как себя вести, как адаптироваться. Дмитрий Песков заявил, что абсолютное меньшинство против спецоперации – и сам же назвал цифру 25%. Это десятки миллионов, это те, кто даже сейчас не испугался заявить о своей позиции, это огромная база для движения за мир.

За тех же, кто молчит, нужно бороться.