Сергей Кривенко, член правления Международной ассоциации «Мемориал», директор правозащитной группы «Гражданин. Армия. Право», вспоминает, как правозащитное движение развивалось после распада Союза, кто в нём участвовал, какие формы оно принимало и как почти сумело сделать правительство подконтрольным обществу.
— Сергей, в истории России были периоды, когда права человека не нарушались?
— Не было, как и в истории любой другой страны. Права человека всегда нарушаются — как всегда и везде есть преступность. Но одно дело, когда полиция с нею борется, и совсем другое, когда люди боятся высунуть нос на улицу.
— Как строится работающая система защиты прав человека?
— Сначала государство принимает на себя обязательства по соблюдению этих прав, пытается имплантировать международные нормы и конвенции в национальное законодательство. Потом начинается очень долгий период, когда общество, объединённое в правозащитные организации, приучает чиновников не нарушать эти нормы. Собирает свидетельства о нарушении прав, пробует понять, это частный случай или системная ошибка. На основе данных составляются доклады. Если ошибка системная — начинается общественная кампания по изменению законодательства. Одна из задач правозащитников — подкручивать национальное законодательство таким образом, чтобы оно соответствовало международному в сфере прав человека, и искать баланс между безопасностью и правами человека.
— Когда в России появилось правозащитное движение?
— Правозащитные организации возникли уже в конце 1980-х годов благодаря политике гласности и перестройки: это Союз комитетов солдатских матерей России, «Право матери», «Солдатские матери Санкт-Петербурга», восстановившаяся Московская Хельсинкская группа, общество «Мемориал», «Тюрьма и воля» и целый ряд других. А истоки российского правозащитного движения, конечно, лежали в движении советских диссидентов.
Но как точку отсчёта появления массового российского правозащитного движения можно взять 1993 год — принятие Конституции России. Государство взяло на себя обязательства по соблюдению прав человека, а главное — во второй главе было зафиксировано, что международное право в сфере прав человека имеет приоритет над национальным.
Эту главу предложила и подготовила группа правоведов. Государство было озабочено прописыванием рычагов удержания власти и эту главу допустило. Тогда очень многое зависело от инициативы: открылось окно — и люди, понимавшие важность прав и свобод, им воспользовались. Был принят демократичный закон о печати, о государственных архивах, об НКО, на основе конституционного права появился закон об альтернативной гражданской службе (хоть и был принят десятилетие спустя).
В 1990-е правозащитное движение набирало вес. Этому способствовало то, что в стране появились независимые СМИ, в парламенте заседала оппозиция, была демократическая риторика, продвигались демократические преобразования. Не всё было так просто, конечно: все преобразования шли с трудом, некоторые депутаты поплатились жизнью за свою позицию, (помним убитых Галину Старовойтову, Сергея Юшенкова). Кроме того, в обществе интерес к политике и переустройству общественной жизни спал, люди были затянуты в экономические реформы. Тем не менее на такой триггер, как чеченские войны, оно среагировало. Появилось массовое движение солдатских матерей: по всей стране возникали комитеты солдатских матерей, которые стали защищать права военнослужащих (в то время в основном срочников). Об этом движении писали СМИ, солдатских матерей поддерживали демократические партии, давали им трибуну.
— Ощущение, что люди тогда меньше боялись.
— Да — не было репрессий, не было цензуры, никого не сажали за пикеты.
К концу 90-х и особенно в начале 2000-х в каждом регионе действовало несколько правозащитных организаций. Тон задавали крупные — Московская Хельсинкская группа, «Мемориал», Союз комитетов солдатских матерей. Вокруг них стали формироваться более мелкие инициативы, появились также крупные экологические и социальные движения. Множились общества защиты прав потребителей — оказалось, что это вполне правозащитная тема.
В регионах России стали появляться приёмные по защите прав человека — правозащитные центры, куда можно было прийти со своей проблемой. Начали работать школы прав человека — сначала зарубежные, потом российские. Марек Новицкий создал крупнейшую в Восточной Европе школу для правозащитников, отметим и Московскую школу гражданского просвещения Юрия Сенокосова и Елены Немировской. Всё это было очень востребовано.
Наконец, в Россию пришли — с полного согласия и при поддержке правительства, — зарубежные фонды. Они объявляли конкурсы, люди по всей стране отправляли свои проекты идеи по улучшению ситуации с правами человека, в экологии, решению социальных проблем.
В 2000-х гражданское общество начало требовать того же, чего требовали российские либеральное и демократическое движения более сто лет назад, в начале 1900-х: чтобы правительство было подконтрольно народу. На практике это выразилось в создании общественных советов при значимых министерствах, в принятии важных законов — например, закона об общественном контроле над местами лишения свободы, благодаря которому общественники пошли в тюрьмы и стали там пытаться наводить хоть какой-то порядок. Появилось движение «Голос», которое осуществляло контроль за выборами в каждом регионе — хорошая модель объединения активных граждан.
Я в Москве был членом ОНК первого созыва, был и членом общественного совета при Министерстве труда и социального развития. Это был полноценный совет общественников из разных сфер — тех, кто помогал инвалидам, социальных, правозащитных. Никакая законодательная инициатива по линии Минтруда не могла продвинуться дальше, если не была обсуждена на совете.
— А как можно было попасть в такой совет?
— В советы, например, при Минобороны и ФСБ — никак, они их сами назначали. А в совет при Минтруда и другие были выборы с голосованием через интернет: можно было предложить любую кандидатуру, люди со всей страны голосовали за кандидатов.
Реально работал и экспертный совет при уполномоченном по правам человека в РФ. Его создал Владимир Лукин, который прислушивался к гражданским инициативам и организациям и поддерживал проведение многих наших экспертных мероприятий. Он имел доступ к президенту, к Думе, его слово имело вес — и когда мы предоставляли ему аргументированную документацию о нарушениях прав человека, он нёс её во власть. Служил передаточным мостиком между нами и властью.
Такой же важной структурой для связи общества и власти был и Совет по развитию гражданского общества и правам человека при президенте, когда его возглавлял Михаил Федотов. Это был настоящий экспертный центр, в том числе и по правозащитной работе. Тема общественного контроля над властью была одной из основных. Конечно, не всё было просто, все инициативы приходилось «пробивать», администрация президента довольно сильно на него давила, пыталась поставить под контроль. Я был членом Совета с 2009 по 2018 год (как и все, работал на общественных началах — меня туда рекомендовал «Мемориал») и могу сказать: за это время не было принято ни одного решения, за которое было бы стыдно. Например, мы проголосовали против начала войны в 2014-м — нас тогда едва не разогнали. Сейчас же СПЧ превратился в фейковый орган.
Конечно, этого маленького сегмента было недостаточно, чтобы обеспечить постоянную защиту прав человека в стране: должны быть ещё сильные независимые СМИ, мощная политическая оппозиция. Но если говорить о гражданском обществе как сообществе правозащитных организаций, то правозащитное движение, ежедневно защищая права конкретных граждан, набрало серьёзный экспертный потенциал. Проводились семинары, конференции, форумы. Правозащитники знали, какие реформы нужны в армии, судах, полиции, в избирательной системе, и представляли, как их проводить: по многим направлениям были разработаны дорожные карты. Мы знали, как можно решать проблему пыток, жесткого обращения в местах лишения свободы, домашнего насилия. По каждой теме сложились экспертные центры.
Кое-что получилось сделать. По тому направлению, которым я занимался — военно-гражданские отношения, — были отдельные успехи. Например, в 2010-2011 годах удалось исправить ситуацию с утилизацией боеприпасов, прекратить использование необученных срочников на полигонах. Добились новой отдельной отсрочки от армии для выпускников школ (для тех, кому 18 лет исполнялось весной или летом и им военкоматы не давали поступить в институты).
Локальные проблемы можно было решить, но глобального изменения не произошло, а потом ситуация в стране начала всё более ужесточаться.
— Чего испугалась власть?
— Если бы в стране был настоящий общественный контроль и широкая поддержка демократических преобразований, нельзя было бы президенту пойти на третий срок, не получилось бы принимать репрессивные законы.
Был шанс, может и призрачный, принудить власть служить народу, а не начальству. Но в начале 90-х не возникло большой демократической партии, которая поддержала бы это направление работы. Никто в обществе, например, достаточно широко не выступил в 2012 году против принятия «закона Димы Яковлева», закона об иноагентах. Правозащитному движению не хватило политического прикрытия.
— На что была бы похожа Россия, если бы не было отката?
— Трудно сказать. Но если говорить о процессах общественного контроля над государством, то, конечно, пример — Украина. Ещё до войны в Украине было сильное правозащитное движение, массовое волонтёрское, развитое местное самоуправление, активное общество, которое реагировало на действия государства.
— Как убедить людей, что права человека — не просто риторика, а основа нормальной жизни?
— Идея прав человека — мощная, она на самом деле работает. Это понимаешь, когда начинаешь защищать права граждан. Сообщество, защищавшее права призывников, в 2004-2008 годах во многих регионах России взяло под контроль военкоматы, отслеживало нарушения, на этой основе составляло доклады, направляло их уполномоченному по правам человека, а тот рассылал губернаторам. Губернаторам приходилось с этим работать, они уже начинали спрашивать с военкомов. Привлекали внимание СМИ. И ситуация в регионах реально менялась. Так что права человека — это и идеология, и инструмент, два в одном.
Но правозащитник — не рыцарь, который разъезжает по стране и спасает сирых и убогих. Правозащита обучает людей, даёт им инструменты защиты своих прав. Мы так учим призывников: не я звоню военкому или командиру части, а ты сам борешься — ведь это твои права нарушены. А вот если вышестоящие не реагируют, мы поможем обратиться в прокуратуру и суд.
Сейчас ситуация тяжелее, чем после краха Союза: тогда общество освободилось от страха перед государством — а сейчас страх вернулся; пока репрессии продолжаются, ничего в сфере прав человека не изменится. Но в России остались живые люди, и как только будет возможность, движение возобновится. Но чтобы всё получилось, нужно желание самих людей жить достойно и свободно. Обращаться к человеческому достоинству — вот что надо сейчас делать.