Задача учёного — поиск истины и свободная передача знаний. Это возможно, если учёный независим и сам (вместе с коллегами) решает, как будет жить его университет. Но с самоуправлением в российских вузах произошло примерно то же, что и с местным самоуправлением по всей стране: после короткого взлёта в 90-е свобод становилось всё меньше. Сейчас преподаватели не принимают никаких решений, касающихся их университета, а контроля за ними (особенно если вуз рейтинговый) всё больше. Дмитрий Дубровский в новой policy paper разбирается в истории взлёта и падения университетской автономии в России и рассказывает, как её вернуть. Тема автономии, как и вопрос, на чём стоит сфокусироваться учёным в изгнании, обсуждалась на конференции «Новая реальность. Новая нормальность. Два года после 24.02.22», организованной лабораторией «Академические Мосты» при поддержке проекта «Рефорум». Тезисы круглого стола с участием Анны Кулешовой, Василия Жаркова и Дмитрия Дубровского — ниже.
Анна Кулешова, социолог, основатель Social Foresight Group, сооснователь ассоциации Social Researchers Across Borders
Я разговаривала с сотрудниками самых разных университетов — пыталась в интервью понять, как строится их работа, как они живут сегодня.
Сильнее всего давление ощущается в престижных рейтинговых университетах — ВШЭ, СПбГУ, МГУ. До менее известных руки контролирующих органов не дотягиваются: на занятия туда не приходят, и если не говорить ничего выразительного, даже доносы (после душеспасительной беседы) в основном заминает само руководство. Случаи остановок публикаций тоже единичные. Если ты не публичная личность, то свобода исследования у тебя до определённой степени остаётся.
Нападки на свободную мысль носят несистемный характер, но всё равно это источник напряжения для деканов и ректоров. Под лозунгом технических улучшений вводится практика записи лекций: появилась возможность тотального мониторинга и формы, и содержания подачи. Коллеги находят разные лайфхаки, как с этим броться. Например, что делать, если на занятие пришёл посторонний? Придумали рассказывать про структурный функционализм, это производит хорошее впечатление.
Некоторые университеты начинают разрабатывать собственные этические кодексы, расписывающие, например, как публиковать статьи иноагентов, а кто-то просто убирает со страниц и сайтов их публикации. Есть списки имён, которые не стоит упоминать и цитировать (это не только иноагенты, но и уехавшие коллеги). Сотрудники отмечают нарастание бюрократической нагрузки — она была всегда свойственна российским университетами, но сейчас выросла. Плюс скудная оплата, отсутствие энтузиазма и перспектив.
Гендерные исследования — теперь они мужские и женские, — продолжаются, случаев, чтобы открыто запрещали какие-либо темы, пока нет. Студентам могут запретить анализировать определённый материал — например, документальное кино о протестах. На студентов вообще давят сильнее, чем на преподавателей: разумные взрослые сами должны догадаться о последствиях неосторожных шагов. Говоря о социологии и политике, можно рассуждать эзоповым языком на широкий круг тем.
Продолжается работа с международными статьями и публикациями, базами данных (как говорит один мой респондент, «бюрократия фокус-скопус читает»). Всё равно есть стажировки, какие-то обмены, полноценного выхода из Болонской системы не случилось. Ряд университетов переходит на активное сотрудничество с Китаем, но фактически это продажа дипломов, отмечают мои собеседники.
Те, кто выбрал остаться в России, надеются, что работают на лучшее будущее страны. Они сопротивляются репрессиям, разговаривают со студентами. Многие мои респонденты отмечают: все понимают, какие темы лучше не обсуждать с коллегами. Но говорят и о том, что высокого уровня доверия никогда и не было, радикально хуже не стало.
Российская наука становится пространством для нейтральных тем, вспоминается советский опыт. Научного задора нет: в нынешней ситуации сложно прийти к психологическому балансу, который нужен, чтобы спокойно работать. Но люди пытаются надевать лицо и идти преподавать. Многие, кто собирался уехать или даже уезжал и вернулся, говорят, что они сплотились, в их кругу повысилось доверие, они более эффективно общаются, поддерживают друг друга. Связи с коллегами за рубежом тоже помогают выжить.
Дмитрий Дубровский, историк, научный сотрудник Карлова университета в Праге и профессор Свободного университета
За прошедшие 10 лет мы пережили мощную трансформацию институционального климата внутри российской академии. Сегодня коллективности в российском вузе почти не осталось: все органы самоуправления превратились в место штамповки решений ректора, а сами ректоры — в мини-путиных с огромным аппаратом и бесконечными возможностям.
Случайность применения санкций привела к тому, что самоцензура расцвела пышным цветом: люди боятся всего, что связано с нежелательностью, с иноагентством. В гуманитарной сфере происходит внутренняя миграция, экскапизм в менее опасные зоны. Елена Здравомыслова, заслуженный научный сотрудник ЕУСПбГУ, назвала это «асфиксией социологии»: внутри уничтоженной публичной сферы невозможно заниматься публичными исследованиями.
Меняется институциональный климат: когда у вас преподают ветераны СВО, с этим климатом неизбежно что-то происходит. Кто-то из них возглавляет департаменты, кто-то читает лекции по новым обязательным идеологическим курсам. «Основы российской государственности» (новый марксизм-ленинизм с исчезновением критики и рефлексии) и «История России» уже читаются во всех вузах страны, «Традиционные религии России», видимо, начнутся со следующего семестра.
О доносах много говорят, но на деле это не основной источник неприятностей для российских учёных и преподавателей. Основной — активность официальных департаментов, которые отвечают за безопасность. Их три: есть проректор по безопасности (действующий или бывший сотрудник ФСБ, который контролирует поведение преподавателей и студентов), вице-ректор по молодёжной политике и, наконец, организации с невероятно сложным названием (координационные центры по вопросам формирования у молодежи активной гражданской позиции, предупреждения межнациональных и межконфессиональных конфликтов, противодействия идеологии терроризма и профилактики экстремизма), которые есть в 50 субъектах федерации и распространятся на все оставшиеся. Фактически эти центры — внедрённые внутрь университетов отделы по борьбе с экстремизмом. Сотрудники инсталлируются в один из вузов и отслеживают соцсети студентов и преподавателей всего региона — ищут крамолу в постах и сообщениях. Работают как политическая полиция.
Всё это показатель, что российская власть очень беспокоится. Насколько её беспокойство обоснованно — другой вопрос: люди не склоны бунтовать, они ищут другие способы выживания, в том числе связанные со скрытым сопротивлением.
Василий Жарков, историк, приглашённый лектор Европейского гуманитарного университета, руководитель программы «Новая политическая наука» Факультета свободных искусств и наук в Черногории
Эмиграция означает интеграцию. Для учёных это интеграция в международное университетское сообщество. Приходится осознать, что мир куда сложнее, чем нам казалось, и мы далеко не единственные и не уникальные scholars in exile: в изгнании учёные из Беларуси и Украины, Турции и стран Африки, афганцы, сирийцы, уйгуры, палестинцы.
Мы не можем требовать к себе особого отношения — наоборот, должны вливаться в организации и структуры, объединяющие scholars at risk, инициировать их создание, рост, усиление в них российского компонента, коммуницировать с учёными разных стран, в том числе с украинцами (коммуникация с украинскими учёными на международных площадках, кстати, идёт вполне нормально). Международное движение ученых в изгнании может стать важным инструментом по формированию нового миропорядка. Нужно исходить из тезиса, что наука не имеет национальности.
Государство и бизнес в России не понимают, что такое университетская автономия. Что нормально, когда мы даём деньги, люди занимаются наукой, а мы в их работу не лезем, потому что ней не разбираемся. Учёные, которые интегрируются сейчас в западную академию, могут перенять опыт независимости и защиты прав преподавателей — а потом, возможно, внедрить его в своей стране.