Философам иногда следовало бы выражаться точнее. Кто знает, как бы сложилась история, если бы Кант, формулируя в «Критике чистого разума» три своих главных вопроса – «Что я могу знать», «Что я должен делать» и «На что я смею надеяться», – прописал, что отвечать нужно сразу на все (ведь только совокупность всех трёх образует ответ на вопрос о том, что такое человек)? Но на вопрос «Что я могу знать» отвечали столь долго, что началась Первая мировая война. Затем вопрос «Что я должен делать» превратился в «Что я должен был делать». Можно ли надеяться, что вопрос о надежде задать ещё не поздно?
«Хорошо идут дела, голова пока цела»
Даже самые оптимистичные жители планеты сегодня крайне осторожно отвечают на вопрос «как дела»: слишком уж у многих они становятся хуже и хуже. Уровень мирового оптимизма стремительно падает. Но даже если на Земле не останется ни одного оптимиста, это никак не повлияет на возможность счастья. Главное, чтобы сохранялась надежда.
Но разве оптимизм и надежда – не одно и то же? И то и другое ассоциируется с чем-то приятным и светлым, с будущим, с благоприятным прогнозом. Однако уравнивать их – большая ошибка. В мышлении (теоретический философии) и практическом самоопределении (этике) они имеют совершенно разные функции. Метафорически говоря, надежда – не термометр, а компас.
Связку «надежда-оптимизм» нужно разорвать: она нас только путает и туманит ум.
То, что тема надежды в философии появляется, как правило, когда речь заходит об этике, означает, что теоретические вопросы уже так или иначе решены. Но всё же коротко напомню, как выглядит решение главного вопроса теоретической философии: что я могу знать и как я что-то знаю?
Разумное место пусто не бывает: разум – аффект – надежда
Думать (не) сложно – такова главная формула мышления. Если «не» взято в скобки, речь о мышлении в самом простом, рассудочном смысле. Мы постоянно составляем «суждения» по определённым правилам[1], формулируем мысли, т.е. отдельные предложения. Если «не» убрать, то есть думать стало сложно, значит, в ход пошёл разум. Разум занимается организацией тех мыслей, которые у нас есть. Строго говоря, наши решения и наше мировоззрение – это то, каким образом разум их структурировал. Кант называет это «компасом», «руководящей мыслью»[2] наших суждений.
С помощью двух этих способностей – мыслить и приводить мысли в порядок с помощью разума – человек ориентируется в мире и природе, становится способен организовывать свою жизнь в согласии с единым этическим принципом. Делать свою жизнь частным случаем идеи блага.
Помешать этический ориентации стремятся эмоции и аффекты[3]. Эти проявления природы на уровне психики всё время пытаются захватить руководящий пост и заступить на место разума. Зло, войны, катастрофы вообще часто объясняют через «теорию аффектов»: каждую можно представить как атаку аффекта на разум государя, императора, кабинета министров и так далее. В этом же значении Гегель, рассуждая о ходе истории, употребляет слово «страсть»: «Ничто великое в истории не случается без страсти […], а страницы счастья являются в истории пустыми листами»[4].
В самом по себе аффекте нет ничего дурного: любовь или смех – тоже разновидность аффекта. Но задача человека как мыслящего существа следить за тем, что стоит за его действием – аффект или разум.
Надежда как моральное требование
Дураком быть выгодно, да очень не хочется,
умным – очень хочется, да кончится битьём…
У природы на устах коварные пророчества.
Но может быть, когда-нибудь к среднему придём.
Булат Окуджава
Хоть разум и аффект с точки зрения классической философии и находятся в постоянном конфликте, отношения между ними могут быть и продуктивными, гармоничными. Эта гармония и есть предмет надежды. Разум утверждает надежду как регулятор между аффектом (природой) и самим разумом (свободой).
Оптимизм с точки зрения философского анализа – это уверенность в том, что сбудутся определённые ожидания, некий прогноз. Надежда же независима от фактичности. Она (как продукт разума) стоит над всеми прогнозами и суждениями.
Тексты очевидцев исторических трагедий подтверждают эту идею: Левинас, Франкл, Витгенштейн, Корчак – никто их них не был оптимистом, не исходил из того, что всё будет хорошо. Но все они имели надежду. Метафора с компасом очень уместна – ведь компас реагирует на магнитное поле, на самую общую структуру мира. Конкретные страны и события не важны, когда речь идёт о направлении движения.
Ближайшее к надежде понятие – прогресс. В философском и этическом смысле мы считаем прогрессом упрощение и укрепление позиций разума по отношению к аффекту. Например, если я, руководствуясь принципом разума, решаю бросить вредную привычку, то прогресс состоит в том, чтобы с каждым разом всё легче и надёжнее сопротивляться аффекту.
Левинас, Франкл, Витгенштейн, Корчак – никто их них не был оптимистом, не исходил из того, что всё будет хорошо
Трюк тут, правда, в том, что прогресс в мире нагляден. Кроме того, у людей есть когнитивная привычка воспринимать прогресс как линейное движение. Но прогресс не линеен, он диалектичен; об этом пишут как классики Кант и Гегель, так и современные философы, например Стивен Пинкер и Сьюзан Найман.
Диалектика предполагает некоторую интригу и неопределённость. Никто не доказал, что после чёрной полосы обязательно последует белая, или наоборот. Заявить такое было бы глупостью. Именно с глупостью, между прочим, связан и радикальный оптимизм. Не зря говорят, что пессимист – хорошо проинформированный оптимист: если идущий в бой батальон не знает, что его численность впятеро меньше, чем у противника, солдаты будут полны оптимизма. Но дело не только в том, что знания могут переопределить прогноз. Важнее, что из фактичности нельзя непосредственным образом вывести всеобщее будущее в каком-то его определённом виде. А вот из перспективы надежды на будущее можно взаимодействовать с фактичностью.
Если мыслить надежду как перспективу, становится ясно, что следует делать для поддержания надежды. Главное – следить за тем, чтобы в настроении ума не преобладал ни оптимизм, ни пессимизм. Перекос в любую из этих сторон – верный знак аффекта, а значит, надежда и разум вот-вот ускользнут. Надежда – хрупкое моральное состояние, о нём нужно заботиться и тренировать его, особенно тем, кто склонен поддаваться аффектам.
Мой компас земной
Ах, я умираю от постоянного улучшения!
Иммануил Кант, «Спор факультетов»
Бороться с аффектами (в современных терминах – с токсичными паттернами и психологическим блокадами) трудно. Вечно страдающий Кьеркегор говорит о том, что самая смертельная болезнь – это отчаяние: в отличие от заболеваний тела, которые смерть заканчивает, болезнь отчаяния только начинает процесс умирания[5]. И напротив – там, где надежда, есть не просто надежда на «что-то», но «радостное настоящее»[6]. Надежда открывает для человека идею и перспективу его будущего, делает возможной его личную биографию.
Нужно ли понятие надежды не личности, а государству, какую роль надежда играет на политической арене?
Большую. Личность есть основа государства, надежда есть постулат блага и развития. Вновь читаем у Канта: «Питать надежду на то, что когда-либо, пусть даже поздно, государство, как оно здесь мыслится, будет осуществлено, есть сладкая мечта; но постепенное приближение к нему не только мыслимо, но и насколько это совместимо с моральным законом, есть долг, долг не граждан, а главы государства»[7].
Прогресс в государстве определяется не на основании его прошлого и традиций, а не основании идеи его будущего. Так что образование, скажут Платон и Кант, не принесёт никакой пользы, если правитель не имеет надежды и не исходит из блага как принципа развития государства. В процессе образования мы учимся покидать область нашей субъективной перспективы и выходить на уровень объективного – знаний, законов, принципов. Однако сам этот «объективный» уровень знаний не является самодостаточным. Он должен быть подчинён объективному благу, гарантом которого является государь. Подобную структуру я описала в начале, поясняя соотношение рассудка и разума (мыслей и направляющей их максимы).
Как это должно работать, описал Платон, поставив во главу государства философа: его разум далёк от фактичности, а значит, почти невероятно, что на место разума заступит аффект[8]. Как это не должно работать – можно увидеть на примере любого авторитарного государства. В нём может жить масса великолепно образованных людей, которые на уровне «объективного знания» заняты наукой или просветительской деятельностью. Однако сам этот уровень знания/мышления либо коррумпирован идеей авторитарного правителя, либо образованный человек остаётся в интеллектуальной изоляции. Беду это точно описал философ Эммануэль Левинас: «разум не может встретиться с разумом»[9].
Так на что же мы можем надеяться? Особенно в отношении государственных дел.
Надежда нашего времени
Тема надежды в контексте государства и прогресса отчётливо прозвучала в недавней книге выдающегося философа Сьюзан Найман Left Is Not Woke[10]. Книга написана с кантовских позиций, что сегодня исключительно ценно и уникально.
Герои преодолевают зазор между недружелюбной фактичностью и своим внутренним ощущением гармонии и будущего
Сьюзан пишет о том, как мало на самом деле – хотя интуитивно мы именно с нею связываем надежду – даёт конкретная фактичность. Особенно это видно на примере политических процессов: «Те, кто думал, что расизм прекратится с избранием Барака Обамы, серьёзно недооценивает само явление расизма»[11]. Связано это с тем, что прогресс как непосредственная реализация надежды в мире невозможен без некоторого сопротивления (resistance) со стороны самого мира. Дело не в том, что мы не можем обосновать надежду фактами. Надежда и факты связаны, потому что надежда проявляется в фактах.
В каких? Что вообще указывает, что в мире есть надежда? О надежде нам напоминают герои, подсказывает Сьюзан Найман. Они стирают зазор между тем, что должно быть и тем, что есть. Когда фактичность не просто сопротивляется, а уже и воюет против надежды, на сцену приходит герой. Когда фактичность замерла и дыхание будущего ослабло, с небес спускается Афродита и отправляет Ментеса в дальнее плавание[12].
Гегель смотрел на это более жестокосердно: его Абсолютный дух кровожадно использует исторических личностей, чтобы утвердить себя в истории. Герой – это тот, чья идея случайно совпала с главным намерением истории, как это произошло с Македонским или Наполеоном. Но герои – и это совершенно великолепное наблюдение Сьюзан – встречаются нам каждый день[13]. Это люди, которые преодолевают зазор между недружелюбной фактичностью и своим внутренним ощущением гармонии и будущего. Об этом великий роман «Миддлмарч», такова его героиня Доротея Брук: «Её восприимчивая ко всему высокому натура не раз проявлялась в высоких порывах, хотя многие их не заметили […] её воздействие на тех, кто находился рядом с ней, огромно, ибо благоденствие нашего мира зависит не только от исторических, но и от житейских деяний; и если ваши имоидела обстоят не так скверно, как могли бы, мы во многом обязаны этим людям, которые жили рядом с нами, незаметно и честно, и покоятся в безвестных могилах»[14].
Герои надежды – те, кто смогли выступить из своей индивидуальной перспективы, увидеть другого и других, преодолеть аффект, который заступил на место их разума. А из тех сил, что остались – позаботиться не только о себе, но и о другом. Герои надежды – те, благодаря которым мы не остаемся одни. Тогда, перефразируя Левинаса, можно сказать: и разум встретился с разумом.
[1] Кант, И. Критика чистого разума / Кант, И. Собрание сочинений в 8 томах, т. 3., М.:Чоро, 1994. Стр. 102. В дальнейшем цитаты по пагинации (В94).
[2] Кант, И. Основоположения метафизики нравов / Кант, И. Собрание сочинений в 8-и томах, т. 3., М.: Чоро: 1994. Стр. 174.
[3]Кант определяет как «Чувство удовольствия или неудовольствия в настоящем состоянии, не оставляющее в субъекте места для размышления (разумного представления о том, следует ли отдаться этому чувству или противиться ему)» (Антропология с прагматической точки зрения, AA 7: 251).
[4] Гегель, Г, Лекции по философии истории. СПБ.: Наука, 2000. Стр. 76.
[5] Кьеркегор, С. Страх и трепет. Москва: Культурная революция, 2010. Стр. 296 (кн.1).
[6] Кьеркегор, С. Евангелие страданий / Пер. с датского А. В. Лызлова; Пред. протоиерея А. Уминского. М.: Свято-Владимирское изд-во, 2011. Стр. 170 (IV).
[7] Кант, И. Спор факультетов / Кант, И. Собрание сочинений в 8-и томах, т. 7., М. Чоро: 1994. Стр. 110.
[8] Этому есть великолепная иллюстрация из популярной культуры. В конце сериала «Игра престолов» правителем шести королевств стал слепой Бран Старк, менее прочих подверженный аффектам и желавший власти.
[9]Левинас, Э. Время и другой. СПб.: 1998, Стр. 59.
[10] Neiman, S. Left Is Not Woke. Polity: 2023.
[11] Neiman, S. Left Is Not Woke. Polity: 2023. P. 122
[12] Одиссея, Песнь первая.
[13]См.: https://youtu.be/ax9jucZfVWY
[14]См.: George Eliot. Middlemarch (1872). Пер. И.Гурова, Е.Короткова. М., «Правда», 1988.